В этом году киевское издательство «Дух і літера» выпустило книгу «Регіони великої єресі та околиці» – opus magnum Ежи Фицовского, польского поэта, переводчика и исследователя творчества Бруно Шульца. Книга хороша: толстый том с множеством картинок (есть даже цветная вставка), замечательный перевод и справочный аппарат. Издательство (единственное в Украине, серьезно занимающееся иудаикой) постаралось на славу, за что и было отмечено Львовским форумом книгоиздателей, включившим «Регіони...» в шорт-лист лучших изданий этого года.

И конечно, это прекрасный подарок украинским поклонникам творчества «демиурга из Дрогобыча» – в книге представлен анализ творчества (всего, которое удалось разыскать, включая иллюстрации к каталогу частной библиотеки) и реконструкция жизни Шульца в леденящих душу подробностях.

Автор называл «Регіони...» монографией, и по сути так и есть, но формально это сборник статей, которые Ежи Фицовский публиковал с 1949-го по 2002 год, собирая информацию о Шульце. Динамичная форма статей, кажется, лучше соответствует сюжету книги, точнее – двум. По ходу чтения разворачиваются сразу две истории: как жил и творил Бруно Шульц, писатель и художник из Дрогобыча, и как потом искал свидетельства о нем Ежи Фицовский, поэт из Варшавы.

Большая любовь Фицовского к Шульцу началась в 1942 году, когда 18-летний Ежи впервые прочел «Коричные лавки». Он написал автору письмо с благодарностью, но ответа не получил, а несколько месяцев спустя узнал, что Шульца убили в дрогобычском гетто.

Вскоре к Фицовскому окольным путем попали три письма Шульца литературоведу Анджею Плешневичу. С них, сохраненных во время войны, и началось «шульцеведение» Ежи Фицовского. Он собирал эпистолярную коллекцию, свидетельства выживших учеников, коллег, друзей Бруно, несколько раз ездил в Дрогобыч, ошибался и исправлял свои ошибки, полемизировал с Артуром Сандауэром и всеми остальными, кто занимался этой темой, много лет переписывался с бывшей невестой Шульца Юзефиной Шелинской, храня ее имя в тайне от публики (по ее просьбе), анализировал мифологию Шульца, ни на шаг не отходя от определений, найденных в письмах самого писателя, и, бывало, влипал то в криминальные, то в шпионские истории, пытаясь откопать что-нибудь новое.

«Островом накануне» для Ежи Фицовского стал роман Бруно Шульца «Мессия», над которым тот работал непосредственно перед войной. По крайней мере, Шульц писал об этом друзьям, и полвека активных поисков Фицовский мечтал найти эту рукопись. Ради нее он был готов через племянника Шульца и шведского посла в Варшаве вести переговоры с каким-то мифическим сотрудником КГБ, у которого, по непроверенным данным, оказался целый мешок бумаг писателя. Но посредники один за другим внезапно умирали, и в итоге Фицовский так и не узнал, был ли мальчик.

Финалы обеих историй трагичны: Бруно Шульца застрелил гестаповец Карл Гюнтер, Ежи Фицовский так и не увидел «Мессию». История с фресками Шульца, которые нашли немецкие кинодокументалисты, тоже закончилась совсем не так, как планировал поляк. Он хотел, чтобы они пополнили коллекцию варшавского Литературного музея, но фрески уехали в Израиль. Фицовский мечтал открыть музей Шульца в доме, где жил писатель, но и музей получился не там и не таким и похвастаться может разве что бедностью экспозиции. Но, несомненно, Ежи Фицовский проделал колоссальную работу. «Без него не было бы Шульца, как без Макса Брода не было бы Кафки», – писал в The New Republic Ярослав Андерс.

В 1999 году Фицовский стал первым «Человеком пограничья» — этим званием его наградил польский фонд Pogranicze. Причем, не только за шульцеведение, но и за «поэзию, пронизанную духом пограничья... усилия в деле усвоения в польскоязычной среде культурного наследия идиша и памяти о Шоа».

Говоря о «культурном наследии идиша», глава Pogranicze Кшиштоф Чижевский имел в виду антологию народной поэзии польских евреев «Изюм с миндалем», изданную в 1998 году. Ежи Фицовский перевел на польский колыбельные, а также лирические, сатирические, солдатские песни, ставшие народными. По большей части это авторские тексты Мориса Розенфельда, Мордехая Гебиртига, Лейба Найдуса, Шимона Фруга и других (народ Книги авторов так просто не теряет).

Помимо всего этого Ежи Фицовский был еще и весьма плодовитым поэтом и выпустил 16 стихотворных сборников. В СССР если кто и знал о Фицовском, то разве что фанаты Анны Герман, которая пела песни на его стихи. Мало знали о Фицовском-поэте и в Польше: после войны его не публиковали за участие в действиях Армии Крайовой. Более того, два года Ежи прятался от КГБ в цыганском таборе (отсюда – отдельная история его взаимоотношений с Папушей). Самиздатом публиковались поэмы Ежи Фицовского о Шоа — в частности, «Письмо Марку Шагалу», написанное в 1950-56 гг. под впечатлением от книги Марии Хохберг-Марианской и Ноя Грюсса «Дети обвиняют», где были собраны свидетельства выживших в Шоа еврейских детей. Перемежая некоторые реплики из этого издания собственным текстом, Ежи добился такого «эффекта присутствия», что Марк Шагал, прочитав поэму, был потрясен:

«Я был очень тронут Вашим письмом и поэмой “письмо мне”... Я чувствую очень хорошо Ваши переживания. Я тронут, что Вы думали обо мне. Я бы очень хотел заслужить Ваше доверие ко мне как художнику», – писал Шагал Фицовскому. Более того, Шагал нарисовал иллюстрации к поэме, изданной в Париже в 1969 году тиражом в 175 экземпляров (сейчас она изредка выныривает на аукционах библиографических редкостей).

«Письмо к Марку Шагалу» стало началом цикла «Прочтение пепла», изданного ровно через 10 лет. Столько времени потребовалось Фицовскому, чтобы выразить свой личный опыт и опыт своих близких. Одну из поэм он посвятил жене Эльжбете (урожденной Копель), которую в пятимесячном возрасте Ирена Сендлер вывезла из варшавского гетто в повозке с кирпичами. Но главный мотив этой «польской эпитафии по сожженным братьям» – чувство вины:

«Я был отделен от гетто стеной. Внутри были заключены люди, и это было очень обидно для меня. Жуть происходящего была невыразимой и усиливалась тем, что я был беспомощным наблюдателем», – вспоминал потом поэт.

И все же он нашел верный тон, хотя многим в своей работе был недоволен. Но о себе Фицовский всегда говорил «от противного»: открывал правду, а называл себя «глашатаем Мифа»; на могиле просил написать, что так и не успел осуществить всего задуманного, а сам сделал столько, что другим не успеть и за три жизни.

И другие польские писатели:
Марек Краевский
Юлиан Стрыйковский
Шолом Аш