— Трудно писать, брат.
— Ну, трудно — так не пиши.
(Из воображаемого разговора)

Человек, впервые приехавший в Москву, сталкивается с целым рядом понятий, не (или мало) знакомых жителям остальной России. Например, «Курский вокзал». «Мавзолей». Опять же, «метрополитен». Ну, или «московские старушки». Среди таких диковин жизненно-культурного алфавита я бы смело назвал «Марка Фрейдкина».

Определить место или роль Фрейдкина в культурном ландшафте довольно затруднительно — он всю жизнь, похоже, бежит определений, как пресловутый «прекрасный дилетант на пути в гастроном». Попробуем перечислить, не вдаваясь в подробности — их любопытствующий найдет на задней стороне обложки его последней книги, о коей и речь. Итак. Музыкант и певец. Поэт. Переводчик. Книгоиздатель. Книготорговец. Литератор. Редактор. Сибарит. Брачный аферист. Мастер поговорить. Еврей-грузчик. Инкарнация Жоржа Брассенса. Наверняка я много чего упустил.

После перерыва в 15 лет у Марка Фрейдкина вышла «Каша из топора» — фактически продолжение его «Опытов», сборника прозы, ныне ставшего библиографической редкостью при тираже 3 000 экз. Это важное пояснение — «фактически». Читателю, не знакомому с «Опытами», пожалуй, будет непросто, несмотря на издательскую аннотацию, сочиненную неведомым работником издательского бизнеса:

…Вещи, безусловно, спорные, неоднозначные и очень мало на что похожие. Тем не менее книга читается легко, хотя и понимается трудно. Можно смело сказать, что это настоящий подарок наиболее взыскательным ценителям изящной словесности.
Мы «смело говорить» не будем, а сразу попробуем разобраться в хитросплетениях этой изящной словесности, чтобы гипотетическому читателю этой книги было проще. Во-первых, то, что мы имеем в «Каше» и «Опытах», — это НЕ исповедальная проза. Не исповедальна она в смысле, например, Аксенова, хотя сравнения напрашиваются. Основной прием в прозе у Фрейдкина — double entendre, что называется, говоря проще — фига в кармане. Автор искренне рассказывает, но не о себе, а о некой проекции себя вовне (или, как выражаются медики, которым в обеих книгах посвящено много прочувствованных страниц, «кнаружи»), которая, надо полагать, от реальной личности таки отличается. Иными словами – автор плетет кружево словес. Иными словами — беззастенчиво треплется. Ну вот пожалуйста:

…На самом-то деле писать, как правило, хочется что-нибудь до последней степени незлободневное и неактуальное, что-нибудь совершенно не имеющее отношения к окружающей действительности и ни в коем случае не способное вызвать широкий общественный резонанс… Но я по своему печальному обыкновению опять заболтался… Сейчас многие пишут в подобном роде, что бесспорно указывает на наличие некоего кризиса традиционной (и нетрадиционной) литературной формы… Во всяком случае, мне хочется надеяться, что во многом благодаря всей предыдущей более или менее безответственной болтовне читатель даже не заметил, как повествование началось и что вообще-то это произошло уже довольно давно.

А наш читатель, смею надеяться, даже не заметил, что мы тут пытаемся написать рецензию. Это были несколько фраз из текста, открывающего «Кашу из топора» и озаглавленного «Искусство первого паса». Он служит логическим продолжением «Книги ни о чем» (см. «Опыты») и повествует не о, среди прочего, искусстве макаронического стихосложения либо 194 синонимах глагола «выпить», но о, примерно, футболе. Причем, футбол у Фрейдкина — явно той же разновидности, что «настольный бейсбол» у Джека Керуака в «Ангелах опустошения». Как книга, существующая только в воображении борхесовского слепого библиотекаря. Жанр трепа, между тем, освящен вековой традицией и уходит корнями к первобытным кострам и рапсодам. И таких виртуозных трепачей, как Марк Иехиельевич, сейчас, увы, осталось мало. Тем ценнее для нас эта книга.

А самое, на мой взгляд, главное ее достоинство — не будем долго утаивать истину — в том, что читается она сейчас, в 2009 году и под маркой издательства с говорящим названием, как натуральная энциклопедия русской жизни. Вернее — экскурс в духовное и душевное состояние московской окололитературной и околохудожественной тусовки 70-80-х годов (не случайна в начале была отсылка к БГ, певцу «поколения дворников и сторожей») — т.е. поколения на 10 лет старше того, к коему сомнительную честь имеет принадлежать автор данного экзерсиса, что разворачивается на ваших плазменных (ну, или электронно-лучевых) экранах. Настолько она энциклопедия, что упомянутый автор несколько суток боролся с соблазном залить свой опус, скажем, в чеканные онегинские строфы: «Марк Фрейдкин, добрый наш приятель…» — ну, и так далее. Впрочем, редактор, я думаю, этого бы не пережил. Посему — оставим.

Но оставим не только из заботы о спокойствии редакторского (да и читательского) рассудка. «Каша из топора» (как, собственно, и «Опыты») — для автора этих строк и «многих нынешних» — совершенно параллельный опыт. Даже имея в виду вышеупомянутую «фигу в кармане», ныне трудно представить себе умонастроение человека, обожающего лежать в советских больницах (см. «Больничные арабески» в «Опытах» и их несопоставимо более мрачное продолжение «История болезни, или Больничные арабески двадцать лет спустя»). Или в духе сол-беллоуского Герцога, занимающегося лишь сочинением писем людям, чьи имена закодированы одинаковыми буквами алфавита («Ex epistolis», своеобразный постскриптум к более ранним «Главам из книги жизни») (т.е. при условии, что мы воспринимаем этот текст как сугубо художественное творение, а не реальную и довольно трагическую переписку автора с его знакомыми, нам не ведомыми (кои, заметим в «букете скобок», заимствованном у другого еврейского писателя — Джерома Дэйвида Сэлинджера, — могут быть нынешним широким читателем, конечно, узнаны, но это представляется до крайности маловероятным (что не исключает такой возможности, ибо мы по-прежнему остаемся в географических границах страны, больше того — и самого города, сиречь Москвы, где наш автор рос и переживал описываемые приключения если не тела, то уж духа наверняка (а мы в первую очередь — о нем, о духе, не забыли? (и поколение автора еще отнюдь не вымерло, подтверждением чему служат периодические донесения о том, что оного автора где-то видели))))). Опыт, повторю, параллельный настолько, что может освежить сознание дуновеньем традиции. Или вызвать раздражение такой силы, что книжица полетит в угол. Впрочем, бог с ними, с раздраженными читателями. Не для них, в конце концов, писано.

Хотя что подобный читатель вынесет из этой книги? Боюсь, для него «каша из топора» не будет насыщена жирами, белками и углеводами. Автор — англофил и франкофон — не любит страну Израиль, каковой посвящено несколько прочувствованных абзацев:

Мне в принципе несимпатично государство, построенное исключительно на шовинистической национальной идее, что не может не отражаться на настроениях большинства граждан (и главным образом молодежи) и на общей атмосфере. Кроме того, я почти убежден (хотя, конечно, очень хотелось бы ошибиться), что с геополитической точки зрения Израиль — государство обреченное. Ни одна страна (тем более маленькая и живущая в фанатично враждебном окружении), которая держится только за счет военной силы и благоприятной политической конъюнктуры, не может существовать исторически сколько-нибудь значительный промежуток времени. Рано или поздно конъюнктура и соотношение сил в регионе изменятся, причем явно не в лучшую для Израиля сторону… Не без ужаса, признаться, думаю я о том, в какую дикую резню все это может вылиться…
Прочие геополитические его соображения из той же заботы о душевном благополучии читателя мы здесь покроем риторической фигурой умолчания. Автор не любит Булата Окуджаву, Владимира Высоцкого и Михаила Щербакова (что на фоне Жоржа Брассенса не удивительно), а матерится со вкусом и чувством меры. Пишет гениальные шуточные стихи «по случаю». Ему пришлось полежать в больницах. Вроде всё… Всё?

Ан нет. Недаром в нашей попытке описания этой книги всплыло имя Сэлинджера. У него, если помните, есть текст, озаглавленный «Симор. Вводный курс», в котором он пытается описать некоего человека, отдать ему дань памяти — и не может, не может. Говорит о чем угодно, сбивается на мелочи, рассказывает байки, странно шутит — и наталкивается на какую-то внутреннюю стену непроизносимого. Стоит ли напоминать, что «Симор» был последним текстом писателя, настолько виртуозно проговоренным, что им автор приговорил себя к литературному молчанию, которое не нарушено и по сию пору.

Что-то общее с повестью Сэлинджера есть и в этой книге Марка Фрейдкина. Он, собственно, и не скрывает, что со слушателем попрощался уже некоторое время назад (как еще раньше попрощался с покупателями, закрыв культовую книжную лавку «19 октября», о чем в книге имеется вставная новелла-пикареска), и глухо намекает, что «Каша из топора» вполне может оказаться сходным прощанием с читателем. Не случайно, видимо, завершает книгу странный обрывочный мемуар «О Венедикте Ерофееве» — явная попытка говорить о непроизносимом, попытка оправдания за что-то, и в попытке этой читатель не найдет ни воспоминаний, ни анекдотов, ни Ерофеева, ни автора. Как в повести Сэлинджера не было Симора. Но где «это все», вместе с тем, было «о нем».

Так и здесь. О Ерофееве. О времени. О друзьях и знакомых, о Z.Z. и J.J. О самом Марке Фрейдкине. От которого не только потомству, но и нынешнему читателю на сетчатке, когда закроешь глаза после книги, остается единственная сцена: 78-й год, где-то под Абрамцевым — Фрейдкин, молодой и увлеченный поэзией, сидит с Ерофеевым на поваленном дереве, курит и «озвучивает соображения». А Веня морщится и не отвечает.
А там вскоре и дождь зарядил…

И еще о поэтах и не только:

Звук "М", звук "У"
Неглиже с отвагой
Марта… Марта… Who the f*ck is Марта…