В 1948 году Макс Хоркхаймер приехал во Франкфурт по приглашению университета, в котором работал до прихода нацистов к власти. Жене, остававшейся в Америке, он писал: «Ректор, оба декана и остальные встретили меня сладостно, изворотливо, изолгавшись, с почетом. Они еще не знают, должны ли они видеть во мне относительно влиятельного американца или брата их жертв, чьи мысли — это память. Но они должны будут принять последнее».

В период нацистского правления Хоркхаймер, как и большинство сотрудников основанного в 1923 году Института социальных исследований, эмигрировал в Америку. Одни, как Герберт Маркузе и Лео Лёвенталь, решили остаться там навсегда. Другие — среди них Хоркхаймер, Теодор Адорно и Фридрих Полок — после войны вернулись на родину. Они получили профессорские должности во Франкфуртском университете (Хоркхаймера в 1951-м даже избрали ректором), а сам институт был в 1950 году воссоздан на берегах Майна. Впрочем, его деятельность не прекращалась и во время эмиграции: в 1933–1949 годах Institute for Social Research работал в Нью-Йорке, его счета были вовремя переведены в голландские банки, а заграничные филиалы созданы предусмотрительным Хоркхаймером еще в начале 1930-х: в 1932 году — в Женеве, за два года до этого — в Лондоне, где его курировал Полок, один из самых левых сотрудников ИСИ. В середине 1920-х Полок работал вместе с Феликсом Вейлем, сыном миллионера — торговца зерном и главного спонсора ИСИ, в Архивном обществе Маркса и Энгельса, занимаясь изданием их полного собрания сочинений. Свою диссертацию «Опыт плановой экономики в СССР: 1917–1927» он защитил после поездки в Советский Союз в 1927—1928 годах (двумя годами ранее в СССР побывал другой «франкфуртец», Вальтер Беньямин).

Помимо разработки критической теории общества (именно в американский период возникла «Диалектика Просвещения» Адорно и Хоркхаймера, одна из важнейших философских работ ХХ века) исследователи занимались и другими проектами. Так, Хоркхаймер в годы войны возглавил научный отдел Американского еврейского комитета, изучал антисемитизм. Впрочем, далеко не все сотрудники ИСИ, несмотря на еврейское происхождение, ощущали близость к еврейской культуре. Иудаизм привлекал с молодости лишь Лео Лёвенталя и Эриха Фромма, Хоркхаймер заинтересовался им уже в зрелые годы, а Адорно, напротив, в Америке сменил фамилию отца (Визенгрунд, его виза на въезд в США была выписана на это имя) на фамилию матери-итальянки.

Отношениям Франкфуртской школы и еврейства посвящен целый раздел — семь статей — в сборнике, вышедшем по инициативе Еврейского музея во Франкфурте в связи с проходившей здесь выставкой. Рахель Хойбергер изучает тему «еврейских евреев» в кругу «франкфуртцев», Фромма и Лёвенталя, Миха Брумлик анализирует диссертацию Фромма «Закон», Тобиас Фраймюллер рассказывает об отношениях Хоркхаймера и послевоенной еврейской общины Франкфурта, а Амалия Барбоза размышляет о «еврейской идентичности» франкфуртской школы. Впрочем, эта тема возникает и в других частях сборника — например, в статье Астрид Дойбер-Манковски о взаимоотношениях Гершома Шолема и Адорно или в исследовании Ансона Рабинбаха, занимающегося темой Израиля и диаспоры в критической теории.

Русское издание этой книги стоило бы дополнить размышлениями о том, как и почему люди возвращаются из благополучной эмиграции на родину, где коллеги встречают их, мягко говоря, холодно (Хоркхаймер и Адорно чувствовали это отчуждение долгие годы). Может, причина в том, что в конце концов все же наступает момент истины (в данном случае — 1968 год) и бывшие изгнанники оказываются властителями дум молодежи. Бывает ли награда в жизни почетнее? Наверняка. Бывает ли приятнее? Вряд ли.

Другие материалы Лехаима:

Вино Валгаллы и мускус иудейства
Минуя сослагательное
Английский прорыв