Как все-таки велик соблазн вывести Джонатана Фоера (влетевшего в современную литературу как на ракете) на чистую воду. Назвать его кем угодно: менеджером, руководителем заведомо популярных «проектов». Только не писателем. Никто не любит талантливых выскочек — даже талантливые выскочки.
Фоер (успевший побывать и продавцом в ювелирном магазине, и учителем математики, и «литературным негром») берется за самые больные темы. Стоит только заговорить о холокосте, о мировом терроризме, о вегетарианстве, об однополых браках (о последних Фоер еще не писал, но мы бы рискнули сделать ставку на тему его следующей книги), как начинается священная война. За словесными артобстрелами и одиночными выстрелами противоборствующих сторон голоса автора уже не различить, но война ведется под его знаменами и прославляет его. За это Фоера так и подмывает записать не только в менеджеры, но и в конъюнктурщики. Но рука все-таки не поднимается.
Главный герой «Жутко громко, запредельно близко» — одинокий умненький мальчик, пытающийся одновременно осознать мир и спастись от него. А ведь Фоер и сам сирота. В «Мясе» мучительно подробно рассказывается, как одни божьи твари терзают других, как люди отрезают животным без обезболивания «ненужные» части тела, как держат их полупарализованными в клетках. А ведь Фоер и сам вегетарианец. В 25 он написал первый роман — о холокосте, а теперь издал пасхальную Агаду. И что такого? Ведь он и сам — еврей.
Если описать его Агаду одним словом, то получится — красивая. Если не одним — очень красивая. Дизайнер книги Одед Эзер сказал, что, работая над ней, пытался графически передать ход еврейской истории.
Если оторваться от почти бархатной белой обложки, от волшебных букв, от того, как нестандартно расположен текст, если перестать уже книгу разглядывать и начать, наконец, читать, то станет ясно: Фоер снова отлично сработал, и на этот раз — продюсером.
Он собрал звездную команду американских еврейских интеллектуалов нового поколения: получателей гуггенхаймовских стипендий, героев раздела New Yorker's 20 under 40 (сам Фоер) и выставок MOMA (вышеупомянутый дизайнер), умопомрачительно смешных богатых писателей, играющих на аккордеоне на #Оккупай Уолл-стрит (Дэниел Хендлер/Лемони Сникет), женщин-философов, остроумно цитирующих Спинозу и Витгенштейна (Ребекка Ньюбергер-Гольдштейн) и влиятельных блоггеров-международников (Джефри Гольдберг). И вместе с ними создал первый комментарий на еврейский ритуальный текст, где главными авторитетами стали Пруст, Кафка, Чосер, тот же Спиноза.
Комментарий в фоеровской Агаде в чистом виде гомилетический: вокруг десяти центральных идей выстроены мини-проповеди. И если быть точными и вредными, у Фоера и его команды получилась в итоге не Агада с комментариями, а скорее проповеди американских интеллектуалов по мотивам избранных сюжетов Агады.
С другой стороны, формат этих комментариев (четыре штуки на одном развороте) имитирует традиционные издания Библии Микраот гдолот, где на одном листе соседствуют толкования, разные по смыслу и времени создания, а их стилистика и длина подобраны специально для современного читателя: размер не превышает даже записи в блоге, не то что журнальной колонки.
Агада Фоера, если продолжать сказочно-семейный подход, — это Агада для шестого сына, который уже пришел из кино на Седер, научился задавать вопросы, но не приемлет заранее заготовленных ответов. Большинство комментариев фоеровской Агады заканчиваются вопросами (хотя толковать — значит отвечать на вопросы, а не задавать их), и можно предположить, что «антропология» Фоера и его команды строится на восприятии человека как «вопрошающего животного».
Основной текст книги каноничен — ни добавлений, ни сокращений. Ее настоящее новшество — сквозной таймлайн, составленный докторантом Стэнфорда и сотрудником TED Мией Сарой Брук и убивающий сразу несколько зайцев.
Во-первых, таймлайн передает ключевую идею Агады («В каждом поколении человек должен осознавать себя вышедшим из Египта») инфографикой. Исход как бы разворачивается в истории поколений, и память о нем становится не только мифологической и архетипической. Таймлайн предлагает обратить внимание на еще одно измерение — историческое; память об Исходе — это движущая сила, лейтмотив еврейской и мировой истории, и в таком случае помнить об Исходе — значит видеть последствия и воплощения этой идеи в мировой истории вплоть до наших дней.
Во-вторых, это отличный образовательно-новостной еврейский ресурс для того самого шестого сына: «Год 2007-й. В монастыре Святой Екатерины, построенном Юстинианом в VI веке у подножия предполагаемой горы Синай, на том самом месте, где Моисей предположительно увидел горящий куст, монахи до сих пор выращивают Colutea istria с яркими желто-оранжевыми цветами».
В-третьих, таймлайн содержит несколько нетривиальных идей. В нем, например, обыгрывается одержимость евреев собственной численностью. Кстати, сама по себе идея численности является ключевой для Исхода (евреи спустились в Египет кланом в 70 человек, а вышли народом в 600 000, и с этим, как Эшколот уже однажды обсуждал, было напрямую связано их освобождение).
Вообще, оказывается, что идеи Исхода (явные и подспудные) — важная действующая сила, неумолкающий лейтмотив как еврейской, так и мировой истории/литературы/искусства. Но чтобы это обнаружить, нужно смотреть на них под особым углом. Таймлайн новой Агады заставляет задуматься, как связано то или иное упомянутое в нем событие с Исходом. И связь зачастую оказывается оригинальной, провокативной, совершенно неожиданной.
Однако главное достоинство Агады Фоера — это все-таки юмор. В традиционных комментариях не встретишь ни одной шутки, при том что в устной еврейской традиции зубоскальства по сакральным и ритуальным поводам хоть отбавляй. Фоер и Ко разворачиваются во всю мощь и заканчивают Агаду таким комментарием на пасхальную песенку «Хад Гадья»: «Весь мир кажется козлом, составленным из бесчисленного количества других козлов, за которым наблюдает некий гигантский всевидящий козел, создавший все это козлинство по образу своему».
Идея создать вот такую Агаду нового поколения тянет на твердую пятерку, но исполнение (если забыть на время о прекрасной упаковке) все-таки хромает: нового толкования очень мало, и в целом остается впечатление недостаточной интенсивности и плотности мысли. Приобретая Агаду Фоера, получаешь десять-пятнадцать страниц уникальных комментариев (которые зачастую «не видят» друг друга и нередко разными словами излагают одну и ту же идею), а все остальное — традиционный пасхальный текст на иврите и английском.
Агада — не одноразовая книга, она должна служить много лет. Фоеровское же творение легко прочитывается за один Седер, а затем должно встать на полку, ведь штудировать из года в год одни и те же пятнадцать страниц — это слишком даже для четвертого сына.
Вот только Джонатан Фоер ловко выходит и из этой ситуации: оказывается, в самом конце книги оставлены чистые листы. Для недогадливых и спешащих отправить ее на полку поясняется: эту Агаду можно не только перечитывать каждый год, но и дописывать своими историями Исхода.
