Известный израильский писатель, эссеист и журналист Меир Шалев написал очень необычную по жанру книгу – которая, впрочем, будто бы напрашивалась. Ее появление было, не побоюсь пафоса, заложено в самой организации культуры. Однако есть вещи, кажущиеся очевидными лишь после того, как их сделал кто-то другой. Книга «Впервые в Библии» посвящена именно тому, что сказано в ее названии, – не больше, не меньше. Но сам подобный подход к Книге глубоко символичен.
Взгляд Шалева не богословский, но эссеистико-культурологический. Прочтение текста предлагает нам смыслы не столько метафизического, сколько символического, архетипического толка, отчего, впрочем, они не становятся менее значимыми для постижения библейского мира. Если здесь и есть что-то от игры в бисер (самая малость, замечу), то игры высшей пробы, которую так любил, к примеру, Хорхе Луис Борхес. Доживи он до выхода этого тома, безусловно включил бы изыскания Шалева в свою легендарную библиотеку.
Библия описывает последовательность становления мира во всех его проявлениях, охватывая все возможное, вообразимое (но и невообразимое), а в становлении всякого из элементов бытия должна быть начальная точка. От основополагающего «В начале сотворил Б-г небо и землю» и до вроде бы локальных, но по-своему значимых для усложненной структуры мира «первых разов» – узловых моментов, точек роста, мгновений бифуркации, из которых происходят традиции, модели поведения, социальные и культурные парадигмы.
Шалев пишет: «Эти “первые разы” могут порой озадачить. Например, первая смерть в Библии – не естественная. Первый плач – не плач новорожденного, и не слезы родителя, потерявшего сына, и не рыдания обманутого влюбленного; первый в Библии сон приснился второстепенному филистимскому царьку, а не какому-нибудь памятному историческому деятелю; первыми поцеловались не двое влюбленных, а сын с отцом, и поцелуй этот был не выражением любви, а знаком подозрения и способом проверки».
Писатель проводит своего рода расследования, пространством которых является библейский текст. По сути, он предлагает прочесть такую, казалось бы, знакомую книгу словно бы впервые, так сказать «голыми глазами», – но не отстраняясь, а, напротив, вживаясь в канонический текст как в рождаемый заново каждое мгновение. В результате этих расследований перед читателем предстают одиннадцать очерков, одиннадцать «первых разов», названных не косвенно, но «своим именем»: первая любовь, первый сон, первый царь, первый плач, первые шпионы, первое животное, первая любящая, первый пророк, первый смех, первая ненависть, первый закон (впрочем, Шалев замечает: «…от каждого из них я переходил к размышлениям о других, связанных с ним, сюжетах, так что порой, наверно, слишком увлекался»).
Первые животные, появляющиеся в Библии, – некие загадочные «таниним» (Берешит, 1:21), единственные обозначенные видовым, а не родовым именем, хотя толком и неизвестно, что это за существо такое (крокодилы ли, киты ли, «большие рыбы» или Левиафаны). Первый человек, одомашнивший животных, – Авель, а в следующий раз животные возникают лишь в рассказе о Ноевом ковчеге.
Первые соглядатаи, то есть шпионы, – братья Йосефа, прямо им обвиненные в том, что они «пришли высмотреть наготу земли сей» (Берешит, 42:9), то есть Египта. Однако, подчеркивает Шалев, «шпионаж, разведка (а также контрразведка) упоминаются в Библии и во многих других местах», самое знаменитое из которых – история о двенадцати лазутчиках, посланных Моше «высмотреть» землю Ханаанскую.
И так далее: истории о началах дел и чувств, существ и предметов ветвятся, накладывая сеть понимания на неизмеримое, гигантское здание библейского текста. Здесь есть вещи вроде бы самоочевидные, но дающие возможность проследить ту или иную смысловую линию, описать ее ветвление. Есть вещи несколько неожиданные, те, о которых Шалев пишет, что нашел их «не по указке комментаторов, а благодаря тому, что искал истории, в которых сами эти слова… появляются впервые» (так обнаруживается «первая ненависть» – Яакова к Лее, «первая любовь» – Авраама к Ицхаку).
Чтение книги Шалева заставляет вспоминать библейский текст как единое целое, а не просто как последовательность. Ведь во всяком начале, во всяком «первом» заложено все развитие, весь сюжет.
