Роман Чайковский написал документальную книгу о своей матери Надежде Чайковской (1910–1981). Тираж – сто экземпляров. Камерный, домашний тираж. Чайковскую нельзя назвать важной исторической персоной в том смысле, как это обыкновенно принято представлять: не возглавляла правительство, не писала бестселлеров, не была властительницей дум и мод, не освобождала родину с оружием в руках, как Жанна д'Арк. Она была самой обыкновенной женщиной: женой, матерью, известной только тем, с кем непосредственно общалась.
Надежда Чайковская прожила четыре жизни.
Первая (в польской Украине): 1910–1939. Счастливая и безмятежная жизнь девочки, девушки, счастливой в браке и материнстве женщины. В 1939 году родился младший (четвертый) сын. Конечно, в этой жизни, как и во всякой другой человеческой, бывали огорчения и переживания, но ретроспективно она кажется наполненной светом и безмятежностью.
Вторая (в советской, немецкой и снова советской Украине): 1939–1950. Полная тревог, страхов, лишений. Но – на родине.
Третья (дальневосточная, спецпереселенческая): 1950–1958. На другом конце света от родной Украины. Муж – в лагере. Окаменевшая от горя, одна с четырьмя мальчиками, младшему – одиннадцать. «Вечное поселение». «Я помню, как один пожилой украинец, выйдя из конторы, сказал: “От дурнi. Кажуть пiдписуватися навiчно. Не знають, що один Б-г вiчний”».
Четвертая (в советской Украине): 1958-1981. Освобождение из лагеря мужа. Освобождение семьи из спецпоселения. Возвращение в Украину, душевная связь с которой не прерывалась ни на единый миг.
Пани Надежда в нечеловеческих условиях, в унижении, в нищете сохранила стойкость, достоинство, юмор, любовь к людям.
Смерть пани Надежды. Ее муж, униатский священник, отпел ее дома и отслужил панихиду на кладбище. По дороге домой его задержали. 75-летний, поникший от горя человек – над ним глумились, его запугивали, пытались очередной раз сломать.
Какое послесловие! В сущности не жизнь — житие.
Весь этот трагический рассказ бесконечно далек от еврейской темы. Тем интересней, что один раз евреи в книге появляются. Но прежде – небольшое отступление.
Любой текст существует в бесконечном множестве читательских контекстов. И в моем, конечно, тоже. Читая о несентиментальном путешествии семьи Чайковских в набитом товарном вагоне с зарешеченными окнами из Украины на Дальний Восток, о жизни в лесном поселке, некоем подобии лагеря, я размышлял о несостоявшейся, благодаря смерти Сталина, депортации евреев. Историки спорят, существовали ли такие планы вообще. Геннадий Костырченко, специалист несомненно добросовестный и неангажированный, считает, что поскольку никаких документов относительно депортации не обнаружено, и сама она – миф. Аргумент сильный, но не абсолютный.
Советская предвоенная, военная и послевоенная история полна депортаций. Корейцы, литовцы, чеченцы, татары, немцы и другие народы проделали путь, похожий на путь семьи Чайковских. Роман Чайковский оценивает общее число депортированных украинцев (довоенный и послевоенный поток) в два с лишним миллиона человек. Одних только украинцев! Сталин, как Навуходоносор, разбрасывал покоренные народы по просторам необъятной империи. «Одна Сибір неісходима, / А тюрм! а люду!.. Що й лічить!» Сталин с присными сеял гнев и ненависть, которые дали свои всходы. Население воспринимало происходящее эпически, как некую данность, обыденность. Чем бы отличалась депортация евреев? Что мешало ей — психологически и технически? Очевидно, что депортация евреев, будь она осуществлена, самым естественным образом вписалась бы в контекст советской истории того времени. Читая горестный рассказ Романа Чайковского, я думал о том пути, который, к счастью, не прошла моя семья, и испытывал ужас и сочувствие.
А теперь о том единственном эпизоде, где в книге возникают евреи. После освобождения Чайковские пытаются вернуться домой, преодолевая административные ограничения: советская власть их возвращения не желает. Один из промежуточных пунктов – город Тульчин, где они снимают квартиру в доме еврейской семьи.
Автор вспоминает Тульчин конца 50-х – начала 60-х годов. По местному Бродвею (улица Ленина) вечерами прохаживается еврейская и украинская молодежь. Еврейские кумушки наблюдают за парочками и обсуждают новости. Во время войны Тульчин был в румынской зоне оккупации, евреи уцелели и теперь по-прежнему составляли немалый процент городского населения. В воспоминаниях Роман Чайковский пишет об этом тульчинском вечернем променаде с теплотой и улыбкой. Место и время приобретают черты рая, и это – украинский, наполненный евреями, рай.
И другие невымышленные истории:
Глашатай мифа
Не поэт, не кифаред
Дорогая Катерина Матвеевна
