Американский исследователь, профессор Йоханан Петровский-Штерн преподает еврейскую историю в Северо-Западном университете (Чикаго, Иллинойс) и известен русскоязычной публике по книге о кантонистах, ставшей современной классикой — «Евреи в русской Армии 1827-1917 гг. (Jews in the Russian Army, 1827-1917: Drafted into Modernity, 2008). Кроме того, он автор книги The Anti-Imperial Choice: the Making of the Ukrainian Jew (Yale, 2008) и множества статей.
Да, Владимир Ульянов-Ленин был весьма далекого, но — таки да — еврейского происхождения. Таки нет, этот биологический факт не должен был влиять на его политику, поскольку ему самому был неизвестен. Но помимо «нечеловеческой музыки», Ильич любил «Жидовку» Жака Фроменталь-Галеви, и особенно арию ювелира Элеазара. Цимес в том, что «жидовка» Рахель — дочь кардинала де Броньи, спасенная Элеазаром из пожара, тоже ничего не знает о своем еврейском происхождении. И вот Ильич пишет своей матери — которая, скорее всего, знала (или догадывалась) о семейной тайне — как 20 лет назад он слушал оперу, в центре которой проблема еврейской идентичности, и все еще помнит некоторые музыкальные темы.
Петровский-Штерн с завидной самоуверенностью пишет, что Ленин рассказывал своей матери о «Жидовке» так же, как писал бы об успешной постановке «Кармен» или «Риголетто» и, «знай Ленин о своем еврейском происхождении», он был бы деликатнее. И да, Петровский-Штерн пишет мистический мидраш о евреях и неевреях («окружающем мире») и говорит, что книга «о ксенофобии». And the woman is the nigger of the world.
В Речи Посполитой, государстве двух народов с избираемыми шляхтой королями, евреи имели четкий сословный статус и, перед тем как Польша сгинула в первый раз, в 1793 году либеральные польские якобинцы почти успели предоставить евреям полное равноправие. Екатерина II отменила то и другое, и статус евреев в Российской империи оказался не ясен никому — ни правителям, ни евреям. Их существование стало временным — как удачно назывались протогеноцидальные «Временные правила» 1882 г. — и евреи, если вдуматься, жили в России на полулегальном положении.
Один тель-авивский коммунист, специалист по французскому синематографу Шломо Занд утверждает, что в XIX веке был «изобретен» еврейский народ. Это утверждение нелепо — еврейский народ существовал до XIX века и переживет Шломо Занда, но вот современный концепт еврейской религии таки да, был изобретен в XIX веке. Хотя начали этот процесс германо-еврейские адепты существования «немцев моисеева закона», по-настоящему осуществили процесс формализации иудаизма как религии прото-харедные («адуким») евреи Российской империи. Можно сказать, что именно они изобрели мультикультурность, сами того не ведая. Именно выделение еврейской религии из предшествующего комплекса тотальной еврейскости — не наоборот! — внесло в еврейскую жизнь последних эдак 150 лет путаницу понятий на тему «что такое еврей», которая нам всем слишком хорошо знакома.
Мошко Бланк был еврейским маргиналом, которого экзистенциально тошнило от хлопот иудейских. Разжигатель не мировых, а местечковых пожаров, он был арсонист-пироман и любитель судебных процессов. Прадед Ленина — а речь именно о нем — перестал практиковать иудаизм задолго до того, как крестился. Формально еврей, он потрудился крестить двух своих сыновей через посредство известного русского филосемита и мистика князя Голицына, и случилось это необыкновенно рано для XIX века — еще при Александре-Отцеубийце.
Один из его крещеных сыновей погиб в холерном погроме 1830 года в Петербурге — не как еврей, а именно как ксенос, чужак, врач, который уже по умолчанию — отравитель колодцев и разносчик оспы и холеры. Толпа погромщиков выкинула его из окна, потому что он был врачом — и таким образом, двоюродный дед Ленина стал не просто жертвой науки, но и предвосхитил своей мученической смертью расправу с кремлевскими «врачами-убийцами в белых халатах».
Крещение самого Мошко Бланка на долгие годы задержало лишь то, что его любимая жена была набожна — какая еврейская черта! — и он крестился лишь после ее смерти, на пороге собственной могилы.
Любят повторять заезженную мудрость: дед-де маскил, сын реформист, внук выкрест. Случай Мошко Бланка ее опровергает — Мошко не был маскилом, более того, он не был даже просто еврейски образованным человеком, как напрасно полагали исследователи, занимавшиеся фигурой Мошко-Дмитрия Бланка до Петровского-Штерна — его перепахало провинциальное обаяние Российской империи с ее дорическим ордером присутственных мест и ампиром гренадерских казарм. Потом это назовут «очарованием Великой Русской Культурой».
Глава вторая книги Петровского-Штерна называется соответственно The Imperial Moshko. Подчеркнем еще раз — Ленин не знал о своем еврейском происхождении. Его отношение к евреям и еврейскому вопросу было отношением радикального интеллигентного русского революционера из дворян или разночинцев — т.е., необходимо отменить «свинцовые мерзости русской жизни», дать людям еврейского происхождения возможность служить углем для топок революции, и, быстро ассимилируясь, поджечь уже не только Старо-Константинов, как Мошко Бланк, а весь мир.
Слово «еврей» звучит неприлично на большинстве языков, заметил один мой американский друг. Ленин это знал. У радикального крыла русских социал-демократов («большевики» или «ленинцы») была та же эдипова проблема, что и у христианства — «еврейский вопрос». РСДРП родилась фактически как нееврейское отделение Бунда и почти все время своего существования старалась разорвать эту пуповину. Современного читателя, не знакомого с подлинной «историей партии», в писаниях Ленина должно поражать обилие упоминаний Бунда и накал страсти-ненависти, с которой Ленин обличал свою материнскую партию — Всеобщий еврейский рабочий союз в Литве, Польше и России. Русский Ленин ненавидел Бунд, как его прадед ненавидел кагал.
Автор еврейской молитвы за благополучие русского царя и его государства, помещенной в сиддуре, Мошко Бланк писал на идише письма Николаю I — и тот их читал, по крайней мере, второе письмо, и одобрительно кивал, как можно понять из содержания его автографа на письме Бланка. В 1846 г. русское правительство утвердило текст еврейской молитвы за благополучие русского царя и его государства, а в 1887 г. русское правительство повесило правнука автора этой еврейской молитвы — русского террориста Александра Ильича Ульянова, брата Владимира. Потом Владимир Ильич расстрелял сына того, кто повесил его брата, не имея понятия ни о каком сиддуре и молитве. А молитву прикрепляли на стенах в советских синагогах, заменив слова «Россия» на «СССР».
В четвертой и заключительной главе «Как Ленин стал Бланком» Петровский-Штерн рассказывает трагикомическую историю запрета на публикации о еврейском происхождении Ленина всеми советскими лидерами, включая участника рекламной компании Pizza Hut Михаила Горбачева. В той же главе речь идет и о советской бытовой демонологии, в которой тот факт, что Ленин был на четверть еврей, объясняет всю советскую историю как следствие заговора жидо-масонского — или жидо-космического, в зависимости от идеологической ориентации одержимого еврейскими бесами.
При этом, замечу, китайским коммунистам сам факт о еврейском происхождении Ленина долго был не известен, но профетическим образом им было ясно, что обладатель такого выдающегося мозга — еврей, как и Иисус, Маркс, Эйнштейн (этот список из четырех имен ассоциируется у китайцев КНР с еврейским гениусом).
Но для кремлежителей Ленин мог быть только «пгигодным гуссаком» (собственно, таким Ленин и видел себя, и реально им был). Сменявшиеся генсеки, получая в руки документы о еврейском происхождении Ленина, запрещали их к публикации, смутно чувствуя, что такая публикация делигитимирует их власть — и в этом были, наверное, правы.
У книги два полюса или две мишени: никчемная жизнь провинциального еврейского самоненавистника Мошко Бланка и русско-советское бытовое убеждение, что гены решают все; и если дед и прадед Ленина были евреи, то из этого следует, что либо евреи — очень хорошая и полезная нация, либо что русский коммунизм — отстой и блевотина еврейских бесов.
Между этими двумя полюсами Петровский-Штерн старается показать подлинного русского Ленина — одержимого властью провинциального русского интеллигента, который был убежден в мессианском превосходстве Великой Русской Культуры так же, как Мошко Бланк преклонялся перед имперской мощью ампирных казарм.
Все должны говорить по-русски, никаких специальных прав для малороссов или грузин, ассимиляция евреев, централизация партийной жизни («демократический централизм»), русский толстоевский мессианизм как квинтэссенция ленинизма: Ленин стремился заменить русский имперский национализм русским коммунистическим интернационализмом — разумеется, с центром на Красной площади. Не удивительно, пишет Петровский-Штерн, что Сталин был наивно убежден, что когда коммунизм достигнет своей конечной победы, русский язык будет основным языком международного общения. Ленин мерил людей не по их происхождению — этническому или классовому — а по их лояльности к его партии и его идеальному — аракчеевскому, добавлю я, в хорошем смысле слова — государству. Почти также поступали «лучшие» из русских царей, бравшие человеческий материал там, где находили его подходящим. История евреев в ленинском проекте — это история пустого мессианского обмана и последующей маргинализации. Ленин и его русские большевики украли еврейскую революцию.
И анекдот — от меня, а не от Петровского-Штерна (хотя в последней главе автор приводит несколько Jewish-based jokes about Lenin).
Однажды Ленин проходил мимо здания. Из окна высунулся Свердлов: «А, мсье Бланк, заходите скогее, у нас как газ десятого для миньяна не хватает». Ленин не знал, что такое миньян, но очень заинтересовался. Вышел он из здания через полчаса, чем-то встревоженный и неудовлетворенный.
Разумеется, это случилось оттого, что Ленин не знал — своего внутреннего Жыда убил в себе уже Мошко, еще до того, как крестил своих сыновей.
