Лев Бакст
Моя душа открыта. Кн. 1–2
Подг. изд. Е. Теркель, Дж. Боулта, А. Чернухиной
М.: Искусство — XXI век, 2012. — Кн. 1–408 с.; кн. 2–356 с.

Двухтомник Бакста — событие, которого ждали. Альбомов художника в последнее время появилось множество, а вот его литературные тексты приходилось вылавливать по отдельным изданиям. Двухтомник включает в себя письма, первую полную публикацию автобиографического романа «Жестокая первая любовь», статьи и интервью о театре, моде, искусстве и литературе, два балетных либретто, «Волшебная ночь» и «Шальная молодость», и даже киносценарий. Это бесценный материал не только для биографии автора, но и для истории русской культуры. Ведь Бакст — один из столпов раннего «Мира искусства», едва ли не главная звезда довоенных «Русских сезонов» (он не уступал в славе даже Нижинскому), самый модный русский автор в послевоенной Европе.

Сотрудничество с Дягилевым постепенно сошло на нет: после войны тот предпочел других сценографов. Феерический успех «Шехерезады» вряд ли предполагал иное развитие событий. Ни один из последующих балетов, сделанных Бакстом для дягилевской труппы, не приблизился к славе декораций «Шехерезады». Мода на художника ширилась по обе стороны океана, но профессионалов он интересовал все меньше: отказавшись от поисков нового, он лишь множил однажды найденный стиль.

Отношения с Дягилевым — важнейшая страница биографии Бакста. Авторы вступительной статьи, Джон Боулт и Елена Теркель, поневоле выступают на стороне своего героя. От них достается и Дягилеву, и родине, которая не очень-то привечала Бакста как художника. При этом сами же они пишут, что после 1907 года Бакст почти все время проводил за границей. В России его новое творчество, как и балеты Дягилева, знали понаслышке. Он трудился для домов моды и ставил спектакли в Париже, читал лекции в Америке — что с этого российской публике? Конечно, скандал в 1912-м, когда его в очередной раз попытались выслать из Петербурга в черту оседлости (отсрочка пришла благодаря заступничеству министра иностранных дел Сазонова), вернул имя Бакста на страницы газет. Но если составить библиографию упоминаний о художнике, то объем посвященной ему дореволюционной периодики не сравнится с тем, что написано о том же Дягилеве. Оба — космополиты-невозвращенцы, но разного толка: один был зачарован идеей тотального театра и постоянно эволюционировал, другой словно не видел, как менялись формы искусства.

Отдаление от Дягилева, расставание с «Русскими сезонами» — роковая история в судьбе Бакста. Сотрудничество с Идой Рубинштейн стало символом новой жизни: денег много, художественных результатов — ноль. Возможно, пониманием этого вызван задиристый и невежливый (если не откровенно хамский) тон последних писем Бакста Дягилеву. Финалом отношений стала встреча незадолго до смерти художника, когда он не ответил на поклон Дягилева. «Первый раз его протянутая рука осталась без пожатия» (Сергей Лифарь)…

В качестве образца составители книги называют работу Ильи Зильберштейна, но их собственный двухтомник так же далек от «Сергея Дягилева и русского искусства», как Бакст эпохи Иды Рубинштейн — от Бакста «Русских балетов». Письма печатаются без указания архивов (те скопом перечислены в предисловии), общего описания бакстовского эпистолярия нет, об ответных или исходных письмах адресатов — ни слова. Неясно, что увидело свет впервые, что уже известно (а ведь Елена Теркель многое печатала, правда, не только в своих переводах, как в этот раз, есть и разночтения между публикациями). Пояснения подаются как комментарии, но в подавляющем большинстве это простейшие примечания. Разъясняется банальное — кем был Шагал, кто основал МХТ, но почти не воссоздается контекст. Кажется, перед нами сноски для иноязычной публики, не знающей российской истории, но не текст для размышления.

Разумеется, степень научности публикации исследователь вправе определять сам. Но некоторые вещи не стоит допускать и в популярных изданиях. Например, отказ от росписи в содержании писем и статей, интервью и эссе (пользоваться книгой в нынешнем виде попросту неудобно). Или отсутствие редактуры. В предисловии, в абзаце о симпатиях молодого Бакста к Маковскому и Семирадскому, читаем: «На тот момент, по воспоминаниям Бенуа, Гиппиус и Розанова, “монументально семитские черты” Бакста еще не были усовершенствованы “чувственной утонченностью декадента”». Что это за коллективные мемуары Бенуа, Гиппиус и Розанова? В сноске обнаруживаем источник цитат: это вышедшая в 1924 году в Париже книга А. Доля «О декорации в театре».

Составители печалятся: мы, мол, «плохо представляем себе, что это был за человек». Удивительно, что двух ярких авторов (Боулт давно занимается искусством русской эмиграции, Теркель известна исследованиями о художнике — только что, например, ее статья о Баксте по­явилась в каталоге собрания Сергея Григорьянца) не увлекла возможность создания хотя бы эскиза портрета. Почти 40 страниц, отведенных под их статью, позволяли глубже осмыслить личность художника, чей талант подвергся испытанию шумным успехом и собственным истеричным характером. Из литературных текстов тоже складывается портрет — надо лишь собрать фрагменты.

За Бакста обидно: в следующий раз столь объемное собрание его текстов выйдет неизвестно когда, если вообще выйдет. Вот десять лет назад наследники Прокофьева издали кое-как его дневники, предложив желающим сделать лучше. В ответ — тишина.