У этой песни нет конца и начала,
Но есть эпиграф — несколько фраз:
Мы выросли в поле такого напряга,
Где любое устройство сгорает на раз.
— БГ (1953 г.р.)

0тсебятина
Один из авторов этой книги сказал: «Рецензий я не пишу в принципе, как и вообще не люблю “критического дискурса”, когда критик судит и оценивает продукт, выданный писателем. По какому праву? — разве, он, критик, талантливее и мог бы написать роман или стихи получше?»
Нет, данный рецензент не талантливее и не мог бы. Поэтому и предлагает будущему читателю некий поперечный срез книги — trailer, teaser, spoiler, whatever, — слегка перемешанный в постмодернистском котле; скорее маргиналии к «записям и выпискам», а не честную рецензию с пересказом сюжета (тем паче что сюжет хорошо известен: чемодан-вокзал-далее-везде). Здесь собраны ключевые для юности авторов понятия — и аранжированы в некую структуру, которую «кру́гом» (как тот же соавтор, очевидно, ее задавший из любви к аранжированным по алфавиту спискам) называть не хочется, а «мелкоячеистой сетью» — не получается. Все равно в этой крупной мозаике глаз претыкается на знаках, и у авторов не отнять умения выбрать эти знаки из ткани жизни, показать в частном типическое. Короткие пассажи — очень удобно для чтения в транспорте. Но почти 500 страниц.

Автобиография

«Это не совместная автобиография двух юношей на фоне застойного времени (фону, кстати, и полагается быть неподвижным). Это портрет самой юности, точнее, опыт ее энциклопедии… Хронологически Энциклопедия охватывает семилетие с 1967-го по 1974 гг., от поступления в университет до начала семейной жизни, когда общение между ее соавторами и согероями было особенно частым и близким, т.е. с 19-ти до 26 лет для ЮН и с 17 до 24 для ЭН... Но Энциклопедия забегает и года на 2-3 назад, в предъюнье. И на несколько лет вперед, в заюнье, до отъезда ЮН во Францию в 1977 г.». (ЭН, 1950 г.р.)

Автор (2 шт.)
1. «Автобус почти пуст, я на любимом месте — сзади, у последнего, уютно скошенного к локтю окна. Высоко, все под контролем — и салон, и жизнь, в которой еще ничего не испорчено, кто-то мне нравится, но ни в кого еще я не влюблен, и голова на месте, и вот-вот от этой вынужденной читательской пассивности я перейду к прямому действию своей собственной прозы, пассажи которой реяли и сгущались надо мной, как туманности, небулы, галактики…» (ЮН, 1948 г.р.)
При этом автор читает примерно «Имморалиста» Андре Жида. Ну как не проникнуться к такому всей душой? (МН)
2. «Я ничего не люблю больше логики. Я ничего не люблю больше поражения и унижения логики. Я переходный тип: между схоластом и энтузиастом, между талмудистом и хасидом». (ЭН)

Анализ
«На этом поколении сломалась связь коммунистических времен, преемственность советских поколений… Если бы мы росли в 1920-е—30-е или 1950-е—60-е гг., когда коммунизм воспринимался как молодость мира, тогда и у нас, молодых, был бы соблазн влиться в его ряды. Так было у шестидесятников: целина, великие стройки Сибири, очищение партии, Ленин опять молодой, революция продолжается, через двадцать лет новое поколение советских людей будет жить при коммунизме... Мы, конца 1940 — начала 1950-х гг. рождения, были, вероятно, первым поколением, которое совсем не очаровалось коммунизмом — и по той же самой причине не разочаровалось в нем, не пошло в диссиденты: послесолженицынское и послеевтушенковское поколение». (ЭН)
Два донельзя вменяемых человека, которым «выпало быть юными в эпоху одряхления коммунизма», вроде бы обливаясь ностальгическими слезами, подвергают диссекции — да что там, прямо берут и расчленяют — и совок, и антисовок. Неслучайное буквосочетание здесь — «вроде бы». (МН)

Вещи
Куда же без них. Техасы, рубашки «индпошива», свитера, помойные ведра, чемоданы, авоськи, пишмашинки, «рябиновая горькая», польские сигареты с «американским» табаком… Квартиры, автобусы, музеи, общежития, поезда... На вещах лучше всего поверяются устройства мозгов наших авторов: «На той самой доске в старом МГУ, где Сережа в 1968 г. писал “наваха”, Миша пишет “отвага”. 2003». (МН)

«Вольный стрелок»
«Самиздат и Тамиздат… — суть необщехудожественное в те времена. За наш с тобой московский период в этом “формате” я сумел прочесть “только” Бердяева, Мандельштама, Бродского, Пастернака, Набокова и Солженицына. Ни один яркий антисоветский нон-фикш, как видишь, ко мне не добрался, хотя я был ищущий и непугливый читатель». (ЮН)
Кривые зеркала ложной памяти здесь несколько выпрямляются (как видим, не все поголовно читали или творили самиздат). А я, сидя сейчас в Москве, читаю этот тамиздат, доставшийся мне жестом доброй воли тамиздателя — бесплатной раздачей файла в формате .pdf в честь 7 ноября. Иронично, однако самиздательство «Вольный стрелок» мне нравится — за такими, без сомнения, будущее, хотя эта книга обращена вроде бы к прошлому. «Вроде бы» здесь, видимо, опять неслучайно. (МН)

Государственный антисемитизм
«На коллективном медосмотре в университетской поликлинике о негласной политике борьбы с евреями в МГУ с одобрением говорила врач-невропатолог, стуча мне по коленным чашечкам резиновым молоточком. А был бы я евреем? Разбила бы их стальным?» (ЮН)
«Слово “еврей” для меня звучало едва ли не страшнее, чем “жид”. Да “жида” я почти и не слышал, это было неприлично-ругательное слово — и оттого в нашем кругу почти книжное, словарное, диалектно-далевское. А “еврей” было спокойно-убивающее слово, достающее из тебя подноготную на виду у всех. Это было аккуратное, законное слово, от которого было не отвертеться, не дать в морду обидчику, не пожаловаться. Оно звучало громко — в абсолютной тишине» (ЭН).
— Хотелось ли бы тебе быть евреем? — спрашивал, бывало, ЭН у ЮН.
— Это как родиться вечным. Конечно, хотелось. Это было бы cool, — отвечал, бывало, тот.

Документ эпохи

Практически. От секретного письма Андропова «О поведении за рубежом писателя Юрьенена», направленного в 1978 году в ЦК КПСС, и выдержек из авторских дневников тех лет — до статистики 5-го управления КГБ и фамилий стукачей и глубоко окопавшихся высокопоставленных агентов Коминтерна. И еще картинки — здесь много картинок, это очень красиво. Мультитекст, разделенный на ся, — только саундтрека не хватает. (МН)

Жертвы режима?
Я вас умоляю. Авторы — по тем временам рядовые «окололитературные трутни», вялая романтическая «диссида», еще желавшая на Ленгорах «все перевернуть». Кто ж виноват, что в истории вообще жить страшно? Жертвы здесь скорее — не осознававшие того их родители, родители их родителей, отнюдь не «творцы истории… рассказанной дебилом»: «хрустальный свод», «целостный семейный кокон» — вот они жертвы, и о них в энциклопедической автобиографии на двоих тоже много и жутко написано. (МН)
«Посещение башни у Донского. Семья москвичей. Фамильные фото, которые ты мне показывал. Люди 30-х, похожие на Мандельштама. Ты сказал: “Смотри, какой ужас у них в глазах…” Мне это было генетически близко — я тоже родом из жертв системы и маргиналов по нацпризнаку. Только от моих “варягов” не говоря уже о “греках”, не осталось никого, тогда как за тобой была вся мощь советского еврейства, грибницу которого я ощущал, разветвленность сетей… У тебя была крепкая подпочва». (ЮН)
Иконы
Алешковский, Бахтин, Битов, Валери, Евтушенко, Казаков… Фолкнер, Хемингуэй. Не «святые коровы», слава те господи, и не статисты — соучастники, если и не подельники, живые люди, хоть некоторые уже к тому времени и умерли.

Магические практики
«Так уж получается, что название книги — Эн... Юн... — частичная анаграмма наших фамилий: Э-н и Ю-н (начинаются на соседние буквы, а кончаются на общую)… Вот теперь мы, Э-н и Ю-н, и пишем вдвоем ЭНциклопедию ЮНости, как нам на роду уже написано». (ЭН)
ЭН их очень любит: взять те же загадочные предъюнье и заюнье, местомиг, сладконемой или молчепись (гм). Но философы — на то и философы, чтобы заклинать неведомых нам божеств. «Парадоксы новизны», впрочем, по малолетству мне казались книгой очень вменяемой. У ЮН — несколько иначе: бадиленгвидж, прайвиси, нонфикш и покетбэк. Но этот человек первым опубликовал по-русски в 94-м текст Чарлза Буковски — и не где-нибудь, а в «Собеседнике», приложении к газете «Комсомольская правда» с соответствующим тиражом. Так что хрен с ними, с этими завываниями. Авторы вполне беспощадны к себе — вот что главное. И оба они — Другие. И они не разучились смеяться над собой. И мы как читатели все равно у обоих в долгу. (МН)

Низкопоклонство перед Западом

Нет, «перед западной литературой». Какой анамнез сейчас может быть слаще? (МН)

Старые песни о главном
Никто, естественно, не запрещает осмыслять не очень давнюю историю «советского содома», тем паче — под флером романтического поиска «утраченного времени». И лучше уж делать так, как авторы, чем с привлечение командно-административного аппарата и Останкинской телебашни. Но остается ощущение, что для ЭН и ЮН эта книга — некое запоздавшее «обретение лазейки». Не сказать, что их энциклопедия — единственное пособие по свернувшей за угол эпохе, но она вполне может стать одной из настольных книг для нетипичных ныне «пытливых юношей». Потому что здесь и уроки, и ролевые модели уж очень симпатичны. (МН)
«Видимо, теория не дает покоя и практикам, и всегда хочется знать, как называется то, что ты уже испытал… [А] Родина — это то, что впереди… Антисоветское содержание давалось гораздо легче, чем освобождение от советского языка». (ЭН)

Ты
«Соударение струй». (ЭН)
Да, именно тех, о которых вы подумали. Тот случай, когда постоянное обращение соавторов друг к другу не кажется натянутым. Это скорее честное «а помнишь?», чем «как ты хорошо помнишь». (МН)

Ужас
О нем — только по касательной. Да и какой, в самом деле, в юности может быть ужас? На меня, к примеру, советская хтонь навалилась, когда, вернувшись из длительного загранплавания, я посмотрел в к/т «Комсомолец» на другом краю страны фильм Тенгиза Абуладзе «Покаяние». До сих пор не знаю, чему приписать надолго охвативший меня тогда параноидальный ужас. Вряд ли — целиком и полностью художественным достоинствам фильма.
Но. Бабий Яр здесь — в отрывке из рукописи. Будущее, кстати, — тоже. Судьба человека — в биографической справке сноской. «Небытийная» тяжесть атмосферы — в воспоминаниях о дружеских попойках и «этой преждевременной вписанности в безысходность советского быта». Абсурд — через сны, в которых очень много расстрелянных детей. (МН)
«Этот сон, возможно, отразил свойственное мне, я бы сказал, сверхчувственное восприятие в отношении “геопатогенных зон” в Советском Союзе, внезапное ощущение, что место, на котором ты находишься, есть место некоего преступления, точка, отмеченная самим Злом». (ЮН)

Эй, You… Я?
Ну а хули тут — я? «Другое поколение, другие дела». Но тем интереснее читать этих. А добавить мне, как видите, нечего.

«Мы остаемся внутри поколения, которое состоит из нас двоих». (ЮН)

На полях «Энциклопедии юности» писал МН (1963 г.р.)

И другие поколенческие дела:
Искусство последнего поклона
Точка схода поколений
Субъективный портрет либеральной интеллигенции