В 417 году христианский историк и теолог Павел Орозий привез на балеарский остров Менорку новообретенные мощи св. Стефана Первомученика. С появлением мощей мирному сосуществованию еврейской и христианской общин Менорки пришел конец. После ряда стычек евреи, вооружившись камнями и палками, заперлись в синагоге Маона (или Майона) — от названия столичного города, кстати, произошел известный всем майонез. Синагогу христиане разрушили, евреев же заставили креститься. Дольше других продержались несколько женщин и глава общины Теодор, но и им пришлось уступить.
Описание этого драматического события открывает новую книгу Карло Гинзбурга «Нити и следы: истинное, ложное, вымышленное». Гинзбург — один из создателей того направления в исторической науке, которое сегодня принято именовать «микроисторией», автор десятка книг, переведенных на множество языков, ныне увенчанный всевозможными лаврами профессор Высшей нормальной школы в Пизе.
«Нити и следы» также правильней было бы назвать сборником статей, хотя в новой книге Гинзбурга отдельные статьи представляют собой главы, объединенные общим замыслом — вглядеться в «проклятые вопросы», которые ставит перед собой любой достойный этого звания историк, и прежде всего тот, кто работает в ситуации постмодерна. Что есть реальность, исторический факт, художественный и исторический нарратив, достоверность текста и намерение рассказчика, каковы те «нити и следы» истины, что невольно выдают себя в тщательно сконструированном повествовании, — и что есть истина?
«Повторяющимся элементом в отдельных изучаемых случаях было взаимодействие между тремя элементами: истиной, ложью и вымыслом, — говорит Гинзбург. — Позитивисты имеют тенденцию игнорировать вымысел; новые скептики — ложь. Те и другие слишком упрощают сложность исторического исследования — и писательского ремесла».
История насильственного крещения евреев Маона, известная нам по единственному источнику — посланию епископа Менорки Севера, может послужить отличным примером. Историк вынужден анализировать не только подлинность самого послания, но и достоверность изложенных в нем «фактов», религиозные конфликты и идеологический фон эпохи, да и собственно нарратив чудесного обретения мощей св. Стефана – случившегося, по выражению Гинзбурга, в «нужное время и в нужном месте». В частности, Гинзбург замечает, что культ мощей св. Стефана был призван противостоять культу еврейских первомучеников, семи братьев Маккавеев и их матери Соломонии, равно и рьяно почитавшихся и евреями, и христианами, и «христианизировать» последний: «Новый баланс сил, сложившийся к концу IV — началу V века, привел к открытию мощей христианского первомученика, который, согласно традиции, был умерщвлен евреями. Поклонение Стефану было противопоставлено поклонению Маккавеям».
В книге Гинзбурга читатель найдет и историософские штудии («Описание и цитирование», «Париж, 1647: Диалог о литературе и истории», «Детали, исходные планы и микроанализ»), и энциклопедические культурологические эссе («Монтень, каннибалы и гроты», «Анахарсис допрашивает туземцев»), и размышления о книге Натали Земон Дэвис «Возвращение Мартина Герра» — наиболее известного широкой публике исследования, выполненного в микроисторической парадигме. Наконец, здесь и очень важная для понимания научного пути Гинзбурга статья «Микроистория: две-три вещи, которые я о ней знаю».
Немалой долей известности Гинзбург обязан исследованиям темы ведовства: это, в первую очередь, его книги «Бенанданти. Колдовство и аграрные культы на рубеже XVI–XVII веков» (1966) и «Ночная история. Опыт дешифровки шабаша» (1989). В первой из них Гинзбург на основе документов инквизиции описал аграрный культ «добрых странников»-бенанданти в северной Италии XVI–XVII веков и показал, как под влиянием подспудных представлений инквизиторов народная вера в этих борцов со злыми ведьмами отлилась в готовые формы зловещего ведьминского шабаша. Данные исследования, из которых на русский переведена только сравнительно небольшая статья «Образ шабаша ведьм и его истоки», постепенно привели Гинзбурга к рассмотрению евроазиатского шаманизма в духе Мирчи Элиаде, и в книге «Нити и следы» они дополнены статьями «Европейцы открывают (или переоткрывают) шаманов» и «Ведьмы и шаманы».
Особый интерес в новой книге представляют две работы, где Гинзбург встречается лицом к лицу с европейским антисемитизмом и Катастрофой; стоит вспомнить, что отец историка Леон Гинзбург, уроженец Одессы, был писателем, журналистом, переводчиком и видным антифашистом и погиб под пытками в нацистском застенке в 1944 году; в раннем детстве сам Карло вместе с матерью, известной романисткой Наталией Гинзбург, скрывался в Риме от фашистов.
В одной из «еврейских» работ Гинзбург анализирует взаимосвязь между печально знаменитой антисемитской подделкой — «Протоколами сионских мудрецов» и одним из ее источников, памфлетом Мориса Жоли «Диалоги в аду между Макиавелли и Монтескье», впервые опубликованным в Брюсселе в 1864 году.
Любопытно, что книгу Жоли Гинзбург, вслед за некоторыми французскими авторами, считает ранним предупреждением о сущности «современного деспотизма», возникшего на руинах тоталитарных режимов, с его конспирологической структурой, якобы свободными выборами и свободой слова.. Именно эту прозорливую, многозначительную и «изящную политическую притчу» Жоли, пишет Гинзбург, создатели «Протоколов» превратили в «грубую фальсификацию».
«Проблему лжи игнорировать нельзя, — утверждает Гинзбург. “Протоколы” являются ложью — не просто вымыслом, но фальшивкой, которая претендует на то, чтобы казаться чем-то большим. И это нельзя игнорировать».
В другой работе, озаглавленной «Лишь один свидетель: уничтожение евреев и принцип реальности», Гинзбург, переходя от истребления евреев Прованса в середине XIV века к гибели защитников Масады и — далее — Катастрофе, вновь возвращается к проблемам достоверности исторического нарратива и воззрениям так называемых «ревизионистов». Здесь историк приходит к выводу о неприменимости «неограниченно скептического подхода к историческим нарративам» даже в тех случаях, когда наши знания основаны на словах единственного оставшегося в живых свидетеля. Ведь одно из означающих «свидетеля» латинских слов, напоминает Гинзбург, «есть слово superstes — выживший».
