В детстве, вспоминает Бенедикт Сарнов, он много раз смотрел фильм Михаила Ромма «Ленин в Октябре». Там есть эпизод: большевистский ЦК на конспиративном заседании рассматривает вопрос о вооруженном восстании. Судьба России в том фильме решалась за непрозрачным, матовым стеклом. Там, внутри, пишет Сарнов, «метались какие-то тени, неясные силуэты, звучали чьи-то голоса». Отчетливым, узнаваемым был только один силуэт – Ленин. Прочих «соратников вождя» благоразумно скрыли от глаз зрителя - показать на экране всех инициаторов октябрьского переворота в 1937 году было уже невозможно.

Этот эпизод – метафора всей книги Сарнова. Творчество советских писателей было словно скрыто от читателей за матовым стеклом, которое пропускало лишь то, что хотели власти; прочее оставалось неразличимым. В частности, взаимоотношения Сталина с писателями. Именно об этом рассказывает Сарнов в двухтомнике. Среди героев книги – Горький, Маяковский, Булгаков, Зощенко, Ахматова, Демьян Бедный, Алексей Толстой… Целое созвездие литераторов, никому из которых в «диалоге» с «корифеем всех наук» не было легко.
Сталин, как известно, литературой (и прочими искусствами) руководил лично, вникал в нюансы и перипетии литпроцесса. В книге есть стенограммы всевозможных заседаний, из которых видно, какое значение придавал Сталин печатному слову. Он – на свой лад – ценил литературный талант и стремился подчинить его политическим интересам. Писатель, которого заметил вождь, получал шанс встроиться в советскую литературную иерархию. Если человек не проявлял энтузиазма, Сталин искушал, испытывал, предлагал компромиссы, чередовал кнут и пряник, иначе говоря - вел сложную психологическую игру. К кому-то удавалось найти подход путем прямых и косвенных политических заказов, играя на личных антипатиях и пристрастиях, взять, к примеру, русофильство Алексея Толстого, сыгравшее свою роль в его возвращении из эмиграции на родину и затем использованное Сталиным – в частности, имеется в виду толстовская военная публицистика и антифашистская общественная деятельность. Кто-то оказывался упрям и неуступчив, или не умел, как сейчас говорят, «попасть в формат» (как Булгаков со своей злополучной пьесой «Батум»). В любом случае последнее слово оставалось за Сталиным. Когда игра в кошки-мышки ему надоедала или он убеждался в бесполезности того или иного автора для советской власти, писателя уничтожали физически или морально.

Эта книга, по большому счету – об обольщении химерами. О том, как лучшие из писателей пытались – с той или иной степенью искренности – вплести свой голос в общий хор, славящий большевистский режим и лично «лучшего друга советских писателей». Каждый из «обольщенных» имел внутреннее оправдание подобного выбора. Сарнов не судит своих героев, он, опираясь на документы и анализируя тексты, только предлагает новые психологические трактовки тех или иных событий. Среди интереснейших, на вкус рецензента, сюжетов двухтомника – историко-политические аллюзии в «Петре Первом» А. Н. Толстого, неоднозначная мандельштамовская «Ода Сталину», врастание Горького в советское «языковое поле», раздумья Пастернака о Сталине в 1932 году. Или, например, история о малоизвестной «антиизраильской» статье Эренбурга, спровоцированная, кроме прочего, его германофобией:

«21 сентября 1948 года в «Правде» появилась большая статья Эренбурга. Называлась она «По поводу одного письма».
Она была как бы ответом на письмо некоего Александра Р., студента-еврея из Мюнхена, который обратился к нему, Эренбургу, с жалобами на антисемитизм в Западной Германии и доказывал, что единственное спасение для всех евреев от этой их общей беды – эмиграция в Израиль.
Если не всем, то многим читателям этой статьи уже тогда было ясно, что никакого Александра Р. в действительности не существует, что фальшивое это письмо было создано в недрах советского агитпропа, а так называемый ответ Эренбурга этому несуществующему германскому студенту был Илье Григорьевичу заказан. И не кем-нибудь, а, конечно, самим Сталиным.
Сейчас эта нехитрая догадка подтверждена обнаруженными (сравнительно недавно) документами <…>
Как ни странно покажется это современному читателю, сочиняя эту свою статью, Эренбург не кривил душой. Он был искренен. И – мало того! – он писал ее с сознанием выполняемого не только общественного, но и личного нравственного долга.
Он никогда не сочувствовал идеям сионизма. Точнее – идее воссоздания еврейского национального очага, самостоятельного еврейского государства.
Идея эта его не только не привлекала: чем-то она его даже отталкивала».
Сарнов показывает разнообразие тактических приемов по приручению писателей. В начале каждой истории – компактная подборка архивных документов: письма, докладные записки, протоколы, доносы – все, что оставалось за кадром официальной советской истории литературы. В каждой такой подборке скрыт чуть ли не детективный сюжет с политической и литературоведческой подоплекой. Очерки высвечивают неизвестные и неожиданные эпизоды в жизни знаменитых писателей, но в полной мере смысл событий, по мнению Сарнова, понять можно только в «сталинском» контексте.
Можно сказать, что Сталин по отношению к писателям вел себя как своего рода самодержавный менеджер. Логику в его «управлении» литературой найти трудно. Он мог возвысить «буржуазного попутчика» и стереть в порошок ярого апологета пролетарского искусства. В любом случае, критерием ценности для него был особый талант откликаться на запрос времени и власти. Тем, кто умел это делать, Сталин готов был прощать мелкие грешки «по партийной линии». Он ведь всегда подчеркивал в своих речах и статьях, что в такой тонкой области, как литература, неприменимы дисциплинарные партийные методы. Но тем, в ком по каким-то причинам «разочаровывался», мстил жестоко.

Кстати, у этой стопроцентно антисталинской книги есть еще и особый, потаенный смысл. Она для Сарнова – о литературоцентризме власти в сталинском СССР. Если угодно, о литературократии. Ее (анти)герой, который в свободное от политических дел время успевал читать всё самое главное, что появлялось в советской литературе, вникал в тонкости внутрилитературной борьбы, казнил и миловал писателей – зловещий демиург литературного мира. Немудрено, что этот образ державного читателя и критика в свое время загипнотизировал и «лучших, талантливейших» творцов.
Документальные расследования Сарнова, в общем-то, не содержат ничего сенсационного – все документы уже публиковались ранее, ничего скандального, переворачивающего представление о русских классиках ХХ века, автор не демонстрирует. Но, оставаясь вроде бы в пределах традиционной рациональной методики, Сарнов показывает «мистическое начало сталинщины». То, что, по словам одного из исследователей, еще «ждет своего Достоевского».

Еще писатели:

Почта с другой планеты
Разоблачение мифов
Жаботинский против Жаботинского