Семен Маркович Дубнов свой главный труд назвал «Всемирная история еврейского народа». Еврей, родившийся в России, по духу он был космополитом и мыслил глобальными категориями. Знал несколько языков, откликался на самые разнообразные события еврейской жизни, но главное – стал ключевой фигурой всей еврейской историографии. Историк и библиограф Виктор Кельнер называет Дубнова первым профессиональным еврейским ученым-энциклопедистом. Книга Кельнера тоже в своем роде первая: до сих пор столь основательного научного жизнеописания Дубнова на русском языке попросту не существовало.
Точное и емкое название: «Миссионер истории» обусловлено прежде всего тем, что Дубнов в полной мере осознавал свое предназначение. Возможно, именно поэтому потомкам его образ видится сухим и схоластичным, но это не вполне верно. В облике Дубнова, по мнению Кельнера, просматриваются черты ренессансной личности – так много вопросов его интересовало, и настолько монументальны его научные труды.
Дубнов был подчеркнуто светским человеком и литератором. Более того: он, как указывает его биограф, «первым из историков провел секуляризацию еврейской истории». Всю жизнь придерживался принципов позитивизма, хотя и не был его пропагандистом. В религии Дубнова больше интересовала не обрядовая, а морально-этическая сторона, культурные и нравственные аспекты. Тем не менее, Кельнер считает важным показать, как повлияла мистическая традиция иудаизма на научные концепции Дубнова:
В трактовке еврейской истории у него есть некий мистицизм, убежденность в предопределенности исторической судьбы евреев. Еврейская история с ее патриархами, исходом, обретением закона на горе Синай воспринимается им как чудо, как Божий промысел, сохранивший его народ на всем пути из Израиля в Рим, из Германии в Польшу, из Испании в Турцию, из Европы в Америку. Можно сказать, что, создавая свою нерелигиозную историю евреев, Дубнов в отношении исторической судьбы еврейского народа оставался человеком глубоко верующим.
Кроме того, историк всю жизнь интересовался хасидизмом, публиковал на эту тему статьи, мечтал написать книгу, но к сожалению, не успел.
Историографию еврейского народа Дубнов создавал не только по материалам архивных находок, но и по личным наблюдениям: в ту пору, когда он жил, история творилась прямо на глазах ученых.
В середине ХIХ века, когда юный Шимон Дубнов из Мстиславля ходил в хедер, национальной истории как отдельного школьного предмета не существовало. История была частью религиозного ритуала, и знания, получаемые в хедере, не удовлетворяли мальчика. Он искал недостающее в книгах из библиотеки своего деда Бенциона – ортодоксального иудея, строгого приверженца раввинизма. Но юность Дубнова-внука пришлась как раз на время Гаскалы – просветительского движения в еврейской среде. Полным ходом шло обмирщение и русификация молодых прогрессивных евреев. Это было связано и с реформами Александра II, и с общемировыми процессами секуляризации. Дубнов - типичный представитель «той еврейской молодежи, которая, расставшись с еврейским традиционализмом, устремилась в русскую науку, литературу и общественную жизнь».
Стоит заметить, что в 1860-е годы даже в образованной еврейской среде русскоговорящие евреи считались кем-то вроде предателей своей нации. «Научившись этому языку, еврей не найдет на нем ничего, кроме враждебных инсинуаций о себе и своей религии», – писал видный ученый-энциклопедист Слонимский. Кроме того, русский язык был связан в восприятии евреев с дискриминационной политикой царских властей, с великодержавностью, а спустя несколько десятков лет стал ассоциироваться к тому же и с движением «Черная сотня». Однако Дубнов еще подростком сделал свой выбор: он стал брать уроки русского языка, и впоследствии именно на нем написал свои главные труды. Но даже став известным столичным историком и публицистом, в глазах многих родственников и земляков по-прежнему остался «отступником от традиций» и чуть ли не гоем.
Примечательно, что в Петербурге Дубнов почти все время жил полузаконно. Регламент пребывания евреев в столице империи постоянно менялся, время послаблений сменялась периодами «заморозков», и подавляющее большинство евреев жило в Петербурге под дамокловым мечом выселения. Вот и Дубнов получил фиктивное удостоверение мастера-часовщика (представителям этой «редкой профессии» дозволялось проживать в столице без этнических ограничений). Впоследствии ощущение собственной уязвимости, «непрочности» дома сопровождало Семена Марковича повсюду: от Петербурга, Одессы и Вильно до Берлина и Риги.
В Петербурге, в едва зародившейся еврейской русскоязычной печати Дубнов сотрудничал с будущими знаменитостями: Семеном Венгеровым, Николаем Минским, Акимом Волынским, Семеном Фругом… Все они стали известными «русскими писателями и критиками», Дубнов же сохранил верность еврейской теме до конца дней.
Как раз в ту пору в еврейской прессе разгорелась дискуссия между «ассимиляторами» и «палестинофилами». Некоторое участие в ней принимал и Дубнов. Надо сказать, он всегда был противником эмиграции евреев в Эрец-Исраэль, идеи Герцля называл «политическим миражом». Но и радикальным сторонником ассимиляции его назвать нельзя: Дубнов разработал особую концепцию «автономизма» (или «оборонительного сепаратизма»). Всю жизнь он вел напряженный диалог с адептами сионизма, который, как замечает В.Е.Кельнер, во многом вырос из русского народничества. Это движение в последней трети ХIХ века приобрело исключительную популярность среди российских евреев, и за ней многие не замечали скрытых антисемитских тенденций.
Дубнову были также чужды и социалистические идеи: он не раз упрекал революционеров в том, что они отдают предпочтение классовой политике перед национальной. Дубнов придерживался либеральных взглядов, и ближе всего ему были конституционные демократы, с которыми он продолжал сотрудничать даже в берлинской эмиграции.
В переломные моменты истории ученые порой становятся общественными деятелями. Дубнов не отказывался и от этой миссии, напротив – его публицистическое наследие огромно. В 1905 году, во время подготовки первого общероссийского еврейского съезда, отложив научные штудии, он писал газетные статьи, воззвания, обращения, декларации. В ответ на волну еврейских погромов опубликовал цикл очерков «Уроки страшных дней». Сразу после большевистской революции выступил со статьей, где проанализировал Октябрьский переворот в контексте его исторических аналогов. (В отличие от многих либеральных интеллектуалов, у Дубнова не было даже кратковременного «романа» с ленинскими комиссарами.) Выбравшись в 1923 году на Запад, он боролся с нарушениями национальных и гражданских прав евреев в СССР и странах Восточной Европы, много писал о принципах обустройства жизни в «послепотопной диаспоре». В 20–30-е ему даже доводилось опровергать в газетах миф о большевизме как якобы «еврейском продукте», из-за чего в советской печати Дубнов удостоился ярлыка «еврейский белоэмигрант» (это он-то, не имевший ничего общего ни с деникинской, ни с врангелевской идеологией).
Будучи крупнейшим историографом еврейства, включая историю антисемитизма, Дубнов знал, что юдофобия в острейшие моменты истории становится одной из «козырных карт» в политической борьбе. Не случайно в 1918 году он вошел в комиссию, где готовились к печати документы ритуальных процессов в России. (Вместе с Дубновым туда входили также С.Ф. Платонов, Л.П. Карсавин, и другие видные русские историки). Это был масштабный исследовательский проект и «первая попытка совместного межнационального научного сотрудничества», - пишет В.Е. Кельнер. Ведь даже вполне респектабельные ученые в начале ХХ века высказывали предположения, что ритуальные убийства вполне возможны (а после гибели семьи Романовых эту тему с готовностью реанимировали в эмиграции).
В послеоктябрьской биографии Дубнова есть один примечательный факт. В начале 1920-х годов недавно открытый Ковенский университет пригласил Дубнова на должность профессора еврейской истории. Но литовские официальные власти оказались против:
«Нас, любящих свою родину литовцев, угнетает та русификаторская роль, которые евреи играют теперь в Литве. Ушел русский царский чиновник, но остался русский культуртрегер в лице еврея», – так высказался по этому поводу некий сотрудник посольства Литвы в РСФСР.
В итоге Дубнов уехал в Берлин, где и напечатал «Всемирную историю…» – труд всей своей жизни, «мой Талмуд», как говорил он полушутя.
А потом был переезд в Ригу, «поближе к российской земле», работа над мемуарами, три тома которых вышло при жизни автора; советизация Латвии в 1940-м, немецкая оккупация в 1941-м, и трагическая гибель ученого где-то по пути в гетто. Эти печальные факты биографии Дубнова хорошо известны. Завершая книгу, В.Е.Кельнер пишет:
Существует легенда, согласно которой Б-г давно бы уже разрушил землю за грехи обитающих на ней людей, если бы во всех поколениях, начиная с Потопа, среди них не находилось тридцати шести праведников – Ламед-вовников. Если когда-либо их не станет или не хватит хотя бы одного из числа тридцать шесть, мир будет разрушен. На протяжении десятилетий Семен Маркович Дубнов и был Ламед-вовником – одним из тридцати шести праведников.
Другие ученые:
Теодор Герцль
Сергей Капица
