Михаил Веллер как-то незаметно превратился в фигуру медийную, и притом шумную. Сначала Веллера было много на книжных полках, и одни и те же тексты выходили под разными названиями. Теперь его много на радио и на ТВ. В последнее время, правда, беллетристики у Веллера все меньше, зато множится публицистика: только в 2007 году вышли книга о Махно и история Гражданской войны. Плюс мемуары «Мое дело», а до этого - программный труд, глобальный том «Всё о жизни», размышления о будущем «Великий последний шанс», литературные страсти «Кухня и кулуары» и т.п.

Веллер когда-то называл себя «лучшим автором короткой прозы на русском языке», и, признаться, читая «Хочу в Париж», «Узкоколейку», «Апельсины» и многое другое, с этим можно было даже согласиться. Но первый звонок прозвенел в «Ножике Сережи Довлатова», когда Веллер высказался: «Такую прозу можно писать погонными метрами». И вообще, в романе видна была обида на писателя, оказавшегося в Таллинне чуть раньше; на пятый пункт, не позволявший выпустить книгу, на тех, кто никак не мог признать таланта Веллера. А затем, похоже, писатель так и не смог избежать классического, свойственного русской традиции стремления сделаться «властителем дум». И Веллер перестал быть беллетристом. Не знаю, выиграла ли от этого философская мысль, но литература – проиграла.

И вот теперь «Перпендикуляр». Под обложкой, не имеющей ничего общего с содержанием, как это принято в издательстве «АСТ», собраны одиннадцать лекций о литературе, прочитанных Веллером в Турине, Брюсселе, Франкфурте, Пекине и других замечательных городах. Кстати, у основного номинанта «Полного абзаца» издательства «АСТ» (а книги «АСТ» были представлены в этой премии подавляющим большинством) есть немало шансов и в этом году: публикуя лекции, их все-таки стоило бы отредактировать. От привычки как можно чаще употреблять частицу «вот» — что для бойкой прямой речи Веллера очень характерно — рябит.

Лейтмотив всех лекций очевиден — разоблачение мифов. По словам писателя, «мы вместо истории имеем мифологию. Это относится и к русской литературе. Десятилетия эта мифология покрывается слоем лака. А нужно иногда многое опрокидывать, чтобы отряхнуть пыль, стереть этот лак, чтобы писатели были нормальными людьми, чтобы люди вместо ходульных фигур, заслюнявленных плохими учебниками, видели в писателях и поэтах нормальных людей».

И Веллер самозабвенно и добротно подвергает критике все доступное ему литературное пространство, делится фактами и деталями. Выводы, которые формулирует автор «Перпендикуляра», иногда кажутся нарочито демонстративными, в тональности «а что вы на это скажете?», или «а вот я вам сейчас всем ка-ак дам!» По мнению Веллера, Гоголь не обладал чувством юмора, писал языком человека не очень образованного (не показывайте это Игорю Золотусскому), основная заслуга Пушкина в том, что он первым начал писать простым русским языком. Достоевский — это вообще кошмар, к тому же был обуреваем сомнительными страстишками. И только Лермонтов безупречен, поскольку выдумывал сначала по-французски, и его проза — автоперевод с французского. Короче говоря, хрестоматийные фигуры корчатся под обломками. Двадцатому веку достается еще больше: кое-как держится Ремарк. Хемингуэй, Камю, Фолкнер — фигуры, с точки зрения большой и великой литературы, невеликие, и непонятно ради чего вдруг такие значительные. Бродский — поэт посредственный, а вот Высоцкий — на века. И так далее. «Закулисье» литературной жизни — клоака, не уступающая театральным интригам. С ныне живущими соотечественниками — вы уже поняли, да? — все еще хуже. И в этом смысле «Перпендикуляр» предстает небольшим филологическим снарядом, цель которого — взбаламутить, спровоцировать, обратить внимание. В том числе, конечно, и на автора. Пожалуй, в основном — на автора. Веллер, о чем бы ни писал, явно склонен занимать позицию «а тут появляюсь я в белом костюме».

Отдаю должное: Веллер, при всей его спорности, обладает даром убеждения. Его настойчивость и вредность, любопытство и смелость — подкупают. Возмутитель спокойствия, Веллер не терпит середины. И читатель в отношениях с автором «Перпендикуляра» тоже: или Веллер вас раздражает, или вы его обожаете. На всякий случай в конце книги предусмотрена «Авторская страница читателя», начинающаяся со слов «Я несогласен! C:». А вы уж там сами вписывайте.

Людям начитанным и вообще литературоцентричным «Перпендикуляр» Веллера окажется глубоко параллелен. В книге нет новых мыслей — а чего вы хотите от лекций? Тем более — от лекций перед зарубежной аудиторией. По сути, это бег на месте, разъяснение очевидного в орнаменте своих представлений о том, как все вокруг устроено. Кроме того, рассуждения Веллера, например, о роли Пушкина вполне спокойно уживаются с «Прогулками с Пушкиным» Абрама Терца. И вообще, «Перпендикуляр» прекрасно встает на одну полку с «Родной речью» Петра Вайля и Александра Гениса. В обеих книгах авторы стараются избавить классику от стереотипов, вдохнуть в нее жизнь и раздвинуть границы. Разница — в подходах. Если Вайль с Генисом — аккуратные хирурги, Веллер предстает кавалеристом с шашкой наголо: «Всех убью — один останусь!»

В одной из лекций Веллер стремится подняться и над литературой, и над историей и задается одним из вечных вопросов, сопоставимым с «в чем смысл жизни?». Лекция «Смысл и цель искусства и литературы» была прочитана в университете Иерусалима в 1996 году.

«…если и 10 заповедей были высечены на скрижалях, и Библия была написана, то можно, в общем, дать ответ и на этот вопрос тоже. А вопрос этот: а зачем вообще литература? Зачем поэзия? Зачем, если расширять понятие поэзии, и проза, и литература вообще? А строго говоря, это тот же самый вопрос, как: а зачем вообще искусство?»
В поисках ответа Веллер движется вглубь и вширь:

«Если кто всерьез хочет понять, так почему и для чего, и зачем существует литература, сначала, наверное, должен представить себе, как вообще существует мир, как устроена Вселенная, ну хотя бы в самых основах».
И, на дюжине страниц разъясняя устройство Вселенной, монтируя закон всемирной энтропии и собственную разработку — закон всемирной структуризации (этот закон лежит в основе изобретенной писателем энергоэволюции), оперируя терминами «Бытие-вне-нас» и «Бытие-внутри-нас» (избавьте от детализации, ладно?), Веллер дает ответ: литература — род субъективной антиэнтропийной деятельности. И, как следствие:

«Художник создает миры внутри нас — а потом оказывается вдруг, что рушатся реальные миры, а вот эти вымышленные продолжают жить…»
Очень, очень оригинальные выводы.

Вот ведь как интересно. Ответ (или версия ответа — тут все зависит от степени читательского доверия к автору) получен — а эффекта солнца из-за туч не случилось. И пусть точки над «и» — как гвозди в голове, и все по полочкам и шкафчикам, как на образцовом аптечном складе, однако мир не становится ни проще, ни понятнее, ни прямее. Да еще гремит в голове неуклюжее слово «переструктурировать».

КРАТКИЙ КОНСПЕКТ ЛЕКЦИЙ:
Пушкин — так себе человечишко и вовсе он не «наше всё», хотя никто его роли не умаляет и вообще-то он поэт хороший, только делать из него бронзовое изваяние, все такое устремленное ввысь, «в дали неоглядные» — себе дороже.
Лермонтов — лучший в 19-м веке, вот у кого стоит учиться.
Гоголь — несмешной, и никакой не классик.
Достоевского с точки зрения стиля читать невозможно. Но он хорош в качестве Вергилия по душам.
Читая книги, иногда очень полезно знать, что собой эти авторы представляли.
Фолкнер — американский аналог «Дела Артамоновых».
Алексей Иванов — писатель так себе.
Пикуль, конечно, хоть и подстраивал историю под свой сюжет, но делал правильное дело.
Стругацкие — одни из лучших.
В современной литературе мастеров рассказа — не осталось.
Отсутствие героя в литературе — признак упадка. Лояльность к гомосексуальности, сюсюканье с террористами, ведет к гибели цивилизации. Политкорректность вообще мерзка и недостойна.
Человечеству нужен хороший поджопник необходима хорошая встряска.
Если все так пойдет и дальше, скоро нам всем крышка.
Все очень плохо, а будет еще хуже.
Еще о писателях и их сложных отношениях с реальностью:
Редьярд Киплинг
Франц Кафка
Давид Гроссман
Амели Нотомб

А также:
Игорь Губерман
Лев Рубинштейн