Японское правительство образца сорокового года не то чтобы очень хорошо представляло себе, кто такие евреи. Германская пропаганда, твердившая о том, что евреи правят миром и что сам Франклин Делано Рузвельт – скрытый иудей, оказала странное воздействие на людей, принимавших в правительстве Абэ Нобуюки соответствующие решения. Правительство решило подстраховаться. Большинству литовских евреев с визами Сугихары было позволено последовать в японскую оккупационную зону Шанхая. Этим решением открылась одна из самых удивительных глав в истории Катастрофы. Среди тысяч новых шанхайских евреев был и шестилетний Зигмунд Тобиас, автор мемуаров «Странная гавань: еврейское детство в Шанхае времён войны».
Как правило, мемуары о детстве, не принадлежащие перу литератора, оказываются чтением если не скучным, то довольно специфическим. Книга Тобиаса - редкое исключение. Первая её часть посвящена Хрустальной ночи и предшествующему периоду, хронология которого известна историку в довольно мелких деталях. Тобиас не пытается реконструировать события, а просто описывает их глазами шестилетнего мальчика: он бежит по улице, его преследует улюлюкающая толпа одноклассников, он бросается к полицейскому, который уже готовится прекратить назревающую расправу, но тут кто-то из преследователей кричит: «Он еврей!» - и полицейский отворачивается. Пишет об отце, вернувшемся из Дахау, и об остром переживании ребёнка, который на месте самого сильного человека в мире видит человека сломавшегося, боящегося сделать лишнее движение.
Последующие события: бегство вместе с матерью, Фридой Тобиас, в Польшу и Литву, ожидание визы в Каунасе, путешествие через пугающее и завораживающее пространство Советской России и, наконец, прибытие в Шанхай, - описаны Тобиасом уже отчасти в ретроспективе, с позиции взрослого человека. Тобиас подробно вспоминает будни литовских и польских евреев, сперва в японской зоне Шанхая, затем в созданном оккупационной администрацией гетто: трудности с соблюдением кашрута, постепенное ухудшение условий, связанное сначала с ужесточением правил для иммигрантов, а затем уже с переломом в ходе военных действий. Тропические болезни, нищета, сорго в качестве основной еды, пропуска для выхода в большой Шанхай, в котором евреи, на самом деле, жили чуть ли не со времен Нанкинских соглашений, передавших город под международный контроль.
Второй и, возможно, более важный сюжет "Странной гавани", - взросление автора и эволюция его отношений с иудаизмом. Фрида и Моисей Тобиас, родители Зигмунда, были людьми религиозными, но решение сына перейти из обычной школы в ешиву (переехавшую в Шанхай из Ковно со всеми студентами, преподавательским составом и даже библиотекой), не вызывает у них восторга. Довольно долго Зигмунд остается самым хорошим евреем в семье, он строже родителей соблюдает необходимые предписания и считает ешиву действительно своим вторым домом. Всё меняется, когда до Шанхая начинают доходить первые известия о том, что произошло за годы войны в Европе.
"Как Г-дь мог сделать это с нами? - спрашивает раввина Фрида Тобиас.- Почему это произошло с наиболее образованной, интеллектуальной, процветающей частью еврейства?" - "Когда нужно привести кого-нибудь в чувство, его ударяют по лицу", - отвечает раввин.
Тобиас становится одним из многих и многих, для кого этот ответ на вопрос о телеосе Катастрофы оказывается недостаточным.
Семья иммигрирует в США в 1949 году, уже после того как Шанхай переходит под контроль НОАК. Одна из самых пронзительных сцен книги - возвращение профессора психологии Зигмунда Тобиаса в Шанхай конца восьмидесятых. Узнаваемы только запах и влажность. Крохотная комната в гестхаусе, едва ли больше той, в которой его семья жила во время войны, почти полное отсутствие следов прежнего Шанхая, синагога, превращённая в среднюю школу. История, не сохранённая ландшафтом, только воздухом.
Воздухом, конечно же, да. Потому что, как говорил герой другой книги, "миллионы luftmenchen превратились в luft. Я даже не буду тебе переводить".
