Израильско-российский леволиберальный историк и политолог Алек Эпштейн, живущий между Москвой и Иерусалимом, – яркая фигура израильской интеллектуальной жизни. Директор Института Ближнего Востока в Москве Евгений Сатановский в своем предисловии уважительно пишет, что книга Эпштейна – «редкий во все времена образец политологического, а не политтехнологического продукта».

Книга рассказывает о социально-политических проблемах, возникших после Шестидневной войны 1967 года, и многолетних попытках их решить.

«Будучи вот уже восьмой год жителем одного из городов на территориях, занятых Израилем... я пишу не только о том, что изучаю по книгам, статьям и документам на разных языках, но и о том, что вижу из окон своего дома. <...> ...Никогда прежде мне не приходилось писать о том, что так сильно влияет и на мою собственную жизнь», – замечает автор в предисловии.
История контролируемых территорий – коллизия безусловно трагическая. Победа в войне 1967 года всему израильскому обществу и особенно истеблишменту казалась триумфом политического сионизма и гарантией дальнейшей безопасности страны. Однако она же поставила Израиль перед проблемой: что делать с присоединенными территориями, точнее – с их многочисленным арабским населением? Впоследствии нерешенность этой проблемы стала одной из причин глубокого раскола в израильском общественном мнении и, что намного страшнее, привела к резкому усилению терроризма.

Единственная территория, по поводу которой в израильском обществе конца 1960-х существовал консенсус, – восточный Иерусалим; почти все жители Израиля хотели видеть его частью объединенной столицы молодого государства. Но прочие земли большинство израильских политиков, кроме откровенно правых или религиозных фундаменталистов, не воспринимали как «свои», считая то разменной монетой в политических переговорах, то своего рода буферной зоной с неопределенным статусом. В то же время и суверенитет Иордании и Египта – прежних владельцев Западного Берега и Сектора Газа соответственно – был сомнительным суверенитетом оккупантов, захвативших в 1949 году земли, на которых по резолюции ООН предполагалось создать независимое палестинское государство. Договориться с соседями о судьбе территорий оказалось невозможно: до прихода к власти Анвара Садата руководство Египта вести мирные переговоры не хотело вообще, а король Иордании Хусейн I, наоборот, очень хотел, но был крайне стеснен в своих маневрах, боясь, что арабский мир сочтет его соглашение с Израилем предательством общих интересов. К чему могут привести такие умозаключения, король Хусейн помнил хорошо: дед монарха, эмир Иордании Абдалла ибн Хусейн (в другой траслитерации – Абдаллах), был убит в 1951 году – как принято считать, за то, что был готов начать переговоры о заключении мира (а не временного перемирия) с Израилем. В Израиле же эйфория победы помешала заметить, что международное общественное мнение по поводу результатов Шестидневной войны чем дальше, тем больше менялось – и не в пользу победителей.

Когда после революционного дипломатического прорыва была создана Палестинская автономия, у израильского истеблишмента не нашлось инструментов политического взаимодействия с новой структурой – и, поскольку эти инструменты создать так и не удалось, никто в Израиле не смог противодействовать приходу к власти в секторе Газа группировки ХАМАС и фактическому расколу автономии на два полунезависимых образования. Любые же попытки одностороннего размежевания – то есть ухода израильтян с захваченных территорий без договоренности с какой-либо «арабской стороной» – в 2000-е годы использовались в арабских странах как доказательство слабости Израиля и провоцировали активность радикально-националистических или фундаменталистских партий и группировок – таких, как «Хезболла». Сюжет своей книги Эпштейн с горечью называет «сорока годами зигзагов в никуда», намекая на то, что ориентирование израильских политиков на ближневосточной местности оказалось куда менее эффективным, чем аналогичная деятельность пророка Моисея.

И, как видно уже в первой главе, все эти проблемы стали ясны проницательным наблюдателям сразу после окончания войны 1967 года. Приводя мнения ведущих израильских политиков того времени о проблеме захваченных земель, Эпштейн цитирует аналитическую записку, в которой группа младших офицеров израильской разведки предлагала все те действия по созданию палестинской автономии, которые потом пришлось реализовывать в 1990-2000-х годах в гораздо менее благоприятных условиях.

Почему же тогда для начала политических преобразований на присоединенных территориях потребовалось столько времени? Эпштейн подробно анализирует причины подвешенного положения «ни мира, ни войны»: непримиримость арабских лидеров, которые не признавали за Израилем права на существование; крайне сложная конструкция израильской политической машины, основанная на балансе многочисленных и очень разнородных сил; нежелание политиков, сформировавшихся в 1930-50-е годы и находившихся у власти в 1970-е (Голда Меир и некоторые другие) считать палестинцев единым народом, их убежденность в том, что арабское население Западного Берега – это иорданцы, а жители Газы – египтяне. Но главный парадокс, который у Эпштейна легко прочитывается между строк, в следующем: победа политического сионизма в 1967 году (то есть присоединение новых территорий) de facto сделала Израиль многонациональным государством, к чему правящие круги оказались совершенно не готовы: ведь государство создавалось как национальная утопия.

Как Израиль может быть многонациональным государством – вопрос чрезвычайно актуальный для нынешних израильских политиков, ведь сегодня здесь, как и в странах западного мира, живут люди из самых разных уголков Земли. В нынешнем Израиле можно встретить и вьетнамцев, и албанских беженцев из Косово... С этой трансформацией неразрывно связана другая: для большинства современных израильтян Израиль – светское государство, они не готовы считать частью своей «исконной» территории тот или иной палестинский город только потому, что он упомянут в Танахе как издревле заселенный евреями.

Важнейшее достоинство книги Эпштейна состоит в том, что повествование строится как исследование возможностей, на том или ином этапе развития событий упущенных или недостаточно осознанных. Это относительно новое и очень продуктивное направление в исторической науке – исследование нереализованных планов и неосуществленных идей. За основу берется предположение, что людям не дано заглянуть в будущее, а потому последствия реализованных проектов и тех, что только планировались, можно рассматривать с одинаковым правом. Эпштейн рассказывает, какие решения предлагались в разные политиками от крайне правых до крайне левых, и каковы были их мотивы. При этом далеко не всегда действия политика соответствовали его же программе, и не только потому, что прагматизм и лицемерие суть неотъемлемые части политического процесса, но и по той простой причине, что люди меняются.

Например, Менахем Бегин, много лет призывавший не возвращать Синай Египту, в итоге подписал Кэмп-Дэвидский договор; Ицхак Рабин, имевший репутацию жесткого «ястреба», волею обстоятельств стал проводником мирной политики и за это был убит правым экстремистом, и т.д. Несмотря на то, что такие перемены порой влекут за собой трагические последствия, сама способность политиков учиться и пересматривать прежние взгляды – одно из немногих оснований для оптимизма, которые есть у Эпштейна.

Недостаток этой книги характерен даже для хороших историко-политических трудов: говоря о политических элитах Израиля, Палестины и арабских стран, Эпштейн почти не учитывает трансформаций общества. Единственное значимое исключение из этого правила во всей книге – очень хороший, хотя и крайне эскизный анализ изменения общественных настроений в начале 1990-х годов (с. 184-185), сделавших возможным постепенный сдвиг в настроениях израильских избирателей: именно тогда израильтяне стали голосовать не за идеологические лозунги, а в первую очередь за программы конкретных социальных и экономических преобразований.

Еще о войне и политиках:

Эйн ли эрец ахерет…
Что вы не увидите по телевизору
И в сведенных подагрой пальцах…