Читать чужие письма, надо сказать, вообще одно сплошное удовольствие. Для начала: Исаак Леопольдович – друг Бабеля со школьной скамьи, они вместе собирались к Буденному, но Исаака Леопольдовича «не пустили родители». (Из прекрасно составленных примечаний мы узнаем также, что из четверых сыновей Липы Мойше Михелевича, отца И.Л. Лившица, двое старших носили отчество Филиппович, двое младших – Леопольдович.) Надо честно признаться, что большая часть переписки посвящена издательской волоките, с которой вместо путешествующего Бабеля разбирался его друг. Мучительная эта шарманка документирует, что ничего в этой сфере со времен Чехова и до наших дней не изменилось, те же авансы, пороги и «предвидятся ли мне какие-нибудь деньги?»
Остального гораздо меньше, но оно и интереснее: «Видел ли ты мертвого Ленина?» - спрашивает Бабель из Одессы. «По моему поручению высылают тебе книги Валери и Кокто», - сообщает из Парижа. «Что же ты, курицын сын, мне не пишешь? - негодует из Киева. - Ты не можешь себе представить, как мне важно знать, получила ли Кейрим деньги в срок?»
Безропотный Исаак Леопольдович, верно, отвечал, что Кейрим деньги получила, что в Госиздате не платят и что в Москве все здоровы. «Очень прошу, пришли мне несколько воскресных программ бегов, - не отстает Бабель. – Это очень помогает Литературе». - «Некогда мне на бега ходить, Ися, у меня семья и работа», - пишет Лившиц, но письма, похоже, не отправляет. «На телеграмму ты не отвечаешь, Христос с тобой, хотя, конечно, хамство», - реагирует Бабель из Нальчика. Между тем, «есть дело», продолжает он.
"Твои служебные дела? Твоя баба? Бега? Погода в Москве? Напиши мне, пожалуйста, ленивый холуй. Одесса мертвее, чем мертвый Ленин. Здесь ужасно".&&
Дел, вообще, много. Вот «товарищ Буденный охаял «Конармию» (Горький) в «Открытом письме», и Бабель тут же понимает, что более выгодного критика ему не видать, и «письмо должно способствовать расхождению старой доброй Конармии. Поэтому прошу тебя справиться на Главном складе…». Знакомый механизм пиара. В Киеве на него наседает «умильный юноша», «неисповедимый» Длигач, «горчичник, а не человек», желающий протекции. «Не могу определить, обладает ли он выдающимся дарованием, но пишет грамотно…» - рекомендует его замученный Бабель. Там же, в Киеве, Исаак Бабель приобретает «маленький фотоаппарат» и занимается только им. В общем, работать некогда.
&&"Будь другом, пройди все инстанции справок, чтобы мне окончательно быть fixe, предвидятся от переиздания какие-нибудь деньги. Я по-прежнему работаю вразвалочку, как будто у меня в каждом кармане по Ясной Поляне, - но призрак голода вырисовывается все ощутительнее".
Вообще, перелистывая эти знакомые заботы и хлопоты, трудно поверить, что они растягиваются на 15 лет и несколько городов. С городами еще туда-сюда - из Парижа, понятно, все больше «вышли денег», в Киеве письма становятся длиннее и вальяжнее, позднее, в Союзе, из «районов сплошной коллективизации», деловитее. Со временем же не выходит разобраться – оно непрерывно и не делимо на отрезки. То ли Бабель вечно полон кипучей энергии, то ли еще что, но письма составляют единый блок вечных человеческих забот и мелочей, милых и понятных. Изредка, если остается место после перечисления поручений, Бабель интересуется сплетнями («как выглядит эта связь перед светом»), и неизменно остается с пламенным приветом своему безотказному и хмурому дорогому Изе.
Зачем нам Бабель:
Феномен «одесской литературной школы»
