С легкой и зрячей руки Борхеса наш еврейский сюжет приобрел и оттенок совершенно борхесианский: народ, сформированный чтением Торы — это народ, и сотворенный чтением как таковым.

Однако история субботников оказывается борхесианской вдвойне: если евреям Тора была дана изначально, то эти русские раскольники в XVIII веке свою веру, свою идентичность буквально — буквально, да — вычитали.

Религиозное движение субботников возникло на волне раскола, это группа иудействующих — то есть людей, которые частично (или полностью) отошли христианства и обратились к своеобразно понимаемому иудаизму. Они предпочли Ветхий Завет Новому. В России вспышка интереса к иудаизму была уже при Иване Грозном (в основном среди мятежных новгородцев), но субботники — отдельное движение. Оно появилось сначала на территории Воронежской губернии, оттуда распространилось по всей России и в том или ином виде существует до сих пор — принимая во внимание миграцию, даже по всему миру, вплоть до Австралии. Субботники, по крови обыкновенные русские крестьяне, соблюдали субботу, ели кошерную пищу, делали обрезание, пекли на Песах мацу в русской печи и учили иврит, чтобы читать Пятикнижие и молиться трижды в день.

В книге Александра Львова «Соха и Пятикнижие» говорится, что, возможно, крестьяне заинтересовались иудаизмом именно в ходе обучения грамоте.

Первым толчком, вероятно, была фраза из первого русского букваря, «Первого учения отроком» Феофана Прокоповича:

«Идолослужение есть, когда ето честь Божию воздает образу или подобию кой-либо вещи небесной, или земной, или подземной, то есть, когда кто покорение души своей некоему образу приносит, бояся его, и надеяся на него, аки бы некую в сбе невидимую силу имущего: тако боготворили и почитали древние еллины изваяния, и писанные разных вещей подобия, которые христиане ругательно нарицаем идолы, то есть образишки».

Видимо, следующий пассаж о том, что к христианским иконам эти жалкие образишки никакого отношения не имеют, такой художественной притягательностью и силой убеждения не обладал.

Дальнейшее же вычитывание судьбы было из Библии, понимаемой читателями иначе, — так что постепенно Пятикнижие обращалось не в Ветхий Завет, но в Тору.

Толкование текстов в русском расколе вообще оказывается формой диссидентства, может быть, единственно возможной, и отсюда же проистекает вечный литературоцентризм нашей интеллигенции. Вообще у нас очень борхесианская история, да. Да и вообще любая история — история Тлёна.

Вот и для субботников (геров, иудействущих), людей Книги и людей книги, чтение оказалось самым устойчивым фундаментом самоидентификации. Относительно статуса иудействующих по отношению к еврейству или к русским как этносу не смогли определиться ни они сами, ни власти (и в царской России, и в современном Израиле), ни иудейские мудрецы.

«…Эта странная группа, не знающая своего имени, хорошо знала свой “закон”», — пишет Александр Львов. И продолжает — такие сообщества, «организованные вокруг общего понимания некоего текста, называют текстуальными». Сюжетные ходы в этом жизненном тексте, как правило, очень необычны. Например, в 1877 году иудействующие казаки Терской области просили причислить их к еврейскому обществу Владикавказа. А уже в наши дни еврейка, выросшая в еврейском колхозе, делится удивительным открытием: евреям, оказывается, нельзя есть сало и свинину. Об этом она узнала от своей подруги-субботницы.

Русско-еврейский сюжет и дальше развивался вполне по Борхесу. В СССР моего детства еврейская идентичность выстраивается в основном не вокруг Торы, но вокруг книги. Например, я в детстве считала обязательным в дни еврейских праздников, особенно в Песах, перечитывать Шолома-Алейхема. И поскольку культового подписного шеститомника у нас не было, читала купленный в «Букинисте» том с «Блуждающими звездами», так что не только выучила роман почти наизусть, но и переняла, наверное, заложенные в этом романе паттерны поведения — во всяком случае в отношениях с мальчиками. Причем та же привычка — или, скорее, ритуал — праздничного еврейского чтения сохранилась и в институте, только Шолома-Алейхема сменил Агнон.

Может быть, благодаря этому национальному самоопределению «по книжкам» в массовой культуре сформировалась сцепка «еврей-интеллигент». Один мой знакомый, еврей, выросший в полудеревенском городке Горьковской области, куда его родители попали по распределению и не очень ему о своей национальности разрешали распространяться, рассказывает: вот сидят они во дворе, и мальчик один, отличник в очках, рассуждает, что хорошо бы быть евреем, такие они культурные все, ученые. А сам знакомый, в ту пору хулиган с кулачищами и шестью тройками за четверть, помалкивает — и гордится, гордится.

А другой мой знакомый — и не еврей, и не субботник, и вообще человек к религии равнодушный — до такой степени проникся «еврейским текстом», что хочет, чтобы его как можно чаще принимали за еврея. Первым таким текстом для него стали «Одесские рассказы», вышедшие на исходе перестройки в каком-то сборнике запрещенного ранее юмора, а вторым — песни Вилли Токарева (еще один казак, только не терский, а кубанский) в те же годы.

Знакомый этот все время отпускает шутки на, как ему кажется, идише, в которых никто, включая мою маму-билингву, ни слова не понимает. Потом он переводит нам эту шутку, и оказывается, что это цитата из Экклезиаста.

Ещё на эту тему:
Праведник среди народов: история «самодельного еврея»;
Люди текста: рецензия на книгу «Соха и Пятикнижие»;
Другие, но не совсем: о субботниках, марранах и саббатианцах;
Иудаизм и православие: материалы из экспедиции к астраханским субботникам (видео).