В книге «Ружья, микробы и сталь» Джаред Даймонд объяснил, отчего разные регионы планеты развиваются неодинаково. В «Коллапсе» расписал, почему выживают не все общества. В «Позавчерашнем мире» он повествует о том, чему мы могли бы — но не обязательно должны — научиться у традиционных обществ. От Африки до Аляски, от Папуа — Новой Гвинеи до Боливии: отношение к детству и старости, разрешение конфликтов (мирное и вооруженное), «конструктивная паранойя» представителей традиционных культур (и если бы представители культур иных обучились этому, мир стал бы прекраснее), религия, язык, отношение к здоровью — Даймонд рассказывает истории о том, откуда что взялось, как оно развивается и как современность вбирает в себя традицию. Читатель получает внятную и разнообразную выжимку: сбор материала и сопоставление, анализ и синтез за него осуществил автор, но, будем честны, в этом смысле на читателя особой надежды и не было.

А на вдумчивого читателя Амира Эшеля надежда есть: он исследует, как послевоенная немецкая, англо-американская и израильская литература перемалывает в надежду пережитую боль. Культуролог, специалист по сравнительному литературоведению выбирает прозрачную призму и пишет о «будущности» в современной литературе — ищет живые ростки в романах, где всегда ужас и смерть. Эшель исследует способность литературы творить язык и через него преодолевать травмы, доставшиеся человечеству за отчетный период — Вторая мировая, Холокост, Японо-китайская война, войны на Ближнем Востоке, холодная война, 9/11. Он читает Гюнтера Грасса и Александра Клюге, Давида Гроссмана и А.Б. Иегошуа, Ханну Арендт, Дж. М. Кутзее, Иэна Макьюэна, Пола Остера, Кадзуо Исигуро, Филипа Рота, Кормака Маккарти. Он ищет новые начала там, где речь о конце всего, ищет зародыши, новые рождения, еще не реализованные потенциалы. Там, где писатель — а вместе с ним и читатель — барахтается в отчаянии, беспристрастный исследователь порой способен разглядеть выход.

Когда израильскую поэтессу Далию Равикович спросили, как должна называться ее биография, она ответила: «Что надлежит забыть». Такая вот надежда: пусть будет забыто все, кроме творчества. Позиция, за которой многие спрятались бы с наслаждением. Собственно, Илана Собель поступает, как просили: в «Поэтике травмы» никакой биографии нет. Но поскольку представители литературного поколения Равикович («поколения государства», сформировавшегося после образования Израиля), «большой» реальности предпочитают личный опыт и заняты в основном собой (авторская позиция, от которой миру обычно только лучше), событийный план не вовсе исключен. Поэзия растет из опыта, и Собель препарирует коренную систему Далии Равикович — еврейки, израильтянки, сироты. Травма и виктимность здесь — столпы, на которых строится личность, отсутствие контроля — экзистенциальная позиция, субъективность и индивидуальность важнее выбора, а жертва, не способная или не желающая переступить через свою травму, в итоге оказывается не так уж и слаба.

(a.k.a. Спасайся кто может)

Однажды бывший авиаинженер сказал актеру: «А ты в курсе, что “Большой Лебовски” — дзэнский фильм?» «Да ты гонишь», — отвечал на это актер. Но заинтересовался, и потом эти двое пять дней просидели на ранчо в Монтане, беседуя о «Большом Лебовски» под диктофон. Результат перед вами.
Вообще-то скучнее чужих кухонных разговоров бывают только чужие недопонятые сны. Однако Джефф Бриджес, сыгравший Дюдю в «Большом Лебовски», сыплет актерскими байками, а Берни Глассман, бывший авиаинженер, а ныне мастер дзэн, весьма по делу их комментирует, преображая в дзэнские притчи. Разговор касается много чего, но в основном «Большого Лебовски» — и Дюди, который чудесным образом оказывается мастером дзэн, а также, делает вывод его коллега, и ламедвавником.

Я не знаю, интроверт ли вы, но если вдруг интроверт и от этого страдаете, Сьюзен Кейн вас утешит. В этом мире, который никак не может замолчать, она произнесет очень много слов о том, почему интровертом быть хорошо, а не плохо (и уж точно не хуже, чем экстравертом), почему исторически сложилось так, что интроверсия воспринимается как болезненное состояние «где-то между поводом для разочарования и патологией», как сложилось, что в этом мире больше любят громогласных и ярких, чем тихих и окрашенных в приглушенные тона, и как с этим бороться. Будет развенчан Дейл Карнеги и утверждена неизменная польза размышлений, предваряющих высказывание. Пресловутый еврейский (и любой другой) ребенок (и взрослый), который пиликает на скрипочке (или еще чем-нибудь занят) и теряется перед самыми популярными детьми в классе (а также перед начальством, случайными знакомыми и широкой аудиторией), почерпнет из этого труда массу отрадных сведений.