Не знаю, кто придумал понятие «ностальгия», — то ли мучавшиеся абс(тин)ентным похмельем на набережной Сены русские эмигранты первой волны, то ли отдел контрпропаганды КГБ СССР. В себе я не нахожу синдромов этого страшного психического отклонения, сколько ни пытаюсь. Со второй родины меня почему-то совсем не тянет на первую. Возможно, причина в мощной профилактической прививке.

Я родился в столиценашейродиныгородегероемоскве. До роддома №2 (имени Крупской) мама шла пешком — да идти-то было всего ничего, так, пара переулочков.

Барак, в котором прошли первые шесть лет моей жизни, построил дедушка Иосиф вместе со своим коллегой — участок под постройку им выделили на работе. Барак снесли уже давно. А потом от всего переулка не осталось даже имени. Теперь на этом месте АЗС.

В промежутке между АЗС и ближайшей станцией метро когда-то была моя любимая стена. С ней можно было играть в футбол. На ней можно было рисовать мелом. На нее можно было пытаться залезть, цепляясь за выщербленные кирпичи. И еще стена казалась мне очень-очень высокой, и в моей душе она находится в близком соседстве с Берлинской стеной и стеной Плача. Стену снесли. Теперь на ее месте громоздятся два уродливых офисных небоскреба (не знаю, из какого места росли руки у проектировщиков этих зданий, хотя догадываюсь)

Незадолго до сноса барака моему отцу выделили две комнаты в комфортабельной коммуналке неподалеку от Бронных улиц. Я проходил диспансеризации в детской поликлинике, окна которой выходили на здание бывшей синагоги. В другом конце улицы было еще одно «бывшее» здание — дом прабабушки Ханны. Прабабушка поселилась в нем в нэповскую эпоху, перебравшись из Слуцка в Москву с кучей детей и козой (детям же полезно козье молоко). Дед, который был тогда подростком, ходил выгуливать козу на Тверской бульвар. За ними гонялся имевший к козе непонятные претензии советский милиционер — с шашкой на боку и свистком во рту. Перед самой алией, припарковав машину на Тверской с нарушением пары правил сразу, я пошел в книжный киоск при синагоге на Бронной. Прабабушкиного дома уже не было.

А тот дом, где когда-то была наша коммуналка, еще стоял, но по стенам его ползли трещины. Известно же, что по правилам хорошего тона здание в историческом центре Москвы перед сносом полагается привести в аварийное состояние.
Про лучший магазин на свете — «Детский мир» на площади Дзержинского — думаю, долго объяснять не стоит.

Из коммуналки нас, впрочем, выселили, когда мне было лет двенадцать. Дом приглянулся тому самому ведомству, работники которого, возможно, придумали термин «ностальгия». А наша семья попала в район ВДНХ — в комфортабельную трехкомнатную хрущобу на четвертом этаже без лифта. Хрущобу, кстати, до сих пор не снесли, но у меня почему-то нет к ней никаких чувств.

Чувства у меня есть к ВДНХ, нынешнему ВВЦ, территорию которой я знал не хуже, чем лучший ученик иешивы знает книгу «Берешит». На ВДНХ у меня было несколько любимых мест, но самое-самое любимое — находившийся в дальнем уголке, в стороне от главных дорог даже не павильон, а павильончик «Табак», две стены которого были украшены мозаикой с изображением десятков раннесоветских табачных брендов. В эпоху перестройки какое-то бандитское быдло, ставшее новым хозяином павильона, закрасило всю мозаику краской, а уже позже павильон отгородили забором от окружающего мира.

Было в Москве моего детства еще одно зачарованное место. Когда мы жили в центре и когда мой отец, да пребудет душа его в покое, не был пьян и не был занят работой (а такое благоприятное сочетание звезд случалось нечасто), мы шли с ним пешком на стадион «Динамо». Смотреть, как играют в городки. Подбирать каштаны на аллеях. Болеть за футбол с трибун, на которые в те далекие годы можно было проносить хоть лимонад, хоть пиво.

На днях я прочел в Интернете, что на этом месте построят новый стадион.

P.S. Что-то я совсем ничего не написал про любимый родной киббуц. Возможно, по какому-нибудь Монреалю или Сиэтлу ходит сейчас уроженец киббуца «Бейт Зера» и даже не подозревает, что здание бывшего инкубатора — в аварийном состоянии. Рано или поздно — снесут.