Вы часто катаетесь на машине времени? Давно в последний раз путешествовали в прошлое? Я вот, с тех пор как поселился в киббуце, так и шныряю — туда-сюда, туда-сюда.
«Туда» — это в детство, в начало семидесятых годов XX века. Локации две. Первая — старая, еще не изничтоженная злодеями-девелоперами Москва. Вторая — далекая деревня, до которой от Москвы надо ехать ночь поездом, час автобусом, а потом еще час — на уазике, так как жигуль потонет в первой же встречной луже.
«Сюда» — это киббуц. Годы тоже семидесятые, но век пятьдесят восьмой, да и календарь другой.
Первый раз меня бросило в прошлое, когда я пошел с дочкой Алисой на детскую площадку и увидел, что киббуцные дети играют в прятки. Я уже и забыл, сколько лет тому назад в последний раз видел детей, игравших не в какой-нибудь сотовый телефон или игровую приставку, а в прятки. И хотя из слов, которые произносил водивший, я понимал только числительные, не было никаких сомнений, что после цифры «двадцать» идет «я-иду-искать-кто-не-спрятался-я-не-виноват».
А в следующий раз мне попались на глаза двое мальчишек, которые лезли на старое, толстое и высокое дерево. Я бы с удовольствием к ним присоединился, да как-то несолидно. А ведь в свое время я очень неплохо лазил по деревьям.
И еще воспоминание. Деревня. Холодная декабрьская ночь. За окном — черным-черно, светят только звезды. И вдруг эту ночь озаряют огни. А затем — стук в дверь. На пороге — деревенские пацаны, переодетые в какие-то жуткие костюмы. Они бормочут малопонятные слова. Отец чем-то их угощает. Коляда.
Киббуц. Первый день Хануки. Конец кислева, и декабря тоже конец. Холодрыга кошмарная на улице. Наверное, аж плюс семь. Полшестого вечера. Вполне себе темно, если бы не фонари на каждом шагу. Алисе примерно столько же, сколько было мне, когда я видел колядующих. Только у нее самой в руках — фонарик, на изготовление которого жена убила весь предыдущий вечер. Черная бумага, прорези закрыты цветной пленкой, внутри — свечка икеевского типа. На каждой грани свой рисунок — ханукия, волчок-свивон, свечка, маленький сосуд для хранения восьмидневного запаса масла, украшенный шестиконечной звездой. Все киббуцные дети собираются в назначенный час на баскетбольной площадке — с фонариками и родителями. В ночи гулко звучит тамтам, на котором мама Алискиной подружки из детсада отбивает ритм одной из наиболее известных ханукальных песенок «Ба-ну-хо-шех-ле-га-реш!» Малышей ведут специальным маршрутом, чтобы на пути было поменьше уличных фонарей и лучше смотрелись фонарики. В отличие от русской коляды и американского хэллоуина никто никого не пугает и не клянчит сладкого. Все знают, что дефицита пончиков не будет.
Москва, детство. Мой любимый автор — Артур Конан Дойл. Две книжечки в мягких обложках, купленные в обмен на 20 кг макулатуры каждая, — «Собака Баскервилей» и «Знак четырех». Книжки настолько понравились, что после прочтения я еще долго опасаюсь заходить в неосвещенные арки и спускаться во двор по лестнице черного хода.
Киббуц. В один из первых дней после приезда решил я, дабы не поганить грязной обувью мраморный пол, переобуваться на крыльце, до входа в дом. Кроссовки снял, домашние тапочки надел. При выходе из дома — обратная процедура. И вот выхожу я как-то из дома рано утром, чтобы вскочить в седло велосипеда и направиться в ульпан… и вижу, что одна кроссовка стоит на месте, а вторая отсутствует. Кроссовки хорошие, новые, куплены перед самым отъездом. Вор-человек украл бы пару. А тут — без вариантов. Собака. Я остаюсь дома, терзаемый самыми нехорошими подозрениями. На поиски кроссовки отправляется жена. И находит. Говорит, что там, где нашла, было еще много непарной обуви. Собачка себе натащила. (Думаете, я хоть секунду сомневался, что собачка?)
Когда смотришь детский канал по телевизору, то там обнаруживаешь этой локализации — вагон и маленькую тележку. Каждая вторая песня как будто написана Владимиром Шаинским на слова Юрия Энтина. Кукла-девочка говорит голосом — один в один как у некошерного Хрюши из «Спокойных ночей». Мультипликационная заставка. Маленький цыпленок (он же эмблема телеканала) укладывается спать. Начинаю разбирать слова колыбельной. «…Та-та-та, пришла ночь, спит щенок в будке, спит плюшевый мишка, спит кукла и все цветочки в садике». Ага, а рыбки, надо полагать, в прудике. Ну, и месяц светит издалека, разумеется.
Ночь. Над киббуцем раздается вой. К счастью, недостаточно жуткий и недостаточно заунывный (иначе вы бы не читали сейчас эту историю). Похоже, что воет не чудовищная собака, а недавно появившиеся на свет щенята, умудрившиеся сразу после рождения простудиться. Шакалы.
Второй раз рассказы о Холмсе я вспоминаю во время поездки в Тверию, побывав в «русских», некошерных продовольственных магазинах. Есть в этих заведениях что-то от китайских опиекурилен викторианского Лондона. И публика специфическая, и продавцы, и товар. Ну хоть в Темзу, то есть Галилейское море, никого не скидывают. Хочется надеяться…
А еще в детстве можно было за пять минут дойти до Патриарших прудов (зато сейчас можно доехать на прямом автобусе до Иерусалима, но это так, к слову пришлось). На Патриарших прудах со стороны Малой Бронной стояли автоматы с газированной водой: с сиропом и без сиропа (3 или 1 копейка соответственно, кто же этого не помнит?) И было два вида сиропа: апельсиновый и лимонный. Я предпочитал последний.
Этот запах из детства я слышу каждый день. Когда мою посуду средством с лимонным ароматизатором, идентичным натуральному.
