«Бабушка» — убежденно объявила нарядная дама, указывая на матрешку, украшавшую афишу. «Вот, начинается», — подумала я.

Научить израильских друзей слову «матрешка» мне так и не удалось, хотя старалась я годами. «Ты что-то путаешь, — говорили они, — у нас дома эта штука стояла на комоде, сколько себя помню, и она называлась именно так. Ты только не обижайся, я же не настаиваю, пусть по-русски будет "матрешка", но на иврите-то "бабушка", это уж точно».

Вообще-то, это называется «газлайтинг» — вкратце, для тех, кто не знает, это такая техника психологического воздействия, с помощью которой можно свести человека с ума. Там много разных приемов: можно подменять понятия, делая вид, что других толкований никогда не существовало, а можно немного изменять привычные человеку вещи. Скажем, подставить ему знакомые тапочки, такие же, как были, но чуть меньше размером.

«"Газлайтинг" — это когда тебя заставляют усомниться в собственной памяти» — вспомнила я кусок из какой-то статьи, мрачно разглядывая афишу с матрешкой. Бабушка улыбалась сочным одесским ртом; платок ее, однако, смахивал на нарядный хиджаб. Кто-то тронул меня за плечо. Это была девушка-распорядитель. «Начинается кулинарный мастер-класс, — сказала она, — вы ведь записаны на "Пръяники"? Заходите».

Столы были сервированы с элегантным минимализмом. На белом квадратном блюде квадратный пряник, круглый пряник, сушка — все это выглядело дидактично и скучновато, как и должны выглядеть учебные пособия.
Вперед вышел лектор — ну, не только лектор, но и шеф-повар, израильтянин. Видно было, что этот человек по-настоящему увлечен историей еврейской кухни. Пока он говорил, на экране за его спиной высвечивались какие-то кушанья на плоских тарелках, разрисованных артистическими зигзагами соуса. Там было что-то девственное, присыпанное сахарной пудрой, что-то дразнящее обожженной корочкой, что-то поблескивающее карамельными потеками. «Лапша! Пьильмени! Линиви варэники!» — разоблачал шеф гламурную еду. Я ждала, когда на экране появятся высокие бокалы с холодным борщом, которые довелось видеть когда-то, много лет назад, на одном вечере. Тогда я уже ничего никому не пыталась объяснить, предчувствуя, что мне ответят. «Пусть по-русски это называется "борщ", но на иврите-то "боршт" — я это точно знаю». Но нет, боршт здесь отсутствовал.

«Пръяники — это традиционное русское печенье со специями, — перешел лектор к сути дела. — Иногда в них добавляют сливовое варенье "повидл". Настоящий повидл варится до загустения, и без сахара — это важно — ни одной ложки!». Про сахар я не знала, и тут же почувствовала себя профаном.

Публика состояла в основном из немолодых дам. Их интерес к пряникам был живым и неподдельным.
— А сколько воды добавляется в тесто?
— А можно добавить йогурт?
— А дрожжи добавляют? Нет? А почему?

«Потому что когда наши предки покидали Москву, у них не было времени ждать, пока взойдет тесто» — подумала я, но нам уже раздали листы с рецептами. Там же на иврите рассказывалось о ключевых понятиях русской кухни. Читаем:

Блины (множественное число, единичное — блин): русский панкейк, который тоньше и нежнее американского.
Пирошки: от русского слова Pirog.

От русского слова Pirog немного кружилась голова, но в целом — все так и есть. Я вдруг поняла, что даже по поводу «пирошков» нет у меня особых возражений, буква «ж» в иврите — довольно проблематичная штука. Пусть уж будут пирошки, жалко, что ли. Вообще, когда читаешь такие вот терпеливые доброжелательные объяснения, в голове возникает очень конструктивная оптимистичная мысль о том, что при желании можно объяснить все. Всем! Нужно только запастись терпением, вооружиться словарем и не забывать выделять главное болдом и курсивом.

Потом мы вышли в фойе, где уже начался концерт. Там пели что-то на идиш. У меня с этим языком не сложилось, в основном из-за возраста. Идиш — язык юных тель-авивцев, пылких революционеров в дредах; если бы к небу и к земле были приделаны кольца, они схватили бы эти кольца и притянули бы небо к земле. А пока что они поют.

В программке концерта упоминалось «Поколение 1.5» Это термин, объединяющий детей, родившихся в одной стране, а выросших — в другой; в Израиле «полуторным поколением» чаще всего называют детей алии девяностых. Это те самые дети, чей громкий рев доносился из всех квартир, когда жестокие родители-гуманитарии заставляли их читать русские книжки. «Правильно делали, что заставляли, — сказала мне как-то раз подруга-поэтесса. — Теперь эти дети переведут их на иврит». А если повезет, то и на модный идиш.

Зрители непроизвольно разделились на два сектора. Справа от сцены сидели семидесятилетние, слева — двадцатилетние. Людей среднего возраста, тех, кого вот-вот переведут, было маловато, и они курсировали по периметру, вдоль сувенирных лавочек.

Я прошла мимо прилавков с бабушками-солонками и бабушками, которые, не поднимая глаз, несли на головах вязанки зубочисток. Оттуда — к столу букиниста, где были разложены книги русских писателей, переведенные на иврит — возможно, силами прилежных детей «полуторного поколения». Бросилась в глаза «Ана Каренина». Вместе со вторым «н» из имени исчез и звучавший в нем трагический набат. Надо бы прочесть роман на иврите, кажется, здесь у героини появляется шанс.

«Не журитесь, хлопцы, что же с нами будет, как приедем до корчомки, там и водка будет!» — пели со сцены. Эту песню часто поют любавичские хасиды. Рожденные в Израиле, не знающие ни русского, ни украинского, они правильно произносят все незнакомые слова. Разумеется, речь не о водке. Корчомка, то бишь, корчма, символизирует убежище, которое дарит ученикам мудрость любимого Ребе.

Обойдя все прилавки, я оказалась у самого выхода — и только теперь заметила, что на столе стоит поднос с черным хлебом, нарезанным на корректные квадратные кусочки. Водки здесь не было, зато были два вида соли: мелкая и крупная. Это что-то значит? Я попробовала с хлебом и ту, и другую — тот самый вкус. А может и не тот. Я забываю. Запахи, звуки, иногда какое-нибудь слово. Бывает, начинаешь рассказывать какую-нибудь пословицу — и не можешь вспомнить окончание.

Зато вспомнилась хасидская притча, которую когда-то слышала. «Человеческая жизнь полна бед, мелких и крупных. Представьте, что беды — это камни. Вы кладете их в решето, и вначале просеиваются самые мелкие, потом — средние. И вот в вашем решете всего лишь несколько больших камней — главные проблемы и беды. Видите, их не так уж много».

«Два вида соли — это что-то символизирует?»
Я оглянулась. Передо мной стояли две дамы с пряничного мастер-класса. Идишская музыка, похоже, ничуть не усмирила их страсть к самообразованию.

Разумеется, символизирует. Каждый человек должен уметь выстрогать себе бабушку, спечь пряник и просеять пуд мелкой соли, пока в сите не останутся только большие крупинки.
Я не сказала этого. Мы уже выходили на улицу, в иерусалимскую ночь, усеянную сотней огней: желтых и голубых, мелких и крупных.