В дни Суккота кампусы израильских университетов пустуют. Или, вернее сказать, раньше пустовали, потому что в этом году в кампус тель-авивского университета на смену студенческим будням пришел Фестиваль еврейской семьи. Суккот - праздник, когда все собираются в своих шалашах, - прекрасный повод вспомнить о том, что еврейский народ силен своей семейственностью. В семье есть разные люди (на фестивальных лужайках соседствовали ортодоксы в закрытых одеждах и светские семьи, на отдельных представителях и представительницах которых одежды практически не было вовсе), но она умеет вместе веселиться, а порой и вместе грустить. Члены этой семьи живут разным настоящим, зато на три праздничных дня организаторам фестиваля из Музея Диаспоры удалось сплотить большую еврейскую семью вокруг общего прошлого и общего будущего.
Прошлое в Музее Диаспоры чтут независимо от того, насколько знаменит тот или иной еврей. На празднике всех просили поделиться своей родословной: в первые два фестивальных дня к музейной базе данных, и так внушительной, добавилось более тысячи новых семейных древ. При мне свое семейное дерево составлял израильский министр по делам информации и диаспоры Юлий Эдельштейн. Рядом с ним генеалогические изыскания проводила некая дама из французской Тулузы, за ней потерянных родственников искал гость из Венгрии, которому на ломаном английском с типичным для аргентинцев раскатистым "р" что-то объяснял господин из Буэнос-Айреса. Воистину, "много лиц – одна семья", как гласил девиз фестиваля. Некоторые семейные истории можно было не только увидеть на экранах компьютеров, но и услышать. У здания музея установили увеличенные исторические семейные фотографии из разных общин, а актеры в исторических костюмах вживались в образ тех, кто запечатлен на этих портретах.
Разнообразие диаспор явилось посетителям и в "Городе кущей". Художникам и дизайнерам выпала возможность представить свое видение идеи суккотних шалашей в духе различных еврейских общин мира. Результат оказался весьма красочным, как в прямом, так и в переносном смысле. "Бразильский шалаш", как и полагается, излучал тропический зной и шум батукад; шалаш бухарских евреев состоял из тонкой, практически невесомой восточной вязи; а "йеменский шалаш" вызывал ассоциации с традиционным для драгоценностей и одежд этой страны орнаментом. Надувные стены, главный элемент дизайна шалаша у американских евреев, заставляли задуматься о временности и даже мнимости процветания этой общины. Мне же особенно запомнилось творение доктора Леона Цвасмана No Vision, No Reality – выполненный то ли под влиянием русского авангарда, то ли по мотивам западного комикса шалаш, посвященный обновляющейся еврейской общине Германии. В то же время "израильский шалаш" - наспех сколоченные вокруг тенистого дерева доски – был не слишком презентабельным, хотя мысль своих создателей ("внешняя оболочка Израиля неброская, зато внутри нее есть настоящая жизнь") передавал очень доходчиво.
