Под сенью дедушек в цвету

Юка Лещенко • 1 августа 2018 года

Главная израильская достопримечательность — это все-таки люди. Особенно — израильские дедушки. Не теряющие чувства юмора и некоторой удали, получающие от жизни искренне удовольствие, одновременно бесстыдные и галантные, обезоруживающе прямолинейные, свободные. И живые. По тому, какие в стране старики, можно многое об этой стране понять: и портрет Израиля в этом смысле получается более чем достойным.

Август, жара, тель-авивский пляж, мы бредем с сыном Данечкой по обжигающему песку к душу, мы сгорели, какой-то встречный любознательный мальчик уже показал на меня пальцем и спросил у мамы, бывают ли Санта-Клаусы в женском смысле. Под душем, весь в брызгах, морщинах и бровях, стоит дедушка и жизнерадостно трет себя мохнатой мочалкой. Когда я становлюсь рядом, он протягивает мне мочалку и сердито спрашивает:
— Мама твоя иврэй? Малое твое? Ходишь одна?
Я стеснительно что-то бормочу, пятясь и прикрываясь Данечкой.
— Или ты дура? — кричит дедушка вслед, и капли летят с его усов. — Сдай малое маме и иди гуляй, тут такие вокруг мужчины. Например, я, лично, Лев Борисович! — И дедушка победно щелкает резинкой на трусах.

Сначала я шарахалась от дедушек — их напор настораживал. Один, в желтой панамке, хрустальный, полупрозрачный как осенний мотылек, позвал меня на «промэнад до ресторации», добавив снисходительно:
— Но за твой счет, деточка, я уже в таком возрасте, когда самому за себя платить глупо.
Другой назвал «Венэрой в лучшем смысле слова». Третий предложил для начала разделить с ним питу: «Тут отпечатались мои зубы, — сказал он, — так ты кусай с другого края, я не обижусь». А еще один просто подполз и взял меня за лодыжку — и он был такой древний, маленький и лысый, что я не смогла выдернуть ногу. Прямо скажем, я боялась, что от резкого движения с дедушкой случится нехорошее. Так мы и лежали полчаса под щедрым солнцем, пока дедушка, внезапно и молча, не отполз куда-то в тень. «Подпитывался», — пояснил Данечка.

Потом я огорчалась. Горячее внимание дедушек больно било по моей самооценке. Как же так, думала я, знакомые женщины, одинокие и не очень, вернувшись из израильского отпуска, рассказывали, что буквально на каждом шагу ими интересовались юные красивые и мускулистые местные мужчины. А мной только дедушки. Правда, как-то ко мне подошел юный и мускулистый, но лишь за тем, чтобы сделать замечание. «Мажься крэмом, ты очень красная», — сказал мужчина неодобрительно и ушел вдаль, я даже не успела покраснеть еще сильнее.

Однажды в волнах трое дедушек плескались вокруг меня игривыми пескариками.
— Если вы решите тонуть, мадам, мы спасем вас, — говорили дедушки, толкая друг друга локтями и брызгаясь.
И вдруг потеряли ко мне всякий интерес, завороженно провожая глазами настоящую Венэру, большую, белую, веснушчатую, которая медленно и с достоинством проплывала мимо. Грудь Венэры плыла впереди, как бы отдельно и сама по себе.
— Боря, — сказал один дедушка, задыхаясь и булькая, — я изнемогаю, какая женщина, ты видел, ты видел это?
— Я-то и не такое видел, — надменно ответил другой дедушка, — а ты что ж, смотри, Миша, смотри.
Когда грудь уплыла, дедушки снова вернулись ко мне, и я даже обрадовалась. Потому что, ну подумаешь — грудь! Зато один преклонный парикмахер с Бен Иегуда с золотой цепью на шее и зубами в тон сказал, что я еще могу составить счастье пожилому, но соблюдающему себя мужчине. Парикмахеру на вид было сильно за восемьдесят, но он осмотрел меня внимательно, как будто выбирал лошадь, и даже умудрился, загнав в угол, прощупать плечо — крепкое ли, не провисает ли где. И сразу предложил замуж. «Только тебе надо подкормиться, — сказал он, — а то ты худая, да еще в очках, это, конечно, тебе в минус». Худая! Я готова была идти за парикмахером на Бен Иегуда, забыв о натуральном муже, но тут пришел мрачный Данечка, несколько уже утомленный дедушками, и увел меня есть мороженое.

За десять лет полетов в Израиль я привыкла к дедушкам и поняла, насколько они прекрасны. Всегда бодрые, жизнерадостные, непосредственные и готовые к романтическим приключениям. А если вдруг нет, то дедушки не обижаются и быстро переходят на другие темы. Про пользу вставных зубов, например, или свеклы для хорошего стула, потому что хороший стул — залог вечной юности. В крайнем случае про политику.

Один дедушка, традиционно уловив меня у душа — это сакральное место, я там беззащитна и трепетна, — сказал:
— Я смотрю, у вас такой умный мальчик.
Мальчик в это время вещал из раздевалки, слегка приглушенный стенами, о том, что на плоском мире Пратчетта гномихи бородатые и, кроме половых различий, в которые сразу и не заглянешь, нет других способов их выявить среди всех гномов вообще.
— Из Москвы? — спросил дедушка, — Ну, сразу видно — красивая женщина с умным мальчиком. Еврейка? Ну, понятно, не совсем, но все-таки. А что муж, надеюсь, нет? Есть? Очень жаль. И что вы себе думаете там, в Москве, Вова Путин — еврей?

Другого дедушку обреченно привел из раздевалки же Данечка. Дедушка желал провожать нас до остановки и для закрепления эффекта забрал у меня сумку. Дедушка звучал так:
– Мальчик у тебя красивый. К нам надолго? Заметила, у нас тут война, а мы купаемся? Весь мир в шоке. Всегда с мальчиком? Есть на кого оставить? Еврейка? Ну, я и так все вижу. Вечером что, да? Хумус знаешь? Я буду кормить тебя хумусом. Без мужа тяжело? Так что, и муж есть? У тебя? Ну, я этого не понимаю. Иди, иди, мне в другую сторону.
Сумку у дедушки отбирал уже Данечка.
— Как ты с ним вообще познакомился? — спросила я.
— Да очень просто, — ответил мальчик. — В раздевалке. Я снимал плавки и он снимал плавки, я сказал, что мокрые трусы — это отвратительно. И он согласился.

Последний летний дедушка покорил меня совсем. Сначала пригласил на прогулку, потом выпить кофе — только я, деточка, буду воду, кофе меня слишком бодрит, — потом на экскурсию в Эйлат — платим пополам, у меня скидка.
— И что мы там с вами будем делать? — бестактно спросила я.
У дедушки от возмущения задрожали уши.
— Как что? — сказал он. — Смотреть дельфина! Тебе мало смотреть дельфина?

Когда-то я шарахалась от дедушек, огорчалась дедушкам, теперь я их просто люблю. Может быть, потому, что они любят меня — худую — худую! — московскую женщину в очках, где-то Венэру, где-то не очень, с умным и красивым мальчиком на прицепе.
И если бы меня спросили — в чем сила Израиля, деточка? — я бы сказала: в дедушках. Потому что лучше израильских дедушек только израильские бабушки. Но это уже совсем другая история.