1. В южную ссылку

Дорогой мой!
Все случилось так быстро, что я и не спросила тебя — опаздывал ли ты когда-нибудь на самолет? Так, чтобы в конце концов не попасть на рейс? Сегодня я, конечно, успела, но картина была еще та. Можно кино снимать. Вдобавок к тому, что мы проспали все будильники, я вышла из дома, не собрав вещи (взяла только диктофон, ноутбук, трусы и наушники — набор этнографа), а потом двадцать три минуты из оставшегося до последнего приемлемого аэроэкспресса получаса пыталась поймать такси, так вот, вдобавок ко всему этому оказалось, что к Павелецкому вокзалу не подъехать. Минуты три я бежала пешком. Думаю, последний раз я бегала так первого сентября первого курса обучения в университете. У нас первой парой была физкультура. Так вот, бегу я, обняв котомку с пожитками, а вокруг меня люди никуда не спешат, продают и покупают, читают объявления, едят, беседуют и мешают моему движению. Честно сказать, я бежала изо всех сил только для того, чтобы, опоздав, быть уверенной, что сделала все. Я так надеялась не успеть! Можно было бы не расставаться с тобой. Но теперь, уже зная, что ничего из этого не вышло, я думаю — что ж, не самое плохое место для ссылки. Бессарабия. Кишинев. Хоть что-то роднит меня с Пушкиным.

Куда ни глянь при выходе из кишиневского аэропорта, увидишь холмы с домиками. Пастораль. В городе цветут каштаны, сирень и одуванчики, пахнет будущим летом. Про сам город пока ничего не понятно кроме того, что еврейская жизнь, кажется, бьет ключом: не успели мы приехать, а нас уже со всех сторон зовут на концерт вездесущего московского клезмер-бэнда «Наеховичи». Сегодня выходной по случаю приезда. Кто-то сказал: нам не стоит забывать о том, что мы, ЦБИ РГГУ, поехали сюда работать только благодаря гранту, который дали наши чудо-спонсоры нашему чудо-проекту «Этнографические исследования». Так что после вечернего Шма надо будет помянуть и благотворителей наших.

2. Будни этнографа

С кем я здесь, спрашиваешь ты? О, у нас славная команда — несколько звезд этнографии, несколько будущих звезд этнографии и несколько студентов-религиоведов. Такая компания. Очень веселая. Валерий Дымшиц, к примеру, рассказал мне отличный анекдот на тему моих научных интересов. Про обереги, то бишь.

Приходит американский еврей в реформистскую синагогу — поговорить после службы с раввином. Раввин спрашивает:
— Как ваш старшенький? Он у вас, кажется, в Гарварде учился?
— Вы знаете, да, мы очень большие надежды на него возлагали, но он бросил Гарвард. Сейчас учится в йешиве в Бруклине. Мы редко его видим.
— А дочка? Дочка, я помню, у вас на медицинском училась в Йеле? Умненькая девочка.
— Да, все верно. Но она вышла замуж за ультраортодоксального молодого человека, и мы практически с ней не общаемся. Она к нам не приходит — мама готовит, а она ничего не ест, говорит, что у нас все некошерно. Трудно, знаете ли.
— Ну а младшенький? Он же школу заканчивал? Был такой способный парнишка, призы получал на школьных олимпиадах.
— Ох, ничего вам сказать не могу. Он все бросил, уехал в Израиль, живет в Меа Шеарим. На наши письма не отвечает, порвал все контакты с семьей.
— Да, — говорит реформистский раввин, — большая беда пришла в ваш дом. Вы проверяли мезузы?
Тебе интересно, чем мы тут занимаемся? В основном берем интервью у пожилых евреек. О чем мы спрашиваем? О традициях бессарабского и буковинского еврейства. Как хоронили и как рожали, с кем сговаривались о свадьбе и какую еду готовили на праздники, когда можно, а когда нельзя ходить на кладбище, почему у Амана — уши, зачем носить с собой мезузу, на какой праздник льют дожди и в честь кого нужно называть новорожденного.

Сегодня ходили к информантке Рахиль Кельмовне. Она 1936 года рождения, по нашему расчету должна быть прекрасным носителем традиции. Но в 2000-е Сохнут испортил нам в ней всю традицию: ее возили в Израиль и учили, как все надо делать. Так что если и были у нее детские воспоминания, то они замещены «правильным» знанием. Она работает учительницей в еврейской школе, преподает русский и литературу, а также «еврейскую литературу», под которой понимают литературу на иврите. Замечу, что тетенька иврита не знает, а идиш знает, но читать-писать не может. У нас был приятный, этнографически бессмысленный диалог. Завтра едем в Сороки. Насколько я помню из опыта Сэферовской школы в Молдавии, Сороки — славное местечко!

3. Цыганочка

Привет! Даже не знаю с чего начать! Вот только что гостиничная уборщица вернула мне мой маленький золотой магендавид, отвоеванный ею у местных свидетельниц Иеговы. Я, балда, забыла его в сауне, а вспомнила часа через три. К тому моменту сауну уже оккупировали свидетельницы — «наши постоянные клиентки», как сказала мне администратор гостиницы. Магендавида на месте не оказалось. Постоянные клиентки все отрицали. Уборщица начала независимое расследование. Успешно закончила его, вернула мне мой магендавидик и приложила к нему нарратив о еврейской честности. Раньше, говорит, работала с евреем, так еврей никогда никого не обманет. Мол, в каждом народе есть разные люди, но в еврейском — только честные. Такая вот юдофилка попалась!

А дело было так: мы приехали в город Сороки (здесь следовало бы дать лирическое отступление о молдавских дорогах, но я тебя избавлю) и заселились в гостиницу «Центральная». Звезды этнографии, долгие месяцы стремившиеся попасть в Сороки, тут же начали названивать по гостиничному телефону потенциальным информантам. Я не проявила должной активности, в результате чего телефонированных информантов мне не досталось. Пришлось идти искать синагогу.

Синагога в Сороках выглядит как обычный одноэтажный дом начала XIX века, но внутри делится на два этажа. Там висят сионистские плакаты и постеры с видами Иерусалима. И еще – молитва за здравие советского правительства. Одним словом, видно, что там собирается еврейское общество. Но захаживают и неевреи. Нам рассказали душераздирающую историю о черной магии:

Был здесь такой случай. Пришла какая-то нееврейка […] брат у нее украл что-то и просила «поставить свечку на него» — так говорят. Ну, прочитали молитву, поставили свечку. Проходит время – брат погибает, она приходит и устраивает скандал: вы поставили свечку, у меня брат умер. Это было лет пятнадцать назад. Так мы сейчас, когда приходят к нам, — пожалуйста, ставим свечку, но только за здравие... Сейчас вот если приходят, мы молимся, есть такая молитва – «во здравие».
Сегодня в Сороках много неевреев. Точнее сказать — мало евреев. Зато масса цыган, встречаются свидетели Иеговы, по дороге от гостиницы до синагоги мы видели католический храм, а вниз по улице — храм православный. Короче говоря, население пестрое, город — мечта религиоведа.

С цыганами вышло забавно. Мы пошли смотреть на их виллы, возвращаясь с еврейского кладбища. Цыганское поселение Сорок расположено на пригорке, так что практически с любого конца города видны позолоченные крыши и купола, свидетельствующие вроде бы о богатстве и процветании цыганской общины. Но стоило нам подойти ближе, как стало ясно, что большинство домов — не достроены, семьи живут в полуподвалах, а огромные хоромы служат манифестацией родовой гордости. Я впервые в жизни видела цыган! Одна из семей зазвала нас внутрь. Мебели почти не было. Полы покрыты коврами. В углу одной из дальних комнат полулежала на топчане старуха, которая, как только мы вошли, тут же захотела гадать нам по руке. Мне нагадала, что сегодня я встречу мужчину моей мечты. Я, воодушевленная, прибежала в гостиницу и там, в сауне, забыла свой магендавид. Пойду теперь шататься по городу, смотреть на генуэзскую крепость и всматриваться в окружающих мужчин.

4. Сапожник Хаим

Милый друг!
Отвечу на твое удивление: я, конечно же, наврала про старуху-гадалку! Просто невозможно было удержаться, написать о цыганах, а о гадалке ничего не наврать. Конечно, мужчина моей мечты — ты.

Сегодня мы брали интервью у сапожника Хаима. Хаим совсем молодой, ему сорок, но ты и представить себе не можешь, до чего он настоящий еврейский сапожник! Мы пришли к нему в мастерскую, и все время, что мы разговаривали, он делал сандалии. Правые мужские сандалии.

— Сейчас в Сороках много евреев?
— У нас евреев осталось очень много — на кладбище! В синагоге сто двадцать посадочных мест, так раньше было так много народу, что невозможно было зайти. Кто умер, кто уехал.
— А вы не собираетесь в Израиль?
— Где родился, там и пригодился. Три еврея — пять партий, а если там, в Израиле, их пять миллионов?
— А в субботу что можно делать?
— По закону — ничего нельзя. В субботу ничего нельзя делать. Раньше гуляли всегда, гуляли по набережной, выходили на шпацир [променад]. Но я в субботу работаю, если нужно. Если нет — сижу дома, отдыхаю. Я же не на того дядю, на себя. Если я не заработаю, кто заработает?

Мы попросили рассказать нам сапожнических историй. Хаим долго мялся: «Там все пошлое было, это ж сапожники – каждое третье слово — нецензурщина». Потом попросил выключить диктофон и рассказал на идише неприличный анекдот про раввина и сифилис.

Жил-был еврей, ребе. Захотелось ему иметь любовную связь с женщиной, и так получилось, что он с ней переспал. И заболел сифилисом. Что же ему делать? Ему нужен врач. Он говорит шамесу (знаешь, кто такой шамес? Это служка в синагоге): «Собери мне всех людей завтра на молитву». Все так и так, люди собрались, помолились, раввин читает проповедь, что во сне пришел Бог и просит всех раввинов собраться в Германии. Ну, раз ребе сказал, что во сне пришел Господь Бог, надо скинуться ему на дорогу. Ну, скинулись, ребе поехал. Ему нужен Господь Бог? Ему нужен доктор. Поехал в Германию, нашел доктора, рассказывает свою болезнь, тот говорит: «Ставьте на стол». Он ему показывает, а тот говорит: «Ой поздно, надо резать». Он говорит: «Режьте, только чтоб я был жив». Ну он ему отрезал. По еврейским обычаям же нельзя выкидывать или сжигать, надо хоронить в землю. Он приехал к себе опять в местечко и рассказывает: «Так и так, мы встречались с Богом, и он потребовал жертву». И какую же жертву? Ну, он сказал какую жертву — его детородный орган. Женщины начали кричать, что он же такой кошерный, он же такой добрый, он же никакой женщины не знал, кроме еврейской женщины. Ну что делать, надо хоронить. Похоронили, все как полагается. На следующий день с небес в землю спускается архангел Гавриил и спрашивает: «Как тебя зовут?» Он говорит: «Его член». Он летит на небо, смотрит там по книге, прилетает обратно и говорит: «Там такой не стоит» (имя его не стоит). А тот говорит: «Ах ты идиот, если бы я мог стоять, я бы лежал в земле? Я бы стоял в штанах!»
А вот еще из сапожнических историй:

У тети Эстер был бардак в районе крепости. Эстер знал весь город. А рядом там был цех, и как-то раз его директор менял оборудование.
– Степан Васильевич, что вы делаете?
– Эстер, упала производительность, переставляю станки!
– Когда у меня падает производительность, я не кровати переставляю, а выгоняю всех блядей, набираю новых!
Даже не знаю, как передать это чувство, но сапожник Хаим оказался совсем настоящим евреем. Больше, чем любая девяностолетняя старушка, с которой мне когда-либо доводилось беседовать.

5. Комната отдыха

Сегодня у нас день, полный забот, нет ни секунды, так что напишу тебе коротенечко. Тем более что ничего увлекательного и не происходило — мы долго-долго тряслись по молдавским дорогам на самую окраину страны — в городок Бричаны, расположенный ближе к Черновцам, чем к Кишиневу. Ехали мы в такую даль потому, что многие золотые информанты черновицких экспедиций были родом из Бричан. Так что мы — я, студенты-религиоведы, звезды этнографии и будущие звезды этнографии — надеялись собрать здесь самый сок и самые сливки традиции. Говорят, у других что-то получилось. Мне же не повезло. Моей информантке было не до традиции. Она встретила Катастрофу семилетней девочкой из очень богатой семьи и натерпелась всего, включая лагерные инъекции. Треть беседы она рыдала об этом, а мы слушали, потому что ей необходимо было выговориться. Я в такие моменты не знаю, как себя вести, и вообще жалею, что мы своим приходом вызываем подобные воспоминания. Другие две трети беседы она рассказывала о своих разнообразных поклонниках. Это было куда веселее. Когда я попросила ее показать фотографию себя в молодости, она провела нас по первому этажу особняка сына, в котором живет (этаж сплошь состоял из комнат с диванами и креслами), провела по гранитной лестнице на второй этаж, посадила в очередной комнате с диваном и креслами и сказала: «Присаживайтесь. Здесь у нас комната отдыха».

6. День победы

Ты не представляешь, как я соскучилась и как хочу скорее к тебе. Но поскольку тут все понятно и писать об этом — только лишний раз себя дразнить, я напишу о другом.

Мы уже давно вернулись в Кишинев и несколько дней успешно берем интервью у тех или других бабушек и дедушек. Сегодня, например, брали у правнучки Менделе Мойхер-Сфорима (дедушки еврейской литературы). Говорила она с нами в основном о музыке (потому что всю жизнь учила детей музыкальной литературе), а о традиции ничего не смогла вспомнить. Зато рассказала нам о книге, которую издала на основе найденных недавно дневников своей бабушки, дочери Менделе.

После этого интервью мы долго бродили по городу и зашли в единственную в Кишиневе синагогу, которая называется «Синагога стекольщиков». Раньше кишиневские евреи ходили в шестьдесят пять синагог и молитвенных домов, многие из которых были синагогами профессиональными — вот одна такая сохранилась. А после синагоги мы отправились в гости к местному художнику Мише Бруне. Это был прекрасный вечер: Миша рассказывал всякую всячину из жизни художников, например, о том, как в советское время он ездил в Зимбабве с выставкой, и у него там купили картину, а вместо оплаты — свозили на водопад Виктория. Вот такой получился день молдавской интеллигенции.

Пока мы ездили в Сороки, одна из будущих звезд этнографии провела несколько интервью с главным раввином Молдовы Лейбом-Залманом Абельским. Меня в их интервью больше всего зацепил… (угадай, что же меня зацепило?) рассказ о еврейской магии.

У неевреев была такая женщина из села. Пришла ко мне, плакалась, что у нее там сосед украл корову, и несколько коз, и птицу. И она ничего не может сделать, потому что они подкупили полицию. И пришла ко мне плакать, просить броху [благословение]. Я ей дал броху, она ушла. Через неделю [… ] она заходит и говорит: получила броху, вернулась домой, и тот, который украл, – она знает, кто украл, – он на карачках еле-еле приполз к ней, отдал ей корову, отдал все, что украл, и умолял ее: «Где ты была? Не трогай меня!» И были еще случаи такие […] с другими народами.
Тут был юбилей Ольги Владиславовны и канун Дня победы. Мы ели разнообразные местные блюда (из которых лучшее — вовсе не мамалыга, а «жареное мороженое») под местное вино, а на пути в гостиницу наблюдали удивительную по своей трогательности картину: у памятника комсомолу горел миллион свечей и люди со всех сторон совершенно добровольно шли к нему с цветами. Такого неделаного патриотизма я никогда не видела.

7. Не осталось терпения для того, чтобы придумывать заголовки.
Забыла отправить тебе предыдущее письмо, поэтому решила дописать еще строчечку. Благодаря Дню победы и московскому великорусскому патриотизму наш самолет уже минут сорок кружит над городом и аэропортом. Для него нет полосы. Я развлекаю мозг размышлениями о науке: о мезузе и тфилине в еврейской и славянской традициях, о кросскультурных контактах и прочем, лишь бы не гадать особенно усиленно, приедешь ли ты меня встречать? В любом случае, ты прочтешь это позже, чем мы увидимся, так что можно уже и закончить писать. Заканчиваю.