Ванечка,

прости, что тебе приходится убирать за моим котом, но котам в Каталонию нельзя. Все кошачьи здесь – драные голодные твари, ни слова не говорящие ни на одном языке. Собакам, напротив, тут хорошо, но их мало. Поводки, прически – все как положено, вот только никто не собирает дерьмо совочком в пакетики. Гордые, ленивые люди. Вляпался – сам виноват, надо смотреть под ноги, даже на Рамбле, даже в маленьком городе. В маленьком – особенно.

Рамбла-Велья города Таррагоны раньше называлась Виа Августа и соединяла Рим и Кадис. Дорога идет вдоль берега, начинается в двух шагах от римского амфитеатра. Он, следует заметить, в отличном состоянии для своего возраста, и возведен лицом к городу – римляне не стали использовать естественный рельеф, хотя чего б не вырубить амфитеатр прямо в склоне горы, греки бы так и поступили. Эти развернули амфитеатр спиной к морю; могущество Рима неизмеримо.

В 73 году император Веспасиан пожаловал испанским городам латинское гражданство, а некоторым – даже римское, и в Таррако начали строить имперский форпост: площадь, башни, храм, подземная парковка, все дела. Сын Веспасиана к этому ансамблю пристроил цирк. В Средние века тут жили короли, потом из дворца сделали казарму, потом тюрьму. Нормальное течение жизни. К раскопу вплотную примыкает жилой дом: граффити, горшки с цветами, белье сушится на веревке. Гонки на колесницах и кровь ранних христиан прямо под окнами. Здесь невозможно не думать о времени и страшно начинать. Тоги с бордовыми полосами, шерсть и китайский шелк, на вес дороже золота. Где-то за морем восставшая Иудея, куда Веспасиана отправили подавлять бунт; а несколько лет спустя он, уже императором, между делом вошел в историю со своим «Деньги не пахнут». Колизей в Риме и эта башня в Таррагоне – его заслуга.

Жарко. Сюда добираются в основном группы подростков со школьными экскурсиями и маньяки с путеводителями. Нормальные туристы предпочитают валяться на пляже в соседних прибрежных поселках или гулять по магазинам в Барселоне. Здесь же надо карабкаться сначала по каменной лестнице вверх, потом вниз, а лифт сломан (у них там, понимаешь ли, встроен лифт для инвалидов, но он сломан, и поэтому смотрительница башни страшно смущена и многословно извиняется, глядя на мое забинтованное колено). У подножия лестницы вывалила из пасти язык волчица с двумя детьми под брюхом. Вверху, на смотровой площадке – люк с железной крышкой и белое слепящее солнце. По камням ползет здоровенный жук, ему не жарко, он закрылся блестящим панцирем, у него тут дела, – древняя, неизменная тварь. От нас же с тобой, дорогой Ванечка, не останется ни башни, ни дороги, ни цитаты о платных сортирах. Одни электронные письма, и те.

Таррагона не очень большая, но путеводитель врет, говоря что «на осмотр хватит одного дня». Здесь на каждом шагу кусок древней стены, форум, акведук, цирк или раннехристианское кладбище. Две тысячи могил, белые каменные гробы, у скелета промеж костяшек заплелась самодельная кукла. В этом городе надо ходить медленно, спускаться в котлованы, забираться на стены. Смотреть оттуда вниз, смотреть под ноги. Дорога идет вдоль берега, на берегу желтый песок и белые мелкие ракушки. Море и корабли выглядят как везде, как море и далекие корабли, пальмы и сосны – как пальмы и сосны. А вот банки с колой выше и тоньше, а женщины, наоборот, крепче и суше. Полтора часа на автобусе – и будет расслабленная, вальяжная Барселона, вся в Гауди, стекляшках и розовых маечках; у Таррагоны обветренное лицо, она собраннее и строже. У нее нет плавных переходов, здесь заворачиваешь за угол и попадаешь на площадь: в центре – обломок местного форума, вокруг мальчишки гоняют мяч, вдоль стен толпятся зонтики кафе.

Внутри крепостной стены, на холме старого города – Кафедральный собор. Издалека он маленький и странный, а вблизи видно, что пытался взлететь, все приготовил, вытянулся, но тут ему неожиданно снесло башку, и затылок теперь прикрыт плоской крышей. Изнутри он огромен: католический храм с дарами и хранилищем, внутренним садом, с прудом и золотыми рыбками. По внутреннему периметру галерея и каменные скамьи – не фотографировать, не шуметь, бутерброды не жрать, но какое фотографировать, оно попросту не вмещается в кадр иначе как фрагментами. Прохладный и пустой (рабочий день, сиеста) с гигантским сонным органом, с этими невозможными их мягкими прилавочками для коленей, с исповедальнями и статуэтками. Таррагона строила его почти триста лет (на месте арабской мечети, на месте храма Юпитера), поэтому внутри слоеный пирог: мавританские потолки, готические капеллы, усыпальница молодого принца-архиепископа Хуана Арагонского и Анжуйского, а вокруг по-прежнему римские стены, а в трех перекрестках к югу бывший еврейский квартал. Узкие улицы, высокие окна, оттуда слышны барабаны и медная труба. Звуки разлетаются, ушибаясь о стены, карабкаются на крыши – в этом квартале надо смотреть вверх. На самой широкой улице Таррагоны вавилонская башня из людей, стоящих друг у друга на плечах. Медная труба и барабаны репетируют, дожидаясь воскресенья, чтобы гимнасты ожили и верхний, самый младший и легкий из всех, дотянулся до неба.

Через пару дней в соседнем Реусе мы их увидим: самый маленький в черном бархатном шлеме для верховой езды, по икрам, спинам, плечам вскарабкался наверх, но встать в полный рост не смог – страшно. Махнул рукой – мол, видели? я все равно выше всех! – и шустро слезает на землю. Расходящихся кастельеров горожане хлопают по плечам, пожимают руки, пожилые дамы передают привет маме – «Обязательно передам, спасибо, тетя Соня».

В Таррагоне зимовал Октавиан Август, возвращаясь с Кантабрской войны, и фигура его так и стоит неподвижно на променаде под крепостной стеной. В Таррагоне лимонное мороженое и кофе из кофемашины. Хозяйка кафе говорит по-русски с южнорусским акцентом, спрашивает, откуда пришли, куда идете, в тюрьму заходили? Правильно, а раньше тут жил король. А раньше тут, Ванечка, вестготы дрались против римлян, мавры против вестготов, мусульмане грызлись с христианами, евреи паковали вещи, просили соседей поливать цветы и кормить кошку. Местный музей архитектуры десять шагов в ширину, упирается лбом в окно дома напротив: синяя занавеска и розы в кадке; у самого на внутренней стене застыло красное: 1936 год, франкисты, под стеклом вперемешку буквы и кровь, в подвале снова римские стены, а на втором этаже играют гаммы: no entrada, музыкальная школа.

Последний ночной автобус из Барселоны заезжает на местный автовокзал, высаживает хиппи с велосипедом, двух английских туристов и китаянку с маленьким ребенком. Китаянка полтора часа болтала по телефону, ребенок облазил автобус, три раза упал с кресла на пол, плакал, смеялся, требовал внимания; ему досталась короткая песня, не то сказка, по-китайски, а потом мать снова уткнулась в трубку мобильника. Водитель автобуса похож на постаревшего «таксиста» Де Ниро, тот же профиль, волосы собраны в седой хвост, ожесточенно жует жвачку и строго проверяет билеты у входящих. «До Таррагоны? – Нет, мы дальше. – Билет у вас только до Таррагоны. – Ну, давайте доплатим вам? – Коротко мотает головой: Не надо. Езжайте так». Де Ниро денег не берут, такое дело, Ванечка.

Время здесь возится щенком на горячих камнях; осыпается сосновыми иглами и остается лежать у себя под ногами; волчица щерится, шире раскрывает пасть, не беда, что детей под животом уже нет. Выросли, уплыли в Америку, Африку, в Иудею. Скоро вернутся. Время здесь не имеет значения, потому что никуда отсюда не уходит.