О том, что аэропорт имени Бен-Гуриона, в быстроречии просто «Бен-Гурион», некогда назывался «Лод», читатель уже знает. А о том, что именно там решалась судьба олим, не знал почти никто. Каждому казалось: приеду на место и там разберусь. Ан нет! Разбираться на месте было уже поздно.

В «Лоде» – ставлю кавычки, поскольку рядом с аэропортом находится городок Лод, знаменитый тем, что в нем, по предположению полиции, каждая вторая щель в заборе служит лотком для приобретения наркотика, – так вот, в «Лоде» выдавали теудат-оле, нежноголубого цвета заборную книжку* новоприбывшего. И то, что чиновники в «Лоде» вписывали в эту книжку, влияло впоследствии не только на величину ссуд, пособий и льгот, но и на метраж будущей квартиры, как, впрочем, и на то, полагается ли эта квартира вообще.

Разумеется, «голоса» не засоряли эфир подобными сведениями. И в письмах из Израиля их тоже не сообщали, чтобы не дарить радость ненавистной гебухе. Но существовали опытные эпистолярщики, умевшие столь изобретательно иносказывать, что два и два в их письмах читалось как четыре, не больше и не меньше.

Из этих посланий вытекало следующее:
1) еврейская бабушка со стороны матери является не роскошью, а средством продвижения, поэтому если такой бабушки нет, ее необходимо выдумать;
2) чиновник абсорбции всегда врет, даже когда его вранье вроде бы не имеет смысла;
3) чем больше заборных книжек удается выписать на семью, тем светлее становится жизнь. По этой причине сразу по прибытии в «Лод» следовало рассредоточиться и даже под угрозой смертной казни не признаваться в том, что заблудшая старушка является чьей-то конкретной бабушкой. В противном случае старушку вычеркивали из списков государственной опеки и она превращалась в индивидуальную или семейную головную боль.

Эта информация считалась секретной, но она распространялась по очередям за верблюжьими одеялами, как чума. Пуховые одеяла считались непригодными для израильского климата. Но и их тоже брали.

Люди, осведомленные о порядках, царящих в «Лоде», могли принять меры предосторожности. Мы были из числа таковых.

Проблем с бабушками с любой стороны у нас не было. Но с теудат-оле немедленно получился конфуз, поскольку мы забыли вовремя рассредоточиться. Родителей быстренько вписали в мою заборную книжку, после чего повеселевший чиновник протянул нам руку для пожелания счастливой абсорбции. Я руку пожала, а папа сделал вид, что он ее не заметил. Вытащив из нагрудного кармана пиджака записную книжку, он открыл ее на странице, заполненной адресами и телефонами наших недавних венских знакомцев. Он развернул книжку так, что она оказалась на уровне глаз чиновника. Удостоверившись, что тот пробежал список глазами, папа вкрадчиво произнес:

– А почему вы даете нам только одну книжку? Тут две семьи, и книжек должно быть столько же. Кстати, я жду журналистов с австрийского телевидения. Они уже отсняли наш проезд через Вену и летят сюда, чтобы снять процедуру прибытия. Так мы подождем их и вторую книжку в коридоре?

– А кто вы такие, чтобы вами заинтересовались австрийские журналисты? — снахальничал чиновник.

– Вас это совершенно не касается. Правда, журналисты планировали сделать съемки не в аэропорту, а в нашей новой квартире, но мне почему-то кажется, что тут интереснее. Так где моя книжка?

– Я уже понял, – кивнул чиновник. — Но вы должны были предупредить. В конце концов, у государства есть потребности...

– Потребности есть и у граждан, – вздохнул отец. — Знать бы, у кого есть возможности.

– У американских евреев, – ответил чиновник со знанием дела и, закончив заполнять отдельную заборную книжку на имя родителей, жестким росчерком пера вычеркнул их из моего теудат-оле. – Так вы будете ждать журналистов здесь? — спросил сухо.

– Полагаю, что причина для съемок в аэропорту устранена, – улыбнулся отец.

Чиновник прищурился и вздохнул. По-моему, он понял, что на сей раз его обошли на повороте.

Но на этом наши приключения в «Лоде» не закончились. Выпутаться из них снова помог неуемный юридический темперамент отца, помноженный на его богатый жизненный опыт. О том, что все чиновники в мире врут, его можно было не предупреждать.

Однако, начнем с начала. Прилетев в Вену, люди, естественно, хотели сообщить об этом в оба конца: родственникам, оставшимся в СССР, и тем, кто ждал их в стране прибытия. Но телефонных аппаратов в комнатах-номерах замка не было, как не было их и в зале ожидания.

Замковые служащие утверждали, что вообще во всем заведении имеется только один аппарат. Поэтому прибывающим предлагалось писать телеграммы с разборчивыми адресами, которые по этому единственному телефону и передадут. Когда надо, куда надо и кому надо.

Почему-то это утверждение насторожило отца. Он установил дежурство у комнаты, в которую сносили телеграммы, и убедился — телефона там нет. В этой комнате вообще никого и ничего не было, кроме стола с ворохом текстов телеграмм и большого мусорного ведра с крышкой. И никто из работников замка, кроме уборщицы, выносившей вечером это ведро, в комнату не входил и из нее не выходил.

– Думаю, что никаких сообщений о нашем приезде тетя Эсфирь не получит, – сказал нам отец.

По приезде в «Лод» папа исчез. Вернулся он минут через двадцать значительно повеселевшим и сообщил, подмигнув, что милая солдатка, неизвестно зачем носившаяся по коридору туда-сюда, не только раскрыла ему местонахождение телефона-автомата, но и пропустила к нему, дав жетон и не взяв взамен предложенный доллар. Так папа дозвонился до тети Эсфирь, которая, разумеется, никакой телеграммы из Вены не получила. Она тут же собралась в путь, правда, почему-то на извозчике.

Потом выяснилось, что извозчиком наша тетушка называет такси. А ее приезд оказался очень кстати, поскольку между слезами, поцелуями, охами и вздохами практичная старушка поинтересовалась, куда это нас загнали.

– Детей — в Арад, нас — в Атлит, сказали, что это рядом, – сообщила ей мама.

– Рядом?! – фыркнула тетушка и с характерным для старожилов юмором продолжила: — разве что на самолете. Но они ни туда, ни оттуда не летают.

Чиновник недобро усмехнулся, когда мы ввалились в его кабинет уже с чемоданами.

– Я — ничего, – усмехнулся и отец. — Я только хочу понять, кто будет обеспечивать австрийским журналистам самолетное сообщение между этим Арадом и этим Атлитом? Они же захотят заснять всю семью вместе. А это может дорого обойтись государству, у которого есть потребности.

Лицо чиновника скривилось по диагонали, сначала справа налево, потом слева направо.

– Что неправильно: Арад или Атлит? – спросил он раздраженно.
Отец посмотрел на меня, я на маму. Отец махнул рукой.

– Езжайте в Арад! — решил чиновник. — Негев больше нуждается в людях.

И мы поехали в Негев.

На выезде из «Лода» таможенный контроль захотел проверить содержимое моей сетки. А сетку притащила в Шереметьево подруга Вера. Была она при этом весьма сконфужена. Не из-за сервелата и «Столичной», само собой, а из-за кофе с цикорием. Ну, не было другого кофе ни в доме, ни в гастрономе, ни у кого из друзей или соседей. А в пути, если ничего лучше нет, и с цикорием сойдет! Правда же?

Оспаривать это положение было бы нелепо. Мы дружили всегда, а расставались навечно.

И вот: таможенник в «Лоде» роется в сетке, нюхает сервелат, трясет водку, очевидно, на предмет обнаружения бриллиантов, и вдруг впивается взглядом в этикетку кофе.

– Чикория! — вскрикивает он глухо. — Кава з чикории! Буг муй!

Потом протягивает ко мне в мольбе руки и шепчет: «Продай! За любую цену продай! Заплачу, сколько скажешь, заплачу втрое, продай!» Стонет он по-польски.

Я знаю этот язык с детства, но требуется время, чтобы поверить в то, что кому-то может позарез понадобиться кофе с цикорием.

– Зачем вам? — спросила я недоуменно, подозревая подвох. Может, нельзя ввозить цикорий? Может, он считается тут контрабандой? Опасным наркотиком? Квинтэссенцией коммунистической идеи?

– Это моя молодость. Белжец! Лагерь! Плац! Кофе с цикорием! Моя Ривка! Она будет кричать от радости, когда я принесу домой кофе с цикорием.

Убедившись, что в голосе таможенника нет издевки, я с радостью подарила ему обе пачки. И, не удержавшись, спросила, неужели ему приятно вспоминать Белжец?

– Молодость — она всюду молодость, шановна пани, – ответил не старый еще человек. — Только о ней и стоит вспоминать. Разве вы думаете иначе?

* Заборная книжка – книжка с талонами на получение какого-нибудь товара. Были распространены в СССР до середины ХХ века.