Дорогие правнучки и правнуки! Впрочем, вовсе не уверена, что вы так уж мне дороги. Мир глупеет, и правнуки поглупеют вместе с ним. Так что, скорее всего, вы плохо образованы, ленивы и путешествуете либо в пределах электронной коробки, либо с ней в обнимку, черпая не только вдохновение, но и отношение к миру не из собственной головы, а из этого, с позволения сказать, информационного ящика. Поэтому, мои альтернативно понятливые потомки, попробуйте, если уровень интеллекта вам позволит, представить себе, как путешествовала по бескомпьютерному миру ваша отважная и умственно продвинутая прабабушка.

Впервые я посетила Англию в 1974 году. Только-только прошла война Судного дня, которую я провела палатным врачом в военном госпитале, куда свозили всех и отовсюду. Приходилось ассистировать хирургам, замазывать ужасно пахнущие ожоги еще хуже пахнущей мазью, лечить солдат от поносов и желтухи и оказывать помощь гражданскому населению, которое старалось делать вид, будто не принимает происходящее слишком близко к сердцу. Инфарктов было много. А в конце войны меня назначили командовать палатами, куда свезли наших солдат, вернувшихся из египетского и сирийского плена. Медицинских проблем с этими подопечными не возникало: на каждого приходилось по десятку специалистов узкого профиля, сражавшихся за право совершить врачебное действо над той или иной частью измордованного солдатского тела. Но постоянный контакт с душами, едва державшимися в этих телах, был невыносимо труден, и моя психика стала сдавать.

Аккурат тогда мой французский дядюшка написал нам письмо, в котором спрашивал, какой благотворительной организации стоит перевести энную сумму денег. Отец ответил раздраженно, что если бы каждый заграничный еврей позаботился только о своих близких в Израиле, жизнь тут превратилась бы в полурай. На вопрос, почему «полурай», отвечал, что с древа познания за войну наелись досыта, поэтому быть не может, чтобы дело происходило в раю. Полурай — это еще оптимальный случай.

Ответ был доведен моей мамой до сведения ее французского родственника и услышан. Не прошло и месяца, как из турагентства позвонили и попросили прийти за билетом. О дядюшке и Париже расскажу вам как-нибудь потом, а на сей раз ограничусь английским юмором и поездкой на родину Шекспира.

Ко времени этой поездки я уже начала постигать суть истинного английского юмора. Не того, которым нас приворожили три джентльмена в лодке, не считая собаки, а исконного и посконного. Выраженного ярчайшим образом в английской системе умывания: из одного крана льется кипяток, из другого высыпается ледяное крошево, а смесителем являются ваши подставленные руки. Или в спокойствии официанта, предлагающего на завтрак холодную овсянку: «Горячей она была к началу завтрака, мэм».

Зная все это, мне не следовало спокойно следить за тем, как длиннозубый шутник из турагентства «Эвенс-Эвенс» (не удивлюсь, если это агентство все еще существует) внимательно читает имена записавшихся на экскурсию в Стратфорд на предмет обнаружения группы, где нет арабов, поскольку такова была моя просьба, основанная на рекомендациях больничного специалиста по безопасности. Террор только расцветал тогда, а потому отличался страстной жестокостью. Израильтян отлавливали как рябчиков, и все об этом знали. Знал и длиннозубый. А потому, подстрекаемый глубоко в нем сидящим чисто английским и очень практичным юмором, записал меня в группу, состоявшую почти исключительно из арабов. Более того, посвятил в розыгрыш гида и шофера.

Я заметила, что эти двое перешептываются, поглядывая на меня, но отнесла это к совершенной иной сфере интересов. И, усевшись на переднее сиденье рядом с единственной в группе американкой, стала громко трещать по-английски, стараясь отвести от себя подозрения в принадлежности к стану сионистского врага. Однако не успели мы отъехать и десятка километров, как гид решил познакомить всех со всеми и начал с меня. «Миссис Анна, — произнес он громко и радостно, заглянув в списки, — приехала к нам из Израиля. Кажется, там воевали. Война уже закончилась, миссис, не так ли?» И улыбнулся, любуясь собственным остроумием.

В автобусе стало душно. А я решила из него вообще не выходить. И черт с ней, с колыбелью великого драматурга. Не известно еще, существовал ли он на самом деле, этот Шекспир.

Однако в Уорике пришлось выйти. Остановка была длительной, и автобус уходил на заправку. Еще и проклятая американка испарилась. Не захотела взять меня с собой. Спекулянтка несчастная! Кто бы поверил, что американка из Массачусетса потащится челночничать в провинциальную Англию?! Видите ли, тут свитера ручной вязки втрое дешевле, чем в Бостоне. В Бостоне, а не в Урюпинске. Обалдеть можно!

Пришлось идти в Уорикский парк. Ах, парк в Уорике! Кусты, запруды, дурным голосом орущие павлины, куртины, лабиринты, гроты, кущи, гущи и чащи. И отовсюду глядят на меня недобрым взглядом люди, сливающиеся с сумерками цветом кожи.

Поначалу я отводила глаза, потом стала глядеть глазом в глаз. Некоторые отводили взгляд. Большинство строило рожи. И вдруг посреди веселой лужайки с клумбой, скамейкой и искусственным водопадцем подходит ко мне барышня явно семитско-антисемитского происхождения, правда, светлокожая, протягивает фотоаппарат и просит сфотографировать их компанию — чик-чик.

Дело ясное: в фотоаппарат заложена бомба. И как только я нажму на кнопочку, будет не чик-чик, а бум-трах. То-то они отходят подальше. И встали в тень. И лыбятся напряженно. А, черт с ними! Ни за что не покажу, что я испугалась. Вот только спастись им не светит. Улетим отсюда вместе дружной гурьбой — они к своим гуриям, я — к чертовой бабушке.

И я подошла к ним так близко, как только сумела.

Чик-чик. И никакого бум-трах. «Послушай, — горячо зашептала-залепетала по-английски светлокожая девица, забирая фотоаппарат, — мы из Ливана. Марониты. Христиане. Друзья. Здорово вы их... Короче, мы всюду будем ходить за тобой, а ты не обращай на нас внимания. Нельзя, чтобы они нас заподозрили. Поняла? Ничего не бойся, мы их к тебе не подпустим».

Ливанцы и впрямь следовали за мной по пятам. А я их даже не поблагодарила. Не успела. В Лондоне они испарились. Да я их и не искала. Мне тоже хотелось испариться побыстрее. А десятком лет позже марониты предали нас, устроив Сабру и Шатилу. Потом мы предали их, уйдя из Ливана. Сейчас ни один ливанец не стал бы, пожалуй, защищать израильтянку, а израильтянка не стала бы доверять ливанцу. Но речь ведь не об этом, а об английском чувстве юмора. Так вот: большинство самых известных английских юмористов вообще ирландцы или уэльсцы. Кельты, одним словом. И юмор у них не английский, и каша на завтрак горячая. Что до английского практического юмора, израильтяне, помнящие времена мандата, относятся к нему подозрительно, и я их понимаю.