Дорогая мамочка!

Ну вот мы и в Вене.

Город пышный, поэтому снятая нами на десять дней двушка называется апартаменты. Тебе бы понравилось в них все: спальня в мансарде, много ящичков в шкафах, кухня удобная с кучей приспособлений для готовки, огромные окна выходят на террасу, где есть краник и раковина, а вокруг – виноград и сосны. Над макушками сосен и между гроздями замерзшего изюма виднеется готическая башня собора святого Отмара. Он прямо за дверью.

В первый же вечер мы ринулись гулять и дивиться. Это занятие становится в Вене хроническим. Нет, простудиться мы не собираемся, одеваемся тепло, да и зима тут игрушечная, чесслово. Правда-правда. Ноги промочить сложно, замерзнуть – почти невозможно, поэтому те носки, что ты дала нам с собой, целы и невредимы, лежат в шкафу, не волнуйся.

Ах, мама, тут бы тебе понравились даже собаки – живые и те, другие, которые вроде как предлагают 36 евро. Но не предлагают, как оказалось, а наоборот: ровно столько денег отберут у хозяина, если его пес нагадит в общественном месте. И вот надпись про эти евро держат в зубах картонные собаки, на которых похожи 90т% псин, выгуливаемых в Вене. Ой, мама, как венцам повезло, что тут много церквей: есть где выгуливать собаку, потому что только вокруг храмов хоть какая-то зелень и скверики, а еще – есть куда сваливать елки. Почему-то именно к церквям тут приносят отслужившие свою рождественскую службу роскошные, пахучие, полные иголок и мишуры деревья – «на биомассу».

Зимой трудно судить, зеленый город или нет, но те парки, что окружают дворцы и идут вдоль местного Садового кольца, радуют утонченностью, пестрыми плодами, брейгелевскими силуэтами на белом снегу. Нет, в парках сухо и ноги мы не промочили. Да-да, собрали тебе какие-то семена, но что вырастет – сама посмотришь, вроде кусты. Овощи едим, покупаем в магазине, я делаю детям салат и потушила кабачки к гречневой каше, крупу брали с собой. В кафе предлагают в основном мясо и потроха, а также штрудель.

Дорогая мамочка!

Сегодня мы ходили в Музей Фрейда. Забавно, что его сделали только после того, как федеральный канцлер Австрии приехал в США в 1968 году и американцы ехидно поинтересовались, отчего же город Вена не располагает музеем столь именитого своего жителя. И тогда квартиру, где Фрейд прожил с 1891-го по 1938 год, купили и обклеили фотографиями того кабинета, что был тут раньше. Ну что тебе сказать – все равно поучительно. In situ в голове складываются кирпичики образа – вот тут жил человек, он придумывал психоанализ, созерцал коллекцию античных фигурок, раздумывал, не применить ли ему кокаин для лечения неврозов, и подсаживал на свой новый метод терапии всех окружающих, включая членов семьи. И лестница в этом доме красивая. И выставка странных артефактов, навеянных фрейдизмом, вполне ничего. Например, под стеклом стоят мужские ботинки размером с мою ладонь. Ха-ха! По сравнению с папиной стелькой, которую я ношу в рюкзаке, это просто карлики! Смотритель с изумлением наблюдал, как я торжественно переложила папину стельку в другой карман рюкзака, когда доставала фотоаппарат, чтобы снять вот эту странную щетку в колготках – произведение искусства, кстати. А стелька пригодилась – я купила папе ботинки, большие и удобные – стелька туда помещается.

По дороге в музей Фрейда мы любовались на Церковь обета. Помнишь, у меня студентка писала диплом про Бенито Хуареса и императора Максимилиана? Я тебе еще призналась, что Максимилиана жалко ужасно, мексиканцы его расстреляли, а ведь он совершенно не хотел ехать в эту далекую и опасную страну! Так вот, если бы не Максимилиан, который призвал население скинуться на радостях, что его брат Франц Иосиф избежал смерти во время покушения в 1853 году, то церкви бы и не было. 300 000 человек не пожалели денег, 26-летний архитектор фон Ферстель создал проект, 23 года прошли в трудах, и вот она, жемчужина неоготики во всей красе.

Внутри нее разместилась великолепная выставка фотографий мексиканского индейского племени тараумара или рарамури, которое одновременно евангелизировал, лечил и спасал от цивилизации отец Луис Верпланкен. Тараумара до сих пор живут, как их предки, в пещерах или небольших домиках, пасут скот, едят кукурузу и бобы. На выставке помимо их музыкальных инструментов и тыквочек – множество портретов, и от этих смуглых лиц невозможно оторваться. К тому же эти экспонаты были освещены, а внутреннее убранство церкви тонуло во мраке, ничего не видно. Ты-то знаешь, для меня этот образный ряд вполне вписывается в обстоятельства места и времени, вызывая не меньше восхищения, чем ажурные арки и витражи. Такая моя готика – стрельчатые окна, а под ними – древние лица с карими глазами. Тебе бы тоже понравилось. Интересно, устроители выставки понимали, что тот, по чьей воле церковь построена, нашел в Мексике свою смерть?

Вокруг Церкви обета растут какие-то деревья, с них падают фонарики с семенами в виде глазика. Я тебе их привезу, уже упаковала. Что вырастет – узнаем, я без листьев не смогла определить.

Дорогая мамочка!

Сегодня мы были во дворце Бельведер и видели сфинксов. Вокруг дворца их много, они все бесстыдно смотрят вперед идеально круглыми грудями. А выражение лиц такое лукавое, что я немедленно побежала делать портреты каждого из них. Бельведер вообще полон сюрпризов, я счастлива, что мы пришли к нему, а не поехали смотреть церковь Вотрубы, про которую и по фотографиям все понятно. Ах, мама, какая в Бельведере коллекция Шиле, есть и Кокошка, и импрессионисты, и зал средневекового искусства с неприятными папами и поразительными барельефами Цнаймского алтаря, ну и «Поцелуй» Климта, но он так сильно надоел своим мельканием даже в венских туалетах, что я не стала перед ним долго стоять. Зато тут же рядом висит «Юдифь», и мимо нее не пройти.

Сам дворец Бельведер необыкновенно гармоничен и устроен удобно (это я особенно ценю после музея Леопольда, где, чтобы пройти в туалет, нам пришлось ознакомиться с выставкой «Кошмары в живописи», иначе никак) и при этом – чистейший образец того самого барокко, от которого невозможно оторвать глаз, хотя за глаза всегда говоришь, что терпеть его не можешь.

Правда, пока ходишь по залам дворца принца Евгения Савойского (это Бельведер и есть), откуда-то все время доносятся вопли. Сначала я решила, что это переговариваются реставраторы – они висели под капителями у входа. Но все же то были именно вопли, а не речь, и наша следующая версия гласила, что снимается историческое кино. Впрочем, вскоре все прояснилось. В Бельведере есть круглый зал, в котором всех посетителей призывают вопить изо всех сил. Если удается издать действительно сильный крик, в ответ ему приветливо мигают люстры и раздаются тяжелые вздохи с потолка. Собственно, дети вообще не хотели идти в музей, пока мы им не рассказали про этот аттракцион. На другой день они сходили без нас – покричали, заодно и картины посмотрели. Понравился Ренуар.

Ты спросишь, что это за странности – орать в музее? Тем более в Мраморном зале, где Франц Фердинанд и его величественные предки принимали высокочтимых гостей, откуда открывается захватывающий дух вид на Венский лес, где на потолке – фрески Мартино Альтомонте, где, в конце концов, была подписана в 1955 году Декларация независимости Австрии? Мамочка, ты всегда была немножко хулиганкой, хотя в целом идеалистичной и весьма пафосной мамой, и ты поймешь, почему я влюбилась в этот город. Потому что директор нынешнего музея в Верхнем Бельведере пригласил современных австрийских художников-концептуалистов, чтобы те разместили свои проекты в столь вычурном пространстве. И один из них, Вернер Рейтерер, создал эту аудио-инсталляцию – «Дыхание», и благодаря ей красномраморный завитково-фресковый зал обрел жизнь за счет наших воплей. Потому что вся Вена такая – торжественная, помпезная, имперская, гомерически смешная своими необъятными орлами, ухмыляющимися атлантами и позолоченным всем на свете, а посреди всего этого – бесконечные граффити и голый и природосообразный Хундертвассер. А под куполом Карлскирхе (та еще смесь минаретов, пагоды, Парфенона и Собора Св. Петра) висит доска с гвоздями – распятие в исполнении современного художника, – и это сбоку от путти и ангела, пронзающего молнией Библию Лютера!

Потому что в Музее прикладного искусства снаружи висят связки подсвеченных лосиных рогов, а в подвале показывают видео про мужика, который пинал собрание сочинений Ленина на Красной площади и придумал великолепную инсталляцию «Дадаленин». Понимаешь теперь, почему мы с Веной спелись?

Дорогая мамочка!

Сегодня мы гуляли в поисках еврейского кладбища. Гуляние в поисках – это такой сладостный процесс ожидания, когда знаешь – встреча неизбежна, и плывешь в ее сторону, делая вид, что просто гуляешь. А потом – ах! Или – ох…

Еврейское кладбище находится во внутреннем дворе дома престарелых. Когда-то на его месте было аналогичное еврейское заведение для больных и стариков, но его снесли. Мы пришли туда уже в сумерках – обыкновенный блочно-панельный дом тепло светился окнами, а на заснеженном кладбище лежали синие, мертвенные (ну правда) тени, серые надгробия торчали из наста бесприютно и одиноко. Надписи на иврите уносили в другую реальность, несовместимую с помпезными дворцами. Я вспоминала путеводитель: старейшее в Европе… начало XIV века… в конце XVIII века закрыли, как и все кладбища в черте города, но не перенесли, а законсервировали. Потом наводнение… перенос части надгробий на Центральное кладбище… возвращение… осквернение фашистами…восстановление.

Печальное зрелище заставило вспомнить грустную историю венских евреев, которая тем более не вписывается в атмосферу венской нарядности. Нынче даже сами венцы не скрывают: хотя Вена в разные исторические моменты питалась еврейскими мозгами, деньгами, воображением и творческими соками, но в тот момент, когда пришли нацисты, столица взяла и разинула свой латентный антисемитизм, который не лечится ни славой, ни деньгами, ни достижениями евреев.

Побродив по щиколотку в снегу между надгробиями, мы зашли в холл дома престарелых. Посередине стоял трон, весь покрытый мозаичными узорами и сценками из сказок. Вежливый парень объяснил нам, что трон сделан совместными усилиями обитателей дома на занятиях керамической мастерской. «Бременские музыканты вам знакомы?» – спросил он, показывая на один из керамических сюжетов и покатил дальше другой трон, на колесиках, с одним из авторов шедевра – прогуляться по улице. Мда. Воссозданная домашняя жизнь, а во внутреннем дворике – кладбище… А летом? Гуляют ли они там? О чем думают? И есть ли среди них евреи?

Дорогая мамочка!

Сегодня мы были в зоопарке, оранжерее и рядом, по соседству, во дворце Шенбрунн. Дворец красивый, кабинет Франца Иосифа аскетичный, а все остальное – изобретательно и пышно до умопомрачения. Тебе бы понравилось, что Франц Иосиф вставал в 4 часа ночи и принимал за утро до ста человек – трудяга и неутомимый правитель. И еще – что одну комнату расписали императрица и ее дети, и при этом она ничуть не менее нарядна, чем остальные.

Но главное, зачем существует шенбруннское дворцово-парковое раздолье, это зоопарк и оранжерея. Это мы так решили. Зимний зоопарк ничуть не плох: всех животных видно в их домиках через стекло. Панды сидят посреди огромного вольера и жуют толстенные палки бамбука, как хлебные палочки. Одна из них легла на спину и перебирает зеленые ветки, разложив их на белом пузе. Впрочем, я не знаю, кто из животных выиграл бы конкурс на самое запоминающееся… Жираф? В зимнем вольере они бродят туда-сюда и заглядывают в глаза посетителей, наклоняя километровую шею. В коралловом рифе водятся странные макароны и рыбы-подлодки, а в арочном аквариуме скат плавает прямо над головой. Коалы спят, крепко обняв деревья, фламинго гнут шеи. Бегемоты улыбаются во всю рожу, опровергая миф о своем вредном характере. Мы не смогли обойти весь зоопарк, нас манила оранжерея – она пылала рододендронами и орхидеями всех оттенков… Но мы ведь вернемся в Вену, чтобы посмотреть на бодрствующих коал? Ты с нами? Решайся! В оранжерее подобрала тебе какую-то веточку, может быть, пустит корни. В искусственном пустынном ландшафте рядом с оранжереей живут тушканы, кактусы и птицы с оранжевыми глазами – в открытом доступе. Ну какой тут дворец, сама понимаешь, с его призраком несчастного сына Наполеона, когда такая живая жизнь буквально рядом.

Дорогая мамочка!

Сегодня мы с детьми слушали «Любовный напиток» в Венской опере. Ты, наверное, представила себе твою дочь и внуков в ложе или на балконе, вооруженных тем самым биноклем, что ты нам подарила? И как мы деремся из-за него и подпрыгиваем на своих стульях? А вот и нет. Мы купили билеты на стоячие места всего за 4 евро. Очередь была короткая, мы простояли минут 15, а потом ринулись вверх по лестнице за толпой, в которой, отметим, соотечественники составляли не меньше половины. Не снимая пальто, мы влетели на самую верхотуру, увидели там перильца для стоячих зрителей и быстро-быстро повязали на них свои шарфы. А потом степенно пошли в гардероб и прихорашиваться – места забиты. Сверху было великолепно видно и слышно, в случае полного онемения конечностей можно было присесть на ноги сзади стоящим, там ступенька. Неловко. Но все эти муки – ерунда по сравнению с тем блаженством, которое проистекало со сцены: я никогда не слышала, чтобы в оперном спектакле одинаково хорошо пели и играли все (все!) исполнители плюс оркестр. Дети просто балдели, я любовалась их довольными лицами и жалела, что тебя нет с нами. В состоянии эйфории мы вломились в кондитерскую «Аида» и потребовали «этот ваш нафиг захер-торт». Вечером его продают с 50% скидкой, как оказалось, но больше одного кусочка все равно не съешь. Мама, Вена прекрасна.

Дорогая мамочка!

Нам скоро уезжать, то есть возвращаться. К концу путешествия мы немного устали и уже не тушим кабачки и не режем салаты, а едим картошку фри и шницель в закусочной под нашими окнами. Местный салат в кафе – это маринованная капуста, свекла и сельдерей, иногда лук: витаминов ноль, но мы все равно его заказываем, чтобы ты потом не говорила, что мы тебя не слушаемся и не едим овощи.

Сегодня решили в третий раз пойти в Музей истории искусства… Ты помнишь, как в 70-е годы ты покупала мне альбомы по искусству – на разных языках стран Варшавского договора? В магазине «Дружба» на Тверской – помнишь? И наборы открыток, где были и Дюрер, и Кранах? А помнишь, как пациентка принесла тебе альбом с шедеврами европейской живописи, и ты отдала за него все имеющиеся на тот момент в доме деньги? И как мы рассматривали все это? И как потом все пришлось продать, когда ты загремела в больницу… Я вспоминаю эти времена тут, через 30 лет – каждый день. Потому что свидание с Брейгелями и Дюрером и Кранахом в этом музее переросло для меня в свидание с тем временем, когда я сидела на диване и рассматривала их работы, вбирая прозрачные лица и игриво изогнутые тела как часть существующего где-то Эдема искусств. Разве я могла тогда представить, что встреча с подлинниками так ошеломляет, что ты садишься и плачешь перед «Охотниками на снегу», хотя тоже мне, нашли чем удивить – сугробами и собаками… Или плачешь не от того, что Брейгель – гений, а от того, что он – старый друг и ты наконец с ним встретился после долгих лет разлуки? Ты знаешь, мама, моя любимая Мадонна Гольбейна Старшего, она такая маленькая оказалась, но в действительности она и вправду лучше всех, и с моих 12 лет ничего в нашей с ней дружбе не изменилось. Как и не прерывалось твое присутствие вокруг меня, такое ощутимое, что я иногда не знаю, где я, а где ты.