Подавляющее большинство евреев и сегодня проводит Песах с родственниками. Однако параллельно вот уже полвека, если не больше, в Америке, Израиле, а с началом перестройки и в России устраивают так назвываемые общественные седеры, когда десятки и даже сотни незнакомых людей собираются в синагоге, общинном центре или еврейском ресторане, чтобы поесть мацы, выпить четыре бокала вина и послушать традиционный рассказ об Исходе из уст специально приглашенного знатока пасхального ритуала. Причин этому несколько. Во-первых, ассимиляция — у многих евреев просто не осталось родственников, с которыми они могли бы провести праздники согласно традиции. Во-вторых, многие искренне считают, что сделать «настоящий» пасхальный седер — задача, совершенно непосильная для профана. И, наконец, в-третьих, еврейские сеятели разумного, доброго и вечного полагают, что рассказ об Исходе на фоне традиционной пасхальной трапезы — один из самых эффективных способов пропаганды национальных и религиозных ценностей.
Начиная с 1992 года автор этих строк ежегодно вел общественные седеры. Происходило это по-разному, но каждый раз — с какими-нибудь приключениями.
1 из 6
Свой первый седер я вместе с приятелем провел в 1992-м в Рамат-Гане. Организаторы из городского управления абсорбции были людьми совершенно светскими, однако твердо знали, что еврейские праздники начинаются с наступлением темноты — и именно на это время и пригласили всех участников, забыв, что проводящим надо будет еще помолиться. Как на грех, городская синагога позвала на праздник кантора, который решил порадовать собравшихся вокальным искусством и чудовищно затянул богослужение. Поэтому когда мы наконец подошли к дверям клуба, где должен был состояться седер, собравшиеся, прождавшие к тому времени больше часа, напоминали разъяренный пчелиный рой. Объяснения не помогли, — нам припомнили все грехи израильского правительства на ниве абсорбции, включая министра-раввина Переца, который тратил скудный бюджет своего ведомства на установку мезуз в домах-времянках и другую богоугодную деятельность.
Кое-как остудив страсти, мы рассадили гостей, собрались начинать — и тут увидели, что за столом ведущих устроилось какое-то пожилое семейство. Вежливые просьбы пересесть ни к чему не привели — граждане набычились, глаза налились дурной кровью: «Мы никуда не уйдем! Это наше место!» — «Но тогда мы не сможем начать…» — «Значит, не начнете!!!»
К счастью, положение спас завхоз-сефард, вынесший из подсобки колченогую конструкцию, напоминавшую стол. Мы разместились за ней и начали наконец повествование об Исходе, стараясь не облокачиваться, дабы при всем народе не рухнуть на пол вместе с мацой, вином и традиционным пасхальным блюдом.
Дальше, впрочем, все пошло нормально. Нам даже не помешало, что для некоторых участников организаторы, сбитые с толку кириллицей, приобрели Пасхальную Агаду… на бухарском языке.
В 1993-м мы снова сеяли разумное, доброе и вечное в Рамат-Гане, в подвале одной из городских синагог. На этот раз все было организовано замечательно — гостей пригласили к окончанию молитвы, Агада у всех была по-русски. Публика благодарила… Усталые, но довольные, мы пошли домой, легли спать, проснулись утром — и почувствовали легкое недомогание... Как позже выяснилось, подрядчик, обеспечивавший едой все седеры города, позаботился о том, чтобы продукты соответствовали самым строгим требованиям кашрута, но не побеспокоился о надлежащих условиях хранения. Мы еще легко отделались, а несколько десятков человек обратились сначала за медицинской помощью, а затем в суд с требованием возмещения ущерба.
Чем кончилась эта тяжба, не знаю. Говорили, что подрядчик, желая замять дело, обещал устроить для всех пострадавших бесплатный обед на День независимости. Но мы решили не рисковать.
Весной 1994-го я впервые после эмиграции приехал в Москву. На седер решил пойти в кунцевскую иешиву, квартировавшую тогда на бывшей правительственной даче. Ничего проводить я не собирался, но начальство, узнав о моем «профессиональном опыте», поручило мне седер для гостей.
В отличие от Израиля, в московской иешиве собрались только те, кто действительно хотел отпраздновать Песах, а не просто потусоваться и бесплатно поесть. Поэтому мероприятие прошло на ура, все было замечательно — пока не пришло время раздавать присутствующим афикоман. Во многих еврейских семьях есть такой обычай: во время седера дети незаметно от взрослых крадут кусок мацы и возвращают только после того, как родители обещают «выкуп» — какой-нибудь подарок или поездку. Полагая, что в России об этом обычае никому не известно, я беспечно положил афикоман на видное место, не обратив внимания, что среди гостей был турист из Израиля с дочерью лет семи-восьми. Девочка, естественно, тут же утащила ценный предмет и теперь отказывалась вернуть его безвозмездно.
Никаких ресурсов для выкупа афикомана мне выдано не было. Папа, к которому я обратился за помощью, честно делал вид, что, мол, я не я и лошадь не моя — вы проводите седер, вы и разбирайтесь. Глава иешивы, развлекавший в то время своих студентов, прийти на помощь не спешил, девочка, возмущенная нарушением обычая, явно готовилась закатить скандал… Какое решение было найдено и кто его придумал, я уже не помню. Но происходило это долго, шумно и весело.
Песах 1996-го я встречал в форме бойца израильской армии, будучи фельдшером роты внешней охраны израильского ядерного реактора. Проводить седер мне в тот год не довелось, но накануне праздника начальство поручило мне проинспектировать на предмет кошерности кухню и столовую реактора. Пришлось несколько дней не стричь бороду, а потом надеть парадную форму, начистить ботинки и идти инспектировать.
Видимо, работавшим на кухне пожилым сефардам сказали, что грядет большое начальство с огромными полномочиями (которых у младшего сержанта-срочника не было, естественно, никаких). Поэтому все были предельно вежливы, подобострастно заглядывали в глаза и ловили каждое мое слово, показывая многочисленные механизмы для приготовления и кошерного разогрева пищи. Я же, в свою очередь, внимательно все выслушивал, важно кивал, иногда смахивал пальцем невидимые крошки и думал про себя, что если сам реактор оборудован вполовину так же современно и мудрено, как его пищеблок, то за ядерный щит державы можно не беспокоиться.
В 1997-м, уже демобилизовавшись, я получил предложение провести седер в одном иерусалимском клубе пенсионеров. За несколько дней до праздника неожиданно позвонила руководительница клуба:
— Понимаете, наш клуб находится на самофинансировании…
— Весьма похвально, однако позвольте….
— Поэтому это наше мероприятие — платное, все участники сдавали деньги…
— Довольно логично, но я решительно не понимаю…
— Ну, понимаете, мы заказывали еду строго по количеству участников…
— Разумно. Но зачем вы мне это рассказываете.
— Ну, понимаете, поскольку вы денег не сдавали…
В общем, через некоторое время выяснилось, что кормежка человека, который проводит седер, сметой не предусмотрена. Тут уж мне пришлось объяснить, что хотя рассказ об Исходе — очень важная заповедь «и кто больше расскажет, тому хвала», проводить праздник на маце и воде я решительно отказываюсь. А поскольку за два дня до праздников найти нового ведущего было нелегко, руководительница вспомнила, что в местечке любая хозяйка умела разделить селедку на двенадцать кусков, и обещала что-нибудь придумать.
Обещание она честно сдержала. Это, правда, был самый скудный седер в моей жизни, но совсем голодным я не ушел. Зато в качестве бонуса одна бабушка привела своего внука, который звонко спел все положенные песни и тем самым избавил меня от необходимости мучительно фальшивить.
Свой последний общественный седер я провел в 1999 году в Петах-Тикве. Где-то за полчаса до праздничной вечерней молитвы заказчик — кажется, староста синагоги — отозвал меня в сторону:
— Мне нужно сказать тебе одну очень важную вещь. Ты ведь знаешь, что если гой коснется кошерного вина, оно станет некошерным.
— Ну, знаю. (По некоторым мнениям, современных пастеризованных вин это не касается, но я решил не спорить.)
— Ты понимаешь, среди участников седера будут гои. Ты уж проследи, чтобы они не трогали вино.
Обладая неплохим воображением, я живо представил себе, как отреагируют приглашенные, если я начну выяснять, кто из них истинный ариец, а кто рожей не вышел. Но даже если бы мне как-то удалось это выяснить, как следовало поступить? Идея на этот счет возникла ровно одна: поскольку праздничные столы стояли в форме буквы П, мне надо было бы встать в середине, вооружиться длинной палкой или линейкой — и бить по пальцам некошерных товарищей, тянущихся к заветной бутылке:
— Чем отличается эта ночь — ХЛОП! — от всех других ночей? Ведь во все ночи — ХЛОП! — мы едим и хамец, и мацу, а в эту ночь — только мацу…
Объяснять все это ревнителю благочестия я, разумеется, не стал, просто кивнул, пробормотал что-то невразумительное — и забыл о его инструкции, как о страшном сне. Но дядечка, видимо, что-то пронюхал, и решил постоять за подлинные еврейские ценности, не заплатив мне за работу ни копейки. В Торе, правда, сказано, что работнику следует платить вовремя — но каких ревнителей благочестия останавливали такие мелочи?
1 из 6
