В честь недавнего праздника смены масок и обязательного веселья я захотел выбрать рассказ, в коем появляются эти элементы. Герой его, царь Соломон — отнюдь не современник мудрецов, которые обычно фигурируют в текстах, но личность для них архетипическая. Царь воспринимался мудрецами Талмуда как один из прародителей мудрствования вообще, изобретатель жанра притч и загадочных иносказаний. Рассказ этот, родом из Иерусалимского Талмуда, краток и даже эллиптичен, но интригует и пробуждает мысль.
ИТ Сангедрин 2:6 20:3
Написано: О смехе сказал я: «глупость!», а о веселье: «что оно делает?» ( Ек 2:2)
Сказал Святой, благословен Он Соломону: Зачем венец на голове твоей, сойди с моего престола!
Р. Иосе бен Ханания сказал: В тот час спустился ангел и принял обличие Соломона и поднял его с его трона и воссел вместо него.
И он ходил меж синагог и домов учения и говорил: «Я, Когелет, был царем над Израилем в Иерусалиме» (Ек 1:12).
И смеялись над ним и говорили: Царь сидит в базилике своей, а ты говоришь «я, Когелет»!
И били его посохом и подавали ему плошку ячменя.
В тот час сказал:« …и это было моею долею от всех трудов моих!» (Ек 2:10)
И есть которые говорят, что это жезл, а есть что говорят — посох, а есть что говорят — пояс.
Рассказ этот появляется сразу после описания легендарных богатств царя Соломона, и, по сути дела, является экзегетическим мостиком от стиха из книги Экклезиаст 2:2: «О смехе сказал я: “Безумие!”, а о веселье: “К чему оно?” к последующему стиху из той же главы: «Чего бы глаза мои ни пожелали, я не отказывал им, не отказывал им, не возбранял сердцу моему никакого веселья, потому сердце мое радовалось во всех трудах моих, и это было моею долею от всех трудов моих» (Экклезиаст 2:10). Стихи этой книги нередко противоречат друг другу, что всегда побуждало комментаторов к изобретательным гармоническим решениям. Для талмудических мудрецов, считающих автором книги самого Соломона, противоречие между его собственными высказываниями должно быть объяснимо исходя из событий жизни автора.
Первый стих — против смеха и веселья — мог бы быть типичной реакцией самодостаточного интеллектуала на легковесные занятия черни. Смех всегда смешан с чем-то печальным и жестоким, а веселье обычно кратковременно и сменяется грустью. Соломону человеческие метания между веселием и грустью кажутся нелогичными.
Б-г сердится на царя за скептическое резонерство и решает лишить его короны, чтобы вернуть ему перспективу и помочь познать истинное отношение к веселью и печали. С небес спускается ангел, который (как это, видимо, водится у некоторых небожителей) с легкостью принимает обличье царя и как ни в чем не бывало продолжает восседать на троне, никем не узнанный, и исполнять царевы обязанности. Законный земной владыка, лишенный трона, первым делом пытается его вернуть. Он отправляется в места скопления народа, то есть, к синагогам и академиям (которые, по мнению рассказчика, были в древние времена столь же распространены, сколь и в современном ему мире) и, видимо, сообщает им, что неведомый узурпатор сместил его с престола.
Это толкователь видит в стихе Экклезиаст 1:2. «Я, Экклезиаст» воспринимается не как подпись автора неконвенциональной книги, но как настоятельное увещевание народу Израиля — «Я, Соломон, я был…» (акцент на прошедшем времени) «…царем… а ныне я изгнан».
Народ однако, не готов признать в страннике царя, ведь доподлинно известно, что трон вовсе не пустует. Так Соломону удается изведать настоящую печаль — непризнанность, безвестность, потерю имени и, конечно же, унижение.
Поколоченный царь, лишенный привычного способа существования, вынужден скитаться по улицам и просить подаяния, ведь жить же как-то надо. Люди, достаточно жестокие, чтобы избить возмутителя спокойствия, оказываются и достаточно великодушными, чтобы его накормить. Странник получает типичную пищу нищего — ячменное варево, которое способно насытить, но вряд ли может удовлетворить привыкшего к роскоши царя. Здесь оказывается, что работа над «Экклезиастом» продолжена, несмотря на новые, довольно неблагоприятные, условия существования. Отведав вареного ячменя, Соломон уже может сказать: «Чего бы глаза мои ни пожелали, я не отказывал им, не отказывал им, не возбранял сердцу моему никакого веселья, потому сердце мое радовалось во всех трудах моих, и это было моею долею от всех трудов моих».
По мысли толкователя, первая часть стиха (до слов «и это было») говорит о роскошном царском прошлом, а заключительная часть («и это было моею долею от всех трудов моих») — это трезвая констатация окружающей царя новой реальности.
Мудрость «Экклезиаста» — это мудрость, обретенная путем страданий. Страдание помогает понять и цену веселья, и стоимость печали. Мудрецы, однако, спорят о том, как стройнее истолковать этот стих. Некто полагает, что «доля» — это царский жезл, оставшийся у Соломона от былого величия. Иной же считает, что это посох странника, обретенный на новой, не царской, стезе. Но все известные прочтения сходятся в том, что «Экклезиаст» Соломона — это книга осознания ошибок, допущенных человеком властным и самодостаточным, в то самое время когда он, лишенный всего, что некогда делало его великим, даже имени, учился понимать истинную цену веселья и печали.
Рассказчик не удосуживается сообщить нам, удалось ли Соломону вернуться во дворец, поскольку это не его задача. Надо сказать, что в ответе на этот вопрос (не задаваемый здесь) разошлись мнения талмудических мудрецов. Так, рабби Иудан и рабби Хуния соглашались, что три мира увидел Соломон в жизни своей, но не соглашались — в какой последовательности. Рабби Иудан говорил, что Соломон был царем, затем простолюдином, затем вновь царем. Рабби Хуния считал, что он был сначала простолюдином, затем царем, а потом снова простолюдином.
Следует признать: наш рассказчик считает что автор «Экклезиаста», скорее всего, не прав относительно ценности веселья. Мы, однако, можем позволить себе поразмыслить над тем, познаваема ли цена веселья и печали с точки зрения скитальца, что обдумывает жизнь над плошкой ячменя — или же не пренебрегать весельем может лишь тот, кого судьба вернет к безвременно оставленному благополучию.
