Красота изъянов

Реувен Кипервассер • 22 апреля 2015 года

Минус на минус дает плюс: мудрец в талмудическом рассказе неожиданным образом спасает женщину от неминуемой беды и заодно утирает нос ее мужу, пытавшемуся поставить героя в неловкое положение.

История эта встречается нам в том же цикле, что и рассказ о велеречивом вавилонянине и его молчаливой жене. В обеих историях отношения мужа и жены как-то далеки от идеальных, непонимание приводит к конфликту, а между женой гневного мужа и талмудическим мудрецом на глазах создается некий внезапный пакт, который возвращает женщину к домашнему очагу. И в обеих историях рассказчик смеется. Вопрос — над кем?

ВТ Недарим 66б
Один человек сказал своей жене: клянусь, что не будет у тебя права довольствоваться чем-то из моего имущества, пока ты не покажешь твой прекрасный изъян рабби Ишмаэлю бен Иосе.

Говорил им раби Ишмаэль: Может, голова ее прекрасна?
Ответили: Яйцеподобна.
Может, волосы ее прекрасны?
Подобны оческам льна.
Может, глаза ее прекрасны?
Воспалены.
Может, уши ее прекрасны?
В два раза больше обычных.
Может, нос ее хорош?
Приплюснут.
Может, губы ее прекрасны?
Велики.
Может, шея ее прекрасна?
Согбенная (или — длинная).
Может, чрево ее прекрасно?
Вздуто.
Может, ноги ее прекрасны?
Широки, напоминают гусиные.
Может, имя ее прекрасно?
Лихлухит ее зовут.

Сказал им: Прекрасно названа она! Ибо в соответствии имени своему выпачкана она изъянами!
И разрешил он ей вернуться домой.

Как и в других рассказах этого цикла, в основе лежит конфликт, но это вовсе не конфликт между мужчиной и женщиной. Это спор между мудрецом и Иным, между мужем ученым, следующим талмудическим нормам, и мужем, не то чтобы ученым и к нормам относящимся без должного почтения. В основе конфликта лежит желание Иного оспорить привилегию мудрецов разрешать обеты, то есть освобождать человека от данной им клятвы. Откуда у мудрецов взялась эта привилегия? В древности, в Храмовую эпоху, обет разрешался тем, что человек, не способный выполнить свое обещание, приносил покаянную жертву, принимаемую священником. После разрушения Храма жертвы приносить стало невозможно, а обеты разрешать было необходимо — так возник подходящий случаю талмудический институт.

Мудрецу следовало ретроактивно доказать, что обет либо нелогичен, невозможен и потому должен быть аннулирован постфактум, либо — что он исполним, следует отыскать возможность заместить его исполнение иным действием. В обоих случаях речь идет о галахической фикции, предложенной ученым сообществом, — разумеется, это не могло не вызвать скептических реакций у Иных, то есть не мудрецов.

Безымянный муж нашей героини явно не в ладу с учеными людьми. Он делает несчастную свою жену орудием полемики против раздражающих книжников: приносит обет, согласно которому женщина лишена всяких имущественных прав до тех пор, пока не покажет мудрецу р. Ишмаэлю сокрытую часть своего тела, которая известна только супругу и которую тот именует «мум яфе», «прекрасный дефект». Тем самым муж задает мудрецу и галахическую задачу, и просто загадку: угадай-ка, какой из сокрытых платьем дефектов моей жены любезен мне. В такой постановке вопроса можно усмотреть немало скрытого подтекста. Например, парафраз на известный стих из Песни Песней, где возлюбленная героя так прекрасна, что не найти у нее ни одного изъяна.

Как не увидеть его в загадке, где у жены есть все изъяны, но только один из них красив.

Другая интертекстуальная параллель — к закону (галахе) из Тосефты Кетубот 7:10, в котором сказано, что если отец, отдавая дочь замуж, утаил от суженого один изъян невесты в списке ее изъянов, то в случае, если муж обнаружит скрытый от него изъян, брак признается недействительным. Если же отец дал понять, что известные изъяны невесты — отнюдь не единственные, то брак действителен, даже если муж обнаружил что-то такое, что его совсем не обрадовало. Судебная логика этого казуса понятна, но с точки зрения обычного здравого смысла это может позабавить. Муж обрел жену не с двумя, а с тремя изъянами. Разве для него имеет значение, что третьего, теоретически, можно было бы ожидать?

Но вернемся к нашей истории. Надо понимать, что, посылая бедную Лихлухит к рабби Ишмаэлю с приказом показать ему нечто интимное, спрятанное на ее теле, муж ставит жену в нелепое положение: она должна либо обнажить себя перед чужим мужчиной, либо остаться соломенной вдовой, бесправной женщиной при живом муже. Он также ставит в нелепое положение мудреца: тот явно не хочет, да и не может, оказаться в двусмысленной ситуации, когда ему приходится осматривать тело женщины; однако, отказавшись участвовать в жестокой игре, он ничем не поможет бедняжке, попавшей в столь плачевное положение.

Героиня так и не появится на сцене, никакие члены ее казуистического тела не будут представлены смущенному раввину. Вместо этого рабби Ишмаэль прочтет загадку строптивого мужа буквально и интерпретирует ее так: прекрасный изъян — это не оксюморон, а такой изъян, который в сочетании со всеми остальными составляющими создает красоту. Поэтому ему сначала нужно понять, каковы остальные составляющие красоты нашей героини. Для этого ему, разумеется, не нужно смотреть на нее: в подобной ситуации это неуместно и легковесно. Вместо этого он задает вопросы окружающим, предлагая им судить о красоте женщины.

Создается впечатление, что в той культуре, о которой идет речь, существует определенная конвенция о том, какова должна быть настоящая женщина.

Нечто подобное мы обнаруживаем и в средне-персидском сочинении о диалоге шаха Хосрова и его пажа: перечисляя элементы женского тела, они конструируют коренастую модель округлых форм, с короткой шеей, блестящими волосами и глазами. Эта модель вряд ли победила бы на современном конкурсе красоты, но была вполне желанна на берегах Тигра в ту эпоху.

Обнаружив, что во всем ансамбле, от головы до пят, нет ничего одобренного каноном, мудрец проверяет последнюю составляющую — имя. Казалось бы, нет ничего общего между физической красотой и именем, ведь имя — это только слово. Однако именно здесь скрывается и поворотный момент нашего рассказа, и ключ к пониманию прекрасного. Прекрасно то, что соразмерно, то, где слово и объект дополняют и балансируют друг друга. Женщина, чье имя (кстати, нигде, кроме этого рассказа, не зафиксированное) лишено благозвучия и может быть понято как «замарашка», оказывается примером чарующей гармонии. Ее имя находится в полном соответствии с ее многочисленными изъянами, и потому оно и есть тот самый «прекрасный изъян».
Гневный муж послал свою жену к мудрецу, чтобы насмехаться над изобретательностью раввинистического класса в разрешении обетов, а ученый муж воспользовался моментом и не без триумфа вернул женщину к домашнему очагу. Мудрецы, разрешая обет, придают ему новый смысл и ретроспективно изменяют действительность. Так и здесь — загадка-обет приобрела новый смысл, которого, скорее всего, никто изначально за ней не предполагал. Новый смысл изменил действительность, так что слабый победил сильного, и изгнанная женщина была восстановлена в правах. Простак, который хотел высмеять мудреца, манипулируя собственной женой, сам оказался высмеян.

Женщина, казалось бы, выступает здесь не более чем орудием в поединке двух мужчин: один — простак, другой — ученый. Безусловно, все это действо с телом женщины и его изъянами отдает некоторой мизогинностью и не очень корректно с сегодняшней точки зрения; рассказ этот — весьма маскулинный, что не удивительно, учитывая его природу. Однако обратим внимание и на то, что в своем решении рабби руководствуется не мужской солидарностью, но заботой о судьбе женщины, и преисполнимся уважения к его мудрости.