Присутствие смерти в мире логично — ведь если бы люди не умирали, то земля была бы уже давно перенаселена, да и строительные материалы для человеческих тел недолговечны. Однако смерть всякий раз потрясает нас, вызывая ощущение, будто происходящее ужасно, неправильно и жестоко. Это находит отражение в дуалистических религиях — смерть там приходит не от истинного Бога, но от его антагониста — проблематичного Демиурга. В иудаизме, если автор позволит себе обобщить, смерть — это божественное орудие, персонифицированное в талмудической литературе в виде Ангела Смерти. Человек смертен вследствие грехопадения первого человека, но божественная природа смерти не есть демоническая уловка. Она — нечто, комплементарное человеческой природе. Существует немало талмудических рассказов, повествующих о тщетности дебатов с Ангелом Смерти, но сегодня мы поговорим не о них, а о несколько более радикальной попытке найти в этом мире место, над коим Смерть не властна.
ВТ Сангедрин 97a
Сказал Рава: Я всегда говорил: Нет правды в мире. Но один ученик мудрецов, и Рав Тавут его имя (а некоторые говорят, что имя его Рав Тавюми), и если бы ему дали бы все золото, что есть в мире, то все равно бы он не солгал, говорил мне, что однажды он оказался в месте, которое называлось Кушта (правда). В этом месте никто не лгал и не было человека, который бы умер до того времени.
Он женился на одной из их женщин и имел с ней двух сыновей. В один день его жена мыла свои волосы, и тогда соседка пришла и постучала в дверь. Полагая что это негоже сказать [что его жена занята мытьем], он сказал: Ее нет здесь. И оба его сына умерли. Пришли к нему люди этого города и расспрашивали его: Что этому причиной? И он рассказал им: Так и так было дело. Сказали ему: Пожалуйста, уходи из нашего места и не натравляй смерть на нас.
Итак, вполне известный вавилонский законоучитель начинает повествование с несколько пессимистичного утверждения, что мир зиждется на лжи, и нередко то, что всеми воспринимается как истина, на самом деле таковым не является. В доказательство он рассказывает историю, больше похожую на притчу: на это намекают обе версии имени героя, которое означает «хороший, добрый» и предполагает, что его носитель — человек безобидный и к злу и лжи не склонный. Никому не ведомый нарицательный персонаж, вероятно, проводит жизнь в скитаниях, блуждая по городам и весям, и наконец обнаруживает некий город, который носит название Кушта, то есть «правда» на арамейском языке. Из этого, вероятно, следует, что местные жители говорят на арамейском, а сам город находится где-то в Месопотамии, в ее нехоженых окраинах. Читателю остается лишь гадать, иудеи ли жители этого города, или вполне обычные в этом ареале арамеи — впрочем, это оказывается не слишком важным. Так или иначе, выясняется, что жители этого места были весьма любезны нашему герою: Тавюми был не готов солгать даже за вознаграждение, они же не лгали вообще никогда, ни при каких обстоятельствах.
Рассказчик дает понять, что бессмертие это было следствием их правдивости, недопустимости лжи. Героя нашего коллектив правдолюбцев принимает достаточно благосклонно, что немудрено: его зовут Тавюми, он уже задолго до этого провозгласил, что лгать не готов даже за большие деньги. Герой начинает новую жизнь в новом месте, обзаводится женой и детьми, все идет своим чередом. Благолепие нарушается внезапно, когда в неурочный час у ворот его дома оказывается соседка, явившаяся с визитом к его жене, тогда как та занята мытьем волос. Мытье есть процедура интимная и потому не то чтобы с легкостью упоминаемая; тем более когда говорящий — мужчина, а его собеседница — женщина. Поэтому герой предпочитает не говорить соседке прямо, где его жена, а уклончиво сообщить ей, что той-де нет здесь.
Смерть приходит в город бессмертных и уносит жизни ни в чем не повинных детей не совсем правдивого Тавюми и его безымянной жены.
Чем-то похожую историю рассказывают церковные писатели того же времени о некоем Зосиме, который, скитаясь, забрел в места проживания бессмертных рехабитов, потомков библейского Рехаба, сына Аминадава (2 Ц. 10:15-28), обитающих у реки Самбатион. Зосима принят ими радушно, и, желая навсегда остаться среди них, он взволнованно просит: если кто-то из обычных людей придет его искать, пусть ему скажут, что, мол, Зосимы здесь нет и не было никогда. Далее следует оперная сцена со всеобщим плачем, коим бессмертные оплакивают ложь, изобретенную Адамом и с тех пор преследующую смертных. Разумеется, Зосиму тотчас же отправляют продолжать свои благочестивые скитания в местах иных.
Так оказывается, что Вавилонский Талмуд разделяет веру современных ему поколений в то, что Смерть не властна над людьми правдивыми. Однако существование людей в обычном обществе непредставимо без хотя бы малого употребления лжи, и потому бессмертие, теоретически возможное, оказывается недостижимым.
Читателю останется решить, оптимистично это заключение — или же наоборот.
