Один из немногих в талмудической литературе биографических циклов рассказов, который мы обсуждаем уже несколько месяцев, подходит к концу и завершается смертью героя, которая, как известно, неизбежна.
Псикта де рав Кагана 11:23
Рабби Лазар бар Шимон ослаб. Однажды оголилось его плечо, и увидел он, что его жена то плачет, то смеется.
Сказал ей: Клянусь, я знаю, почему ты смеялась и почему ты плакала! Смеялась, говоря про себя: Хороша была моя доля в этом мире, ибо я была вблизи этого праведного тела. А плакала ты, говоря так: Горе этому телу, что идет в тлен. И верно, я умираю, но гниение не властно надо мной, только лишь один червь вгрызется у меня за ухом. А все потому, что однажды вошел я в синагогу и услышал голос человека, говорившего негожее, и усомнился я, следует ли его наказывать, и не наказал.
А когда умер, то так случилось, что был похоронен в Гуш-Халав.
И являлся рабби Шимон бар Йохай жителям Мерона и говорил им: Мое правое око! Неужели не удостоился я того, чтобы вернули мне его?!
И ходили жители Мерона в Гуш-Халав, чтобы перенести его, но встречали их жители Гуш-Халава дубинками и колами. Однажды, в канун Великого поста, решили мероняне: Вот настало время для того, чтобы перенести его, пока те заняты! И когда они вышли за город, пришли два огненных змея и шли перед ними. Сказали: Видимо, настал час его принести! А когда вошли в пещеру, встали два огненных змея на стражу. Сказали: Кто войдет и принесет его? Сказала его жена: Я пойду и принесу его! Ведь есть у меня знак! Вошла, нашла его и стала его переносить, но тут обнаружила того могильного червя что вгрызался у него за ухом. Хотела удалить его, но услышала Бат-Коль, говорящую: Оставь! Позволь заимодавцу взыскать свой долг. Вынесли его и принесли к его отцу. Говорят, что с того часа не являлся более рабби Шимон бар Йохай меронянам.
Мы уже наблюдали, как в рассказах о рабби Эльазаре, сыне рабби Шимона, вновь и вновь возникало его тело: шла ли речь о его телесной мощи, проявляющейся и в богатырском молодечестве, и в поглощении пищи, и в винопитии, или о добровольном отказе от тех преимуществ, которые дает физическая сила, или же о принятии страданий, также вполне телесных. В начале данного рассказа уже намеченная ранее коллизия между телесной мощью и уничижением плоти представлена очень зримо и откровенно. Некогда могучее тело мудреца ослабло от страданий, уже не добровольно принятых, но предвещающих последний час. Беспомощный в своей болезни, он не следит за состоянием своих одежд, и его обнаженное плечо предстает взору жены, той самой гордой дочери рабби Шимона из Лаконии, что отвергла сватовство самого рабби Йегуды Патриарха. Та, что была интимно знакома с телом этого человека в дни его могущества, теперь видит его в состоянии почти детской беззащитности, и противоречивые эмоции охватывают ее, проявляясь то в плаче, то в смехе (или, возможно, в улыбке – следует помнить, что древние языки не делали различия между смехом и улыбкой). Мудрец и на смертном одре прежде всего комментатор – он дает объяснение странному поведению жены. Смех говорит о разделенном счастье их совместного телесного бытия, а плач – о сокрушении по поводу неизбежного разрушения возлюбленного тела, которое скоро станет добычей могильного червя.
Интересно что мудрец пользуется редкой арамейской идиомой гуфа цадика – «праведное тело». В тех немногих случаях, когда эта идиома употребляется в раввинистической литературе, речь идет о телесных испытаниях героя – боли, страданиях, ощущении конечности своего существования. Здесь следует, пожалуй, вспомнить о том, что феноменолог Мерло-Понти утверждал, будто мы напрасно соотносим свое «я» только с душой, предпочитая видеть в теле лишь вместилище души, тогда как у тела есть свой личностный опыт и в нем также пребывает часть нашего «я». Так, довольно двусмысленно, рабби Эльазар бар Шимон называет себя «праведным телом», имея в виду весь многообразный телесный опыт, ставший частью его собственного «я». Говоря любимой женщине о неизбежном расставании, он утешает ее тем, что – вопреки законам природы – его тело не будет подвержено тлению, лишь только одна его часть – ухо – будет доступна могильному червю.
Концепция телесного наказания свыше за совершенный грех нередко встречается как в еврейских, так и в христианских писаниях античности. Ухо нашего героя было связано с грешным поступком: некогда он услышал неподобающие слова в синагоге и не наказал негодника, хотя и мог. Рассказчик не уточняет, в чем заключалась преступность слов того синагогального оратора, но, если принять во внимание время действия, можно предположить, что то был гностик, или христианин, или какой-либо еще внутрииудейский «иной», которого рабби Эльазар в тот период своей жизни не счел нужным наказывать и изгонять из синагоги. Рассказчик же находится на иной позиции, используя историю телесного наказания мудреца как предостережение людям, которые в сомнительных случаях предпочитает позицию невмешательства. Эффект усиливается тем, что нам известно о герое из предыдущих рассказов: он был человеком с активной гражданской позицией, готовым вмешиваться в ход событий и вершить суд над теми, кто в его глазах подлежал суду.
Помимо концепции телесного наказания существует и другая древняя концепция, согласно которой цельность мертвого тела и его сопротивляемость процессам деструкции отражают праведность покойника. Цельность тела рабби Эльазара могла бы быть совершенной, но небольшой проступок, совершенный им некогда, приведет к тому, что медленный деструктивный процесс начнется у его уха. В остальном же сохранность праведного тела надежно свидетельствует о том, что при жизни его члены не были задействованы ни в каких грешных поступках. Эта тема влияния греха на тело не очень популярна в раввинистической литературе, и здесь она возникает с определенной целью. Как мы помним из предыдущих встреч с рабби Эльазаром, мудрец не чурался поступков сомнительных с точки зрения современников и нередко подвергался осуждению коллег. Посмертная цельность его кожных покровов свидетельствует всем о его безгрешности при жизни, несмотря на сонм слухов и пересудов. Но в чем ценность тела умершего в мире живых? Ответ на этот вопрос мы получим из второго действия рассказа.
Они отправляются в путь, ведомые огненными змеями, – по-видимому, древним восточным символом загробного мира, и видят в этом знак того, что их затея будет успешной. А оснований для беспокойства у них было немало: войти на кладбище и потревожить покой умершего – дело небезопасное, особенно если умерший – великий человек. Они приходят к пещере (а именно в пещерах было принято хоронить в Палестине в те времена), и змеи занимают позицию стражей у входа. Создается ситуация довольно двусмысленная. Огненные змеи, пришедшие из Мерона в Гуш-Халав, охраняют могилу от входа меронян или поджидают возможного вмешательства задиристых гуш-халавян? Не понимая намерений волшебных существ, мероняне опасаются войти в усыпальницу мудреца и начинают искать смельчака, уверенного в собственной праведности и готового войти в пещеру.
Здесь оказывается, что героиня первой сцены этого рассказа присутствует и во второй. Она сопровождает мужчин Мерона, отправившихся отвоевывать останки праведного тела, вблизи которого она прожила свою жизнь, а когда обнаруживает их замешательство, неверно его истолковывает: они, полагает жена рабби Эльазара, боятся не узнать останков умершего, но она, его вдова, непременно его узнает! Женщина отважно входит в обиталище мертвецов, и ищет между трупами, покоящимися там, столь знакомое ей тело. Обнаружив его, она, не прибегая к помощи мужчин, собирается вынести его наружу, но тут ее взгляд находит предсказанного рабби Эльазаром могильного червя. Она решается на поступок вполне естественный – убрать работника деструкции с праведного тела. И тогда приходится вмешаться высшим сферам.
Мы встречаемся с понятием Бат-коль – букв. «дочь гласа» или «часть гласа». Это теологический неологизм талмудического иудаизма, возникновение которого связанно с представлением о том, что эпоха пророчеств уже закончилась и никто не способен услышать подлинный божественный глагол, но лишь нечто производное от него. Речь идет как бы об отголоске гласа Всевышнего, и таким образом мудрецы избегают антропоморфного описания Бога. Бат-коль – это персонификация божественного волеизъявления, появляющаяся неизменно в женском роде. Таким образом над праведным телом умершего мужчины ведется женский разговор. Бат-коль велит вдове не препятствовать тому процессу, который в конечном счете может привести к полному разрушению праведного тела. Ошибка, совершенная мудрецом при жизни, должна быть искуплена посмертным наказанием тела, которое, даже лишившись души, остается носителем части «я» умершего. Процесс исчезновения его тела из мира живых неизбежен, хотя и замедлен.
Сохранное или нет, тело умершего необходимо живым. Поместив останки мудреца на городском кладбище, они интегрируют его в свой мир. В пещерах городского некрополя, что на входе в Мерон, будут пребывать останки двух столь разных, но столь важных сыновей этого города, внося свой вклад в городской депозит праведных дел и заслуг. Единение сына и отца послужит успокоению обоих и принесет покой обитателям города Мерон, пренебрегшим своей трапезой в канун поста во имя возвращения праведных останков. И надо полагать, что одна женщина, чье имя так и не появится в рассказе, изложенном мужчиной для мужчин, тоже будет успокоена возвращением праведного тела на свое место.
Перед нами история, рожденная местом, в коем происходит действие, герой которого и становится локальным героем. Рассказчик, скорее всего, еще не в курсе позднего обычая празднования Лаг ба-омера в окрестностях Мерона в той самой пещере, о которой шла речь выше . Но он еще не так далек от своих предшественников, рабби Шимона бар Йохая и рабби Эльазара, чтобы не переживать связь с ними, делающую его жизнь в том месте, где когда-то жили они, полнее и осмысленнее.
В Средние века жители Галилеи захотят вновь ощутить связь с этим местом и некогда жившими в нем мудрецами и, вдохновленные образом великого рабби Шимона в интерпретации каббалистов, вернутся к пещере, где древние мероняне хоронили своих мудрецов. Противоречивая фигура рабби Эльазара останется в тени, из коей автор этих строк попытался его извлечь. А нам с вами, о читатель, остается поразмыслить о людях которые придают смысл местам, о местах, в которых пребывают люди, и, пожалуй, о том, какая доля нашего «я» пребывает в душе, а какая – в нашем, той и иной степени праведности, теле.
