Смерть, как известно из учебника русской грамматики и набоковского эпиграфа к «Дару», неизбежна. Встреча со смертью — это заключительная из встреч, переживаемых человеком в жизни, и оформлению ее разные культуры посвятили немало усилий, воображая процесс, как это водится, по-разному. Одно из различий — способ персонификации смерти. Образ Ангела Смерти впервые появляется в талмудической культуре — этот ангел (вполне мужского рода) хотя и подчинен Владыке мира, но имеет определенную независимость. В талмудической нарратологии он появляется в рассказах, посвященных последней встрече в жизни талмудических героев; впрочем, некоторые из них встречались с этим персонажем более одного раза. Иногда смертоносный посланник судьбы не лишает собеседника жизни (что было бы логично), а предпочитает с ним о жизни побеседовать, — что само по себе не лишено интереса, ведь точка зрения Смерти по этому поводу несколько отличается от таковой у смертных. Рассказ, который мы прочтем сегодня — один из таких рассказов, хотя Ангел Смерти появится в нем только ближе к концу.
Когелет Рабба 3:2
История об одном из богачей Ципори, и было у него (празднование) введения в завет.
И взошли туда богачи из Эйн Тээна и раби Шимон бен Халафта с ними.
Когда пришли к городским вратам, то обнаружили там шум от юношей, что стояли и потешались у одного здания. Увидели р. Шимона бен Халафту юного и хорошего собой и сказали ему: Не уйти тебе отсюда, пока ты не спляшешь нам немного!
Сказал им: Не пристало мне, ибо я старец!
Разгневался, но они не опасались его, и не отступили.
Поднял лицо свое и увидел некое строение, что было повернуто.
Сказал им: Повторяйте за мной то, что я вам говорю. Идите и скажите хозяину этого строения: если он спит, пусть проснется. И знайте: В начале сладок грех, а в конце горек.
От голосов говорящих проснулся хозяин строения и вышел и пал ниц к ногам рабби Шимона.
Я прошу тебя, не смотри на слова их, ведь они молоды и глупы!
Сказал ему: Что я могу тебе сделать, вот уже свершен приговор. Но я задержу его, пока ты не вынесешь все, что у тебя есть в строении.
Вышли исполнять заповедь введения в завет.
И отец ребенка поил их старым вином.
Говорил: Пейте доброе вино, так как я полагаюсь на Господина Небес, что от этого же вина я подам вам на его свадебном пиру!
От их разговоров вышел р. Шимон бен Халафта в темноте и встретил Посланника к творениям. Сказал ему: От того ли, что вы уверены в своих поступках, вы выходите в столь поздний час!
Сказал ему: Кто ты?
Сказал ему: Я Посланник к творениям!
Сказал ему: Отчего лик твой грустен?
Сказал ему: От всяких тяжелых слов что я слышал от творений весь день!
Сказал ему: И каковы они?
Сказал ему: Тот ребенок, которого вы ввели в завет сегодня, записка есть у меня о нем, чтобы я взял его через тридцать дней. А отец его говорил: Пейте доброе вино, так как я полагаюсь на Господина Небес, что от этого же вина я подам вам на его свадебном пиру! И слышал я и был грустен, ибо ваша молитва отменяет (приговор).
Сказал ему: Жизнью твоей клянусь, ты покажешь мне мою записку!
Сказал ему: Я не властен ни над твоей ни над миром товарищей твоих.
Сказал ему: Почему?
Сказал ему: Ибо каждый день они заняты Торой и исполняют заповеди и дают милостыню и Святой, благословен Он, добавляет им дни ко дням.
Сказал ему: Благословен Он! Как не властен ты над нашей запиской, так не будет у тебя права приблизиться к этому введенному в завет!
Молились о нем и жил ребенок.
Итак, в городе Ципори (Сефорис) один из важных богачей города вводит новорожденного сына в завет Авраама (проще говоря, мальчику делают обрезание) и все важные люди города и его окрестностей приглашены на празднество. Из деревеньки Эйн-Теена, что в окрестностях Ципори, приходят тамошние видные жители и с ними мудрец, рабби Шимон бен Халафта. Мудрец этот во всех отношениях человек необычный, несколько аутсайдер, известный своим интересом к явлениям природы и ироническими суждениями о порядках в обществе. Войдя в город, деревенский мудрец встречает группу молодых людей; те, привлеченные его внешним видом (судя по короткому замечанию рассказчика, рабби Шимон был моложав и недурен собой; возможно, он не имел вида, который, как считалось, пристало иметь мудрецу), требуют, чтобы он сплясал. Существует два варианта этого приглашения с почти незаметными различиями: согласно Когелет Рабба 3:2 юнцы хотят, чтобы мудрец сплясал перед ними, согласно более поздней версии этого рассказа в Сефер Маасиот 239 они хотят, чтобы он сплясал с ними вместе. Как бы то ни было, рабби Шимон отказывается, утверждая, что он «старец», то есть мудрец, и потому не может плясать на улицах Ципори, как в компании, так и в одиночестве. Юноши, однако же, не успокаиваются. Видимо, есть в их настойчивости указание на нечто подобное ритуалу, принятому у молодых горожан определенного толка по отношению к чужакам. Танец (в оригинале рикуд, то есть танец мужской, который девы не танцуют; они только водят хороводы — махоль) — это своего рода ритуал посвящения, пройдя который, «молодой» новичок получает право следовать далее. Однако наш герой настаивает на своем старшинстве и доказывает его, обнаруживая готовое упасть строение и предвидя его судьбу. Так незнакомец, который был обозначен как «юный», то есть, незначительный, расставляет все по местам, не забыв заодно одарить настоящих юнцов афоризмом: мол, грех сладок лишь в начале, но оставляет горечь в конце (гораздо лучше это изложено в версии Сефер Маасиот: «В начале сладок грех, а потом горек как смертная полынь»).
Следует уже здесь отметить, что рассказчик, скорее всего, критичен и к жителям города Ципори, и к институту еврейской Патриархии (Несиут) которая находится в этом городе. В городе, который видит себя центром жизни в Галилее, юнцы заправляют порядком на улицах, а дряхлые строения остаются без присмотра (это, кстати, вообще был бич древних городов). Нужно прийти нашему деревенскому мудрецу извне в пределы города, чтобы заносчивые горожане увидели, что Ципори далек от идеала, и поняли, каковы истинные ценности: своей молитвой рабби Шимон удерживает рушащийся дом, пока его обитатели выносят свое имущество.
Преодолев таким образом городские врата, мудрец идет далее и оказывается на пиру. Хозяин пира счастлив и, видимо, потому бахвалится. Он подает гостям старое выдержанное вино и утверждает, что его так много, что хватит до свадебного пира новорожденного, то есть как минимум на ближайшие 18–20 лет. Это все, что мы узнаем о пире — впрочем, можно предположить, что он не был симпозиумом мудрецов, потому что наш герой довольно скоро покидает вечеринку и продолжает путь в темноте. Поступок несколько рискованный, но, видимо, рабби Шимон не опасается преступных горожан.
На темных улицах мудреца ждет другая встреча: Ангел Смерти, называемый иногда в палестинских текстах Посланником к творениям, по-свойски вступает с ним в беседу (вероятно, это происходит не впервые). Ангел укоряет мудреца за то, что тот неосмотрительно шатается один по ночам, подвергая себя смертельной опасности, — и вот, пожалуйста, Смерть подле него. Но тут же оказывается, что Посланник явился не по Шимонову душу. Ангел Смерти раздосадован. Он раздражен глупостью хозяина пира, бахвалящегося запасами вина, — тогда как Ангел знает, что из высшей канцелярии уже поступила «записка», вердикт о том, что новорожденному уготовано умереть. Но это еще не все: Ангел подавлен тем, что ему мешают спокойно работать. Несмотря на имеющуюся записку, исполнить миссию, вероятно, не удастся: на пиру были мудрецы (наш герой), а Божественное провидение имеет обыкновение следовать их молитве. Ангел удручен, ведь работать приходится в крайне переменчивых условиях: порядок все время нарушается вмешательством непостоянного человеческого фактора — и Божественного милосердия, каким-то образом связанного с тем, что делают люди.
Узнав, что действия Ангела Смерти определяемы постановлениями свыше, наш герой, движимый естественным любопытством, хочет заглянуть в свою записку, но тут ему открывается нечто более важное. Смерть мудреца, оказывается, учитывается в иных реестрах. Тот, кто занят словами Торы, которая есть жизнь, проходит по другому ведомству, и Ангел Смерти над ним не то чтобы властен — и к тому же не имеет нужной документации. Вооруженный этими знаниями мудрец решает действовать и возносит свои молитвы за здравие новорожденного, тем самым окончательно отменяя имевшуюся у Смерти записку. Ангелу приходится с достоинством удалиться, скрежеща зубами.
Удалось ли бахвалу-хозяину сохранить от старого вина для свадебного пира, история умалчивает; рассказчик же сумел одновременно и покритиковать заносчивых сефорийцев, и прославить деревенского мудреца, чья молитва сильна и в Сефории, и в иных местах, от мира сего весьма удаленных.
