Как известно усердному читателю предыдущей колонки, наш бывалый путешественник Раба бар Бар Хана, преодолев моря и неизведанные страны, оказывается в пустыне, которая, в древней дикости своей, есть то место, где находятся остатки прошлого и будущего. А продолжив свое путешествие, бар Бар Хана столкнется с иным типом знания.
Бава Батра 74а
Говорит Раба бар Бар Хана. Однажды я шел через пустыню и сопровождал меня некий араб (тайа//). Он брал прах с двух дорог и, обнюхав его, заключал: «Эта дорога ведет к такому-то месту, а эта дорога к иному месту». Спросили мы у него: «Далеко ли до воды?» И он отвечал: «Дайте мне праха!» Мы принесли ему прах земной, он обнюхал его и сказал: «Вода в восьми парангах от нас». И вновь принесли ему прах, и он сказал: «Вода в трех парсангах от нас». Мы подменили прах, но не смогли его обмануть.
Сказал он: «Пойдемте, я покажу вам умерших в пустыне!» И я пошел за ним и увидел их, и были они подобны спящим, окутанным простынями. Один из них лежал на спине, возведя колени, и тот араб на верблюде и с копьем в вознесенной руке проехал под коленом и не коснулся его. Взял я у одного из них лазоревую нить (из цицит), и наш верблюд остановился и не мог идти. Сказал араб: «Может, взял кто что-нибудь из принадлежащего им? Верните им! Взявший нечто у них не сможет уйти». Вернул я, и мы ушли. А когда пришел я в дом учения то сказали мне: «Всякий Аба осел, а Бар Хана дурак?! Следовало тебе сосчитать нити и узлы и поведать нам по дому Шамая ли их кисти или по дому Гилеля!»//
Наш странник продолжает идти по пустыне, и теперь его мудрость сталкивается с иным типом знания: его проводник из кочевого арабского племени тайа очевидно обладает сверхспособностями, недоступными нашему путешественнику. Людям во все времена свойственно было полагать, что человек менее развитой культуры, т.е. более близкий к природе, может обладать скрытым знанием о ее тайнах, даже не потому, что он мудр, а именно ввиду своей первозданной дикости. Для кочевника природа — открытая книга, мудрец же, сведущий в изучении текстов, не в состоянии ее прочесть. Однако, следуя сквозь непонятный и загадочный текст пустыни, человек ученый обнаруживает близкие для себя материи. Речь идет о последнем пристанище «поколения пустыни».
По мнению талмудических мудрецов, из людей, вышедших из Египта, в Землю обетованную вошли лишь Иисус Навина и Калев. Согласно этой традиции, никто больше не был допущен в Ханаан из-за проступка разведчиков, десять из которых хулили землю, текущую молоком и медом. Лишь двое вышеназванных хвалили ее, за что и удостоились в ней проживать. Так поколение, которое стояло у горы Синай и видело рассеченное море, несмотря на восхваления, данные ему пророком Иеремией (2:2), талмудическими мудрецами трактуется вполне негативно, как поколение величавых преступников. Но если, согласно Мишне (Санг. 10:3), они лишены грядущего мира, то авторы ВТ полагают, что эти люди находятся в состоянии временной смерти, или неком подобии сна, и в конце времен они воспрянут и придут из далекой пустыни в Землю обетованную, слившись с потомками своих потомков. Место последнего привала поколения пустыни неизвестно никому из талмудических мудрецов, но о нем знает кочевник, который успешно проводит там экскурсию потомку поколения пустыни, предлагая ему восхититься грандиозными размерами древних предков. Однако среди талмудических ученых не было принято интересоваться эсхатологией, а изучение галахических норм считается занятием более достойным, чем попытка заглянуть в грядущее.
Бар Бар Хана дерзает похитить нити из цицита одного из людей поколения пустыни. Пучок нитей нужен ему для того, чтобы понять, кто был прав в споре между школой Шамая и школой Гилеля о размере оной кисти. После чего он попадает под действие чудесного механизма, хорошо известного из волшебных сказок, когда преступник не способен покинуть заколдованного предела. Об этой опасности известно кочевнику, и пристыженный мудрец вынужден вернуть взятое у великанов. Представ перед учеными собратьями, он повествует им об увиденных чудесах и о неудачном похищении. Но вместо восторга он вновь слышит сетования и порицания. Ему, конечно же, не следовало красть нити, но необходимо было исследовать древнюю кисть. Так спор школ Шамая и Гилеля остается неразрешенным, путешественник пристыженным, а преимущество того, кто, не выходя из стен дома учения, может мыслию объять весь мир, — очевидным.
Страннику удалось приблизиться на расстояние вытянутой руки и к прошлому, и к грядущему, но он не смог овладеть ни тем ни другим. Лишь мысль человека, добровольно обрекшего себя на заключение в доме учения, способна вместить и прошлое и настоящее.
Талмудический рассказ, как правило, есть средство для саморефлексии рассказчика. В талмудическом повествовании рассказчик проводит четкие границы, разделяя свои и чужое. Оказывается, что наш путешественник не только странствует между мирами, но и отмечает траекторией своего пути ту грань, которая разделяет предписанный образ жизни и иной, пусть даже чарующе-влекущий. Читатель может выбрать сам, остаться ли ему дома или позволить лихорадке дальних странствий завладеть собой, мы же ограничимся размышлениями о культурных порывах к далекому и неизведанному, а также о том, почему остатки библейского былого и элементы грядущего соседствуют друг с другом.
