Вернемся к теме вавилонян, которую мы на этих страницах уже неоднократно поднимали, — но, разумеется, не исчерпали. Мы уже говорили о том, что вавилонский интеллектуал в глазах его собратьев из Страны Израиля есть фигура ультимативного Иного, с коим все время следует себя сравнивать, то отождествляя, то дифференцируя. Напомним, что религиозная экзальтация вавилонян нередко подвергается юмористическому отображению, как некий модус поведения Иного. Сегодня — еще одна история, появляющаяся в антологии мидраша VI века, Ваикра Рабба, — забавная и окрашенная сильным фольклорным колоритом.
Ваикра Рабба 22 4
История об одном человеке, который взошел из Вавилонии, и, придя, сидел он у обочины дороги и увидел двух птиц, которые сражались друг с другом на дороге. Одна из птиц убила другую. Пошла та птица, что осталась в живых и принесла какую-то траву и при помощи той травы оживила убитую. Сказал он: Хорошо бы мне заполучить ту траву, и оживлять я ею буду мертвецов земли Израиля! И когда он шел далее, то увидел мертвого лиса, лежащего на дороге. Хорошо бы мне испытать эту траву на лисе! — сказал он. Он положил траву на него и тот ожил. И так шел он дальше, пока не дошел то Тирских ступеней и увидел там мертвого льва. Хорошо бы мне испытать эту траву на льве! Он положил траву на него, и тот ожил. Встал и съел его. Это то, что говорят люди: Сделать добро злому, значит сделать зло. Не делай добра дурному и зла не учинится тебе.
Рассказ этот кажется скромным и непритязательным, но, если принять во внимание культурный фон и скрытую в нем интенцию, текст приобретает дополнительное значение и добавочный вес. Надо понимать, что рассказ — это своего рода реплика в диалоге, который культура ведет сама с собой, пытаясь понять себя, прочерчивая свои границы и определяя, кто окажется внутри, а кто извне. Наш бедный странник явно из тех, кто снаружи. Он безымянен, и все, что мы о нем знаем, — что он приехал из Вавилонии, то есть из Персии эпохи Сассанидов, в страну Израиля. Побуждения его, вероятно, были религиозно-патриотическими. Странник проделывает немалый путь, прибыв то ли караванным путем, в обход моря, то ли сначала до Антиохии, а оттуда кораблем, к берегам Земли Обетованной. В дороге на герой наблюдает поединок между двумя птицами, где одна из забияк гибнет, а раскаявшийся убийца оживляет ее, пробудив тем самым у нашего вавилонянина немало надежд. Ведь если секрет возвращения к жизни досягаем, то совсем не обязательно ждать грядущего воскрешения из мертвых! Можно, вмешавшись в естественный ход событий, вернуть тех, кто вам любезен, в мир живых.
К чести нашего героя следует заметить, что он лишен шкурных интересов. Он идеалист и видит свою роль в том, чтобы оживлять «умерших страны Израиля». А в стране Израиля покоятся и патриархи, и цари, и мудрецы, и другие важные люди. И далеко не все из них родились там, где похоронены. В той эпохе, к которой мы относим наш рассказ, среди евреев диаспоры уже не первое поколение существует поверье, что быть похороненным в стране Израиля гораздо лучше, чем где бы то ни было. Похороненный там раньше своих собратьев из Диаспоры встанет во время воскрешения мертвых и сразу станет действенным членом эсхатологического процесса. Это поверье было весьма распространено среди вавилонских евреев, и они посылали гробы с лучшими своими почившими в Землю Обетованную, платя немалые деньги за привилегию быть там похороненными. Мудрецы же страны Израиля иронизировали над этим обычаем вавилонян, сетуя, что рожденные в Вавилонии, не утруждавшие себя при жизни тем, чтобы ступать по Земле Обетованной, посылают туда свои мертвые тела, источник ритуальной нечистоты. Тем самым после своей смерти они умножают общий уровень ритуальной нечистоты той земли, которой пренебрегали при жизни, — пусть и из лучших, хотя и несколько эгоистичных, побуждений.
Я думаю, что часть этой ядовитой иронии древних израильтян по отношению к их вавилонским собратьям присутствует и в этом рассказе. Обладание чудодейственной травой придает эмиграции нашего вавилонянина почти мессианское значение — ведь он как бы уже открывает своим поступком начало эсхатологического действа и вот-вот начнет оживлять всех своих именитых вавилонских собратьев, библейских патриархов и царей. Но все должно быть прежде должным образом опробовано и эмпирически подтверждено. Поэтому сначала трава опробована на относительно мелком существе, и только после успеха этого эксперимента вавилонянин готов применить ее к телу покрупнее. Нечто покрупнее немедленно обнаруживается в виде мертвого льва. Труп заботливо помещен рассказчиком в месте, которое можно счесть своего рода вестибюлем Земли Обетованной: это Тирские ступени на берегу Средиземного моря в Западной Галилее, в месте, где ныне расположен киббуц Рош-а-Никра и где туннель, образованный гротами и ущельями, формирует своего рода преддверие, встречающее странников в земле Израиля. Зоны входа и выхода во многих традициях, в том числе и в нашей — это лиминальные пространства, где опасности поджидают путников.
Наш путник опасности не ощущает; остов льва для него — всего лишь очередное поле для эксперимента. Удивительно, но воскрешенное существо, пробудившись к жизни, обретает немалый аппетит и тут же поглощает горе-воскресителя, оставив чудодейственную траву без дальнейшего применения. Воскрешение знаменитых мертвецов Страны Израиля откладывается на неопределенный период, а рассказ завершается достаточно тривиальной максимой, исполненной здравого смысла. Но рассказывается он явно не для того, чтобы подтвердить народную поговорку. Цель рассказа — прочертить грань между должным и иным, между правильным и неправильным, подходящим и неподходящим. Предполагается, что вавилонянину свойственны и досадное преувеличение важности захоронения в Стране Израиля, и суетное желание победить смерть, желательно как можно скорее.
Поэтому герой, который в кои-то веки приезжает в Страну Израиля, чтобы там жить, а не быть в ней похороненным, не без злорадства обрекается рассказчиком на потешную смерть в чреве льва. Таким образом он прочерчивает границу между своим и чужим, между тем, кто остается извне и тем, кто оказывается внутри. Смех рассказчика, как это часто бывает, содержит определенный элемент жестокости — впрочем, направлен он здесь не сколько против незадачливого вавилонянина, сколько против наивных верований его сородичей, которые община талмудических мудрецов хотела бы точно так же оставить снаружи.
