Следуя путями Раббы бар бар Ханы, самого главного талмудического путешественника, мы уже побывали в открытом море, с его разрушительными стихиями, а теперь наш путь пролегает в каких-то трудно определимых местах, весьма удаленных от цивилизации, населенных удивительными мифологическими существами. Встречу с ними наш герой, как у него водится, предваряет энергичным заверением: «Я видел это сам, своими глазами!»

ВТ Бава Батра 73б

Сказал Раба бар бар Хана: Я сам видел того новорожденного теленка, сына Реема//,
а был он уже величиной с гору Тавор. А гора Тавор-то какова? Четыре парсанга.
А длина его шеи — три парсанга. А место упокоения его головы — полтора парсанга.
Испражнился и запрудил реку.

Сказал Раба бар бар Хана: Я сам видел ту Жабу (Акакрукта),
и она была велика как крепость Хагруния. А крепость Хагруния
какова она? Шестьдесят дворов. Пришел Змей (Танина) и проглотил
ее. Пришел Пашкеца и проглотил того Змея и, взлетев, уселся на Дереве.
Пойди, посмотри, как велика мощь того дерева! Сказал рав Папа сын Шмуэля:
Если бы я там не был и не видел (того дерева), не поверил бы сказанному.//

Итак, наш бывалый путешественник оказывается в месте, определить географическую принадлежность которого трудно. Это необычное пространство населено мифическими существами огромных размеров. Звери эти столь велики, что даже отправление ими простых физических потребностей может оказаться губительным для всего живого. Они, очевидно, принадлежат к видам древних животных, возникших на заре существования мира, когда он не был еще столь густо населен и свежесотворенные существа были гораздо больше нынешних.

Представления о таких гигантах существуют во многих древних мифологиях, и талмудический иудаизм их вполне разделяет. Огромные животные поначалу были совершенны и сильны, но в дальнейшем они потеряли и в размерах, и в силе и стали подвластны воле человека. Так, читая начало книги Бытия, толкователи усмотрели там намеки и на огромного первородного Быка, так называемого Реема, и на Левиафана с Бегемотом. Побежденные волей Творца, эти грозные твари продолжают свое существование в удаленных местах, где волею судьбы и оказывается наш путешественник. Первый, с кем он встречается, — однодневный теленок грозного Реема. Новорожденный беспомощен и вовсе неопасен, однако, после того, как он испражняется, близлежащая река выходит из берегов и затапливает сушу. Сам-то теленок этого не замечает, а вот любопытный путешественник вынужден ретироваться.

Мифологические существа опасны, несмотря на то, что их действия не направлены против человека, но лишь отображают природные механизмы и катаклизмы. Видимо, именно так — дефекацией огромного быка — кто-то объяснял сезонные наводнения в Месопотамии. Эту же историю приводит наш путешественник, не забыв отметить, что видел все самолично.

Второй рассказ — это гимн силе и прочности мирового древа. Мировое древо — концепт многих мифологий — это ось axis mundi, которая соединяет небо и землю и обеспечивает незыблемость миропорядка. Древние нередко отождествляли то или иное локальное старое дерево с мировым. Возможно, и наш рассказчик полагает, что описанная им трапеза мифологических существ, поедающих друг друга, происходит в сени реально существовавшего дерева, места паломничества туристов в Южной Месопотамии. Ведь именно об этом свидетельствует рав Папа, сын Шмуэля. Но нам интересны не ботанические подробности, а сам акт поедания мифологическими существами друг друга. Сначала в сени древа появляются две рептилии — огромная Жаба (Акарукта), которую вскоре успешно глотает Змей (или Ящер — Танина), а его, в свою очередь, незамедлительно поедает крылатое существо, по-арамейски — Пашкеца. Это — производное от среднеперсидского Башкуца, крылатого существа, похожего на грифона. Первая рептилия напоминает жабу, известную из иранского мифа, которую злой бог Ахриман поселил в корнях доброго дерева Гокарн. Добрый бог Ормазд послал необычайно мощную рыбу Кара защищать от рептилии корни и усадил на ветвях дерева могущественную птицу, с тем чтобы оберегать дерево.

В иранской мифологии есть и другое мировое древо, дерево всех семян, на которое с удивительным постоянством усаживается некое тяжеловесное крылатое создание, с тем чтобы, ломая ветви, разбрасывать семена по миру. Так поединок между хтоническими, земными тварями и тварями небесными и морскими становится поединком между добром и злом.

Второе существо — змей, или дракон Танина, тоже зверь хтонический, земной и злокозненный, ахриманского происхождения. Но его уничтожает грифон Башкуц,* создание вполне ормаздовское. Поедание рептилии существом крылатым, а стало быть — небесным, солярным, по-видимому, тоже имеет мифологический смысл, отражая смену времен года, когда солнце побеждает тьму. Но в нашем рассказе мифологический поединок извлечен из своего первоначального контекста, уже не связан ни с природой, ни с силами добра и зла, а мифологические твари — всего лишь экспонаты некой кунсткамеры, по которой прохаживается талмудический путешественник, пытаясь своими рассказами впечатлить коллег.

Сюжет его рассказа помещен в якобы реальную декорацию. Это мощное древо известно и другим путешественникам. А мифологические драмы, составляющие основу чужой культуры, становятся для талмудического рассказчике не более чем представлением, потехой. Он не отрицает иную мифологии, но, инкорпорирую ее в талмудический рассказ, лишает сакральности.

Но все это только присказка. Из этих мест Раби бар бар Хана отправится дальше через моря и пустыню. И окажется, что и в морской пучине таятся древние твари, останки хаоса, побежденного при сотворении мира. А в пустыне находятся обломки библейской истории. И все эти зоологические сюжеты — лишь достойное введение к переосмыслению собственных мифов. Но об этом мы расскажем в следующий раз.

* Не могу удержаться от того, чтобы сообщить читателю, что русская исследовательница Камилла Тревер усматривала в упоминаемой в русских былинах крылатой Паскуде метаморфозу иранского Башкуца-Пашкуца.