Образ Сталина вообще и реакция на его смерть в частности — один из контрапунктов советского и еврейского в жизни и ментальности советских евреев. С одной стороны — «отец народов» и победитель фашистов, с другой — дело врачей и вагоны для депортации в Сибирь. С одной стороны, государственная, общественная, семейная и личная трагедия, трагедия космического даже масштаба, с другой — пуримское избавление, чудо, анес. Именно в еврейском контексте имеет смысл вспоминать — отмечать — конкретный момент смерти Сталина, именно для евреев это было особенно своевременно.

Ниже — несколько воспоминаний об отношении к Сталину и к его смерти, записанных в ходе интервью с евреями из разных советских республик (из фонда «Шоа» и архива киевского Института иудаики).

Я за него ходил в бой, кричал: «За Сталина! За Родину!» Как же так, конечно, мы же его все время возвышали, мы ему верили. Когда он умер, тоска была у каждого человека.

Исаак Лазаревич Клингер, 1908 г.р., Одесса

[Смерть Сталина] мы восприняли как дураки. Я, например, как дура — как сейчас я понимаю. Потому что нам казалось, что кончился свет. Несмотря на […] тридцать седьмой год. И дело врачей уже было. Как дураки. Вообще я помню, люди, которые вроде бы все понимали, плакали. И вообще казалось, что мир... понимаете, масса людей — это вещь, которая внушаема. Понимаете, нам действительно [казалось], что Сталин не видел, что это делается помимо [него], что он ничего, бедненький, не знает.

Рита Григорьевна Дегтярь, 1918 г.р., Киев

А этот Снежкус, секретарь ЦК Литвы, он сопротивлялся [антиеврейскому курсу], жена у него еврейка была, он сопротивлялся, и никак не поддавался. Но если бы Сталин был еще немножко, кто знает, как это бы окончилось.

— А как вы отнеслись смерти Сталина тогда? Плакали?
Ну что вы, и такой мысли не было, чтобы плакать. Знали о нем, не настолько, но достаточно знали. […] Тут знали все, как это проводилось, и эти все дрязги внутрипартийные, и пьянство. Дядя Эпштейн под конец жизни даже не мог слушать радио — его тошнило.

Иосиф Юделевич, 1928 г.р., Каунас

Я родился в 1933 году. Тогда мои родители жили в Крыму. Отец был главным врачом санатория командного состава РККА — Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Поэтому говорят, что меня гладили по головке такие люди, как Якир, Молотов и т.д. Я думаю, что к тому времени и мой отец, и моя мать были абсолютно убежденными сторонниками построения коммунизма. Авторитетами, очевидно, там были все три: Ленин, Сталин и Троцкий. Особой проблемы с еврейством у них не было. Они, конечно, были убеждены, что мы идем к тому, что будем жить единым человечьим общежитием, а языком будет русский. […]
Когда было в 1952 году, в конце года, сообщение об аресте группы врачей за то, что они хотели убить, в конечном счете, Сталина, у нас в семье возникла дискуссия, правда ли это. Мой дедушка сказал: «Этого не может быть, потому что еврей не может убивать». Вот это чистейшей воды идишкайт. Папа сказал: «Этого не может быть, потому что он давал клятву Гиппократа». Здесь еврейского момента нету, хотя папа всегда знал, что он еврей, и даже в чем-то гордился этим. А я сказал: «А что им оставалось делать?» То есть идишкайт во мне не проявился. Но ощущение еврейства очень даже проявилось, потому что если бы я был русский, я был не сказал: «А что им оставалось делать?» Я бы в лучшем случае сказал: «Какие нехорошие люди».

Хаим Кантор, 1933 г.р., Киев

Это было достаточно драматично. У нас была преподавателем марксизма-ленинизма Зоя Петровна Игумнова, которая была женой замминистра иностранных дел, член ЦК. Она нам очень нравилась. Она была женщина эмоциональная и лекции читала нам очень интересно. Когда сообщили, что Сталин умер, собрали весь курс и она выступила с очень эмоциональной речью по поводу великого Сталина, так что были рыдания. Я слушал ее выступление более спокойно, но все же достаточно эмоционально. Нас так воспитали, что казалось, все кончается на этом. У нас же больше никого нет. Никто даже представить себе не мог, кто может оказаться во главе государства, кто поведет нас по этому светлому пути в коммунизм. По счастью, я на похороны не ходил, а то мог попасть в мясорубку. Все-таки тут хватило ума не ходить.

Александр Грин, 1924 г.р., Москва

А дело врачей… нужно сказать, что в Молдове это обошлось малой кровью. Были отдельные аресты, но они были связаны с действительными врачебными ошибками иногда, которые раздували. И нескольких человек посадили — в Бендерах, в Кишиневе. […] Мы уже знали о том, что евреев собираются увозить в бараки, в Сибирь и в Алтайский край, и так далее, мы это знали. И я жила тогда во Флорештах, когда Сталин умер. Ну, был митинг, я, конечно, плакала. Но плакали — мы боялись своей судьбы дальнейшей. Мы боялись, мы очень боялись. Потому что, с одной стороны, знали, что он собой представляет, мы знали, мы давно знали. 37-й год мы тоже знали. Мы тоже знали, что не могли быть все эти люди виновными, все. Слухи [о Большом терроре] доходили, но так же, как Фейхтвангер верил, что это все справедливо, так многие из наших тоже верили. По-всякому было. Конечно, и сомнения были, безусловно. Потом еще были иногда перебежчики оттуда. Им и верили, и не верили. Но видели, что у них в карманах черный, какой-то страшный хлеб, они были дурно одеты. Мы здесь жили гораздо зажиточней.

Сара Соломоновна Шпитальник, 1928 г.р., Кишинев

Сначала я очень уважал эту систему, мне казалось, что мы строим какое-то светлое коммунистическое будущее. Я любил Сталина, я даже когда-то читал лекцию «Образ Сталина в художественной литературе». Все было, было. ХХ съезд все перевернул. Доклад Хрущева поставил все точки над i. Я сказал себе: «Хватит слушать все это. Имей свою голову и обо всем суди сам». Теперь никто меня не мог сбить с того, что я думаю об этой системе. Кстати, система могла быть хорошей. Идеи были хорошие. Их извратили, создали омерзительную систему номенклатуры, предали свой народ, и поэтому страна была разрушена.

Аарон Канторович, 1925 г.р., Витебск — Бостон

Я сама плакала. И люди плакали, ну, не знали. Думали, что все, что он делает, все правильно. Люди плакали от всей души. И все думали: «Что будет?» Считали, что жизнь кончилась, со смертью Сталина кончается жизнь. Это было страшно. Все не знали, как будем жить, что будем делать… Вы видите, до чего это все дошло, что дети считали, что правильно посадили отца, что он действительно враг народа. Так вдолбили, что все, что он делает, правильно. Были люди, конечно, что понимали, знали, но, основная масса народа…

— А разоблачению вы поверили, на ХХ съезде?
Ну, конечно, конечно. Потом, мы евреи верили, потому что видели, что делается с евреями. Говорят, что если бы не смерть Сталина, так нас бы всех выслали, так, как чеченцев, если бы не смерть Сталина. Значит, есть Бог на свете. Вот он еще должен показать свою силу в Израиле. Анес, как говорят по-еврейски, чудо. Вот, если бы он еще это чудо показал.

Анна Иосифовна Иванковицер, 1930 г.р., Черновцы

A помню, стояла в почетном карауле возле скульптуры Сталина. Целый день, так это ужасно было, плакали все. Помню, брат мой Эдик лежал, рыдал: «Чего он умер, пусть бы лучше бы я умер». Потому что нас так воспитывали. Трагедия была ужасная.

Лариса Ефимовна Радомысельской, 1934 г.р., Харьков

Я так плакала! Мы все плакали. Я тогда на фабрике еще работала. Боже мой! А когда были бюллетени, что он умирает, я лично молилась, чтобы он выжил. Мне казалось, что это конец света. Значит, я плохо разбиралась в этом. Многие плакали, многие. […]
Тут уже вагоны стояли. Потом мы уже все это поняли. Это же было все задумано. Уже стояли, чтоб выслать в Биробиджан. Но тогда же и говорить нельзя было. Я оплакивала его.

Хана Райзберг, 1927 г.р., Рига

Прошло 2–3 дня после официального извещения о его смерти. Управляющий нашего треста организовал траурный митинг. Нас собралось человек 50 в самом большом зале этого треста. Как водится, зажгли одну свечу большую. Сам управляющий и парторг этого треста стали рассказывать о его жизни. Меня поразило то, что многие люди, сами пострадавшие от сталинских репрессий, плакали во время этого митинга. Я обратил внимание на заместителя начальника планового отдела Коптяева, который сидел 10 или 15 лет практически ни за что. Крупные слезы катились у него из глаз во время этого митинга. […]
Моя жена, когда в Москве разворачивалось дело врачей и все газеты писали о врачах-евреях, которые… Не хватало только обвинить их в ритуальных убийствах. Жена была настолько заражена этой советской пропагандой, что действительно стала думать, если уж пишут, что эти врачи такие злодеи, может, в самом деле, действительно что-то такое было? Это меня поразило тоже. Как можно внушить человеку все, что угодно?
[…]
В этом нашем районе первый секретарь райкома оказался очень умный человек. По-моему, его фамилия была Субботин. Когда к нему обратился начальник НКВД, не нужно ли единственного еврея, который работал в больнице венерологом, не нужно ли его выгнать из больницы, Субботин дипломатично ответил: «Подождем еще». То есть, если бы последовала команда, они бы сделали все так, как считал Кремль. Но поскольку не было прямой команды, то бедный еврей остался работать венерологом еще какое-то время в больнице и дожил до того момента, пока Сталин не умер и не последовало опровержение всех этих деяний его.

Симон Рапопорт, 1924 г.р., Таллин

Я вообще воспитывался в советском строе. И только моя мама была против Сталина. А отец даже плакал, и я плакал. Сталин, он в годы войны никуда не выезжал, и он сделал то, что другим не под силу было бы: он спас Россию и весь мир. Он по 16 часов сам работал и заставлял всех людей. То, что пишут о нем, это могут писать писаки, которые ничего не знают. Сейчас такое время, что каждый имеет свое мнение. И каждый высказывается. То, что Сталин делал в годы войны, никто не мог делать, потому что, когда немцы подходили к Москве, это ерунда, то, что он садился на поезд, что он потом передумал — все это сказки для не особенно умных людей. Потому что Сталин не обменял своего сына Джугашвили на пленного фельдмаршала Паулюса. Ему предлагали, солдат на фельдмаршала не обменивается, и он не дал своего согласия. Конечно, были у него большие недостатки, у Сталина, что он убил членов Еврейского антифашистского комитета и других, не только евреев, но и других уничтожал. Но надо отдать справедливость. Сталин спас Советский Союз и весь цивилизованный мир. Когда Рузвельт и Черчилль, особенно Черчилль, Сталин заходил, и они вставали, потому что Сталин появился.
Ни Кучма, ни все его руководители не достойны даже пятки Сталина. Да.

Аркадий Львович Редько, 1924 г.р., Киев

Во всяком случае, я помню, что в 1953 году, когда умер Сталин, и мы с моим соучеником вместе шли через садик, и шел молодой мужчина без траурной повязки, мы его зацепили, он непочтительно сказал в адрес Сталина, и мы его побили. Вот такое было. Значит, в 53-м я еще был пуст, как пустышка. Вот так.

Лев Евгеньевич Дробязко, 1937 г.р., Киев

— Вы помните день смерти Сталина?
Смерти Сталина — отлично помню!

— Где вы были, расскажите, в это время?
Накануне смерти Сталина мне удалили зуб. И ночью было страшное кровотечение. Это зуб мудрости, очень тяжелый, и удаляли в моей больнице, но что-то неудачно, было кровотечение. Мама рано утром поехала со мной в стоматологический институт, и там мы узнали, что умер Сталин. Сидя в зубоврачебном кресле, мне зашивали десну. Тогда все и вот там узнали. Проливали слезы. Я уже работала, потом пошла на работу. Там тоже. Все были в ужасе, все плакали. Не представляли жизнь без этого вождя.

Лидия Либерман, 1929 г.р., Одесса