Amir Weiner. Making Sense of War: The Second World War and the Fate of the Bolshevik Revolution (Princeton and Oxford: Princeton University Press, 2001). XV + 416 pp.
Опыт войны в контексте революции
С другой стороны, Вайнер рассматривает опыт войны в контексте истории большевистской революции, полагая, что война привела не только к физическим изменениям в советском обществе, но и к изменению символики, смене мифологии. Миф о войне, отчасти возникший «естественным» путем, отчасти созданный советской пропагандой, оттеснил на второй план мифологию революции, гражданской войны, коллективизации. В то же время победа в Великой Отечественной войне как бы легитимизировала большевистскую революцию, оправдывала принесенные ранее жертвы.
В центре внимания автора – борьба советской власти за «чистоту» и единство советского общества. Конечной целью этой борьбы должно было стать «гармоничное» общество, свободное от внутренних противоречий. Правда, это предполагало подчинение групповых и личных интересов общим, а значит, удаление (в советском варианте - «хирургическим» путем) «нездоровых» элементов. С другой стороны, война послужила своеобразным чистилищем, позволившим многим ранее «неполноценным» советским гражданам смыть кровью грехи происхождения («война все спишет»). Вайнер следует методологии, предложенной еще в конце ХХ в. Георгом Зиммелем, полагавшим, в отличие от многих других критиков социализма, что социалистическая утопия не сводится лишь к удовлетворению интересов желудка. Зиммель рассматривал социализм в рамках современных ему тенденций «организовать» общество, руководствуясь некими общими принципами. Социализму присуща определенная эстетика, стремление к гармонии, к тому, что позднейшими советскими идеологами определялось как «морально-политическое единство».
Разумеется, все то, что мешало «морально-политическому единству», должно было быть беспощадно удалено. Включая не только отдельных индивидуумов, но и социальные или этнические группы. Вайнер указывает, что в конце 1930-х годов, нижней хронологической границы его исследования, идея «конструирования» общества была принята не только в социалистическом и фашистских, но и в либеральных государствах. Эдуард Бенеш, знаковая фигура либерально-демократического «лагеря» Центральной Европы, писал на страницах влиятельного журнала Foreign Affairs (January, 1942), что «национальные меньшинства всегда являются настоящим шипом в теле коренной национальности» и что национальное единство может быть достигнуто лишь путем перемещения населения. Бенеш призывал не повторять ошибки 1919 года, когда господствовали «идеалистические тенденции», и прибегнуть после окончания второй мировой войны к гораздо большим перемещениям населения, нежели это случилось после первой. В случае с Чехословакией речь, разумеется, шла о судетских немцах, сыгравших роль «пятой колонны» в 1938 году. Как мы знаем, идея Бенеша была претворена в жизнь, и судетские немцы были депортированы после окончания войны.
Однако контекст контекстом, но советскому случаю были свойственны свои неповторимые черты, особенно наглядно проявившиеся в Винницкой области – сравнительно небольшом регионе, ставшем волею судеб одной из лабораторий, в которой для достижения «морально-политического единства» были применены методы «социальной инженерии». Хотя, разумеется, сами проводники этой политики пользовались совсем другой терминологией.
Книга насыщена интереснейшим фактическим материалом, извлеченным автором из украинских (киевских и винницких), московских, американских, канадских и израильских архивов.
Метаморфозы политической элиты
Монография состоит из трех частей, в свою очередь содержащих по две главы. В первой части рассматривается влияние войны на «советскую политическую идентичность». Участие - в той или иной форме - в войне стало после ее окончания критерием, которым определялось место и роль в политической элите. Немалую роль играли и личные связи, сложившиеся в годы войны. Фронтовое товарищество служило не только поводом для общих воспоминаний, но и неплохим подспорьем для карьеры. В первой главе речь идет о формировании послевоенной политической элиты в Винницкой области. Чистки 1937-38 гг. привели, несомненно, к значительным изменениям в политической элите еще до начала войны. Именно этому партийному «поколению 37-го года» пришлось встретить войну и вынести ее испытания.
Борьба за лидерство на послевоенной виннитчине развернулась, по наблюдениям Вайнера, между бывшими партизанами и ветеранами Красной армии. По его мнению, конфликт между двумя группами объяснялся не только личными связями и общим прошлым членов каждой группировки.
Для занявших лидирующие позиции ветеранов Красной армии партизаны воплощали все то, с чем они боролись. Армейские офицеры относились к партизанам с презрением, рассматривая их скорее как бандитов, нежели как соратников по оружию. Вскоре после освобождения офицерам нередко случалось допрашивать и даже расстреливать партизан за грабежи и сведение счетов без суда и следствия.
Разумеется, партизанские командиры придерживались иных воззрений – в книгах С.А. Ковпака и А.Ф. Федорова партизаны рассматривались как равные служащим регулярной армии и более того – как будущие гражданские руководители. Однако в наиболее откровенной форме «партизанщина» защищалась в ставшей весьма популярной книге Петра Вершигоры «Люди с чистой совестью». Вершигора без всякого почтения писал о партийных деятелях, прибывших для инспектирования положения в партизанском крае, и с чувством явного превосходства – о военнослужащих регулярной армии, особенно в период ее отступления и тяжелых поражений. На войне, полагал Вершигора, скорее срабатывают правила алгебры, нежели арифметики, и партизанские импровизация и инициатива нередко оказывались важнее, нежели соблюдение дисциплины и строгое следование приказам.
Партизаны, в конечном счете, находились на территории, оккупированной противником, и могли подвергнуться воздействию антисоветской пропаганды; далеко не во всех отрядах функционировали партийные организации. Столкновение с реалиями советского тыла после освобождения могло привести к непредсказуемым последствиям. Не случайно партизаны в большинстве своем немедленно мобилизовывались в Красную армию и должны были еще раз пройти испытание огнем.
Учитывая изложенное, было понятно, кто должен был взять верх в соперничестве двух группировок. В 1947-1948 годах практически все известные партизанские лидеры по разным причинам покинули область.
Чистки
Во второй главе рассматриваются послевоенные партийные чистки на «низовом» уровне, когда главным стал инквизиторский вопрос: «Где вы были во время немецкой оккупации и почему выжили?» Вопрос, впрочем, актуальный не только для членов партии, но и для половины населения страны. На оккупированной территории находилось в разное время 88 млн чел. Вопрос анкеты: «Находились ли на оккупированной территории?» дамокловым мечом висел над каждым советским человеком, прожившим хотя бы совсем недолго под властью нацистов.
Вынужденное пребывание под властью врага практически не прощалось. Так, из партии был «вычищен» некто Петро Садовнюк, который в период оккупации получал сводки Совинформбюро и укрывал в своей квартире человека, разыскиваемого оккупантами – оба деяния по нацистским законам карались смертью. Однако обком счел это недостаточным: партийные деятели отметили, что Садовнюк не примкнул к подпольной организации, не вступил в партизанский отряд, продолжал работать и не вел активной борьбы против оккупантов.
К 1 июля 1947 г., указывает автор, 75,8% коммунистов и кандидатов в члены партии по всему СССР составляли люди, вступившие в партию во время войны или в послевоенные годы. «Это была новая партия, - приходит к выводу Вайнер, - руководство которой, так же, как и рядовые члены, рассматривали войну как определяющий момент в их биографиях». Деятельность в период войны стала теперь решающим критерием, определяющим достоинства или недостатки коммунистов.
Во второй части рассматриваются послевоенные чистки по отношению к населению в целом, причем автор стремится делать это в сравнительно-историческом аспекте, учитывая опыт как этнических, так и социальных чисток периода первой мировой войны, периода коллективизации, сопоставляет российский и советский опыт с опытом европейских стран в первые годы после окончания второй мировой войны.
В третьей главе рассматривается чистка населения после освобождения как в период, так и после окончания войны. Естественно, прежде всего «вычищались» коллаборационисты, а также участники украинского национального движения. Вайнер сопоставляет политику советской власти по отношению к коллаборационистам с аналогичной политикой, проводившейся во Франции, Бельгии и Голландии. Послевоенные чистки сопоставляются им также с такими актами «социальной хирургии», как расказачивание, раскулачивание, этнические чистки 1930-х гг. в отношении советских корейцев, поляков и др.
Наказание коллаборационистов отличала, сравнительно с другими странами, крайняя жестокость. Так, комиссар действовавшей на виннитчине партизанской бригады имени Ленина Василь Нужнюк докладывал, что во время рейда в оккупированную противником Винницу партизанами было расстреляно и повешено 84 человека, обозначенные им как шпионы, полицейские, власовцы и «другие контрреволюционные элементы». Всего же специальным подразделением бригады имени Ленина были казнены 61 староста, 182 полицейских и 582 «других предателей». Смягчающие обстоятельства во внимание не принимались. Так, в одном из сел был казнен назначенный румынами староста, несмотря на то, что он сотрудничал с партизанами и помог спасти еврейскую девушку.
Разумеется, казни были бессудными. Для сравнения – в Голландии было убито при аресте 3 или 4 коллаборациониста и еще 40 в лагерях охранявшими их участниками Сопротивления. В Бельгии насчитывалось 40 бессудных казней. Бригада имени Ленина, которая действовала непродолжительное время в сравнительно небольшой Винницкой области, казнила, зачастую публично, 825 человек. Это составляло 13,7% от всех казней – до и во время освобождения, осуществленных французскими партизанами, и 23,3% по сравнению с числом казненных участниками Сопротивления в Бельгии.
Евреи как внутренние враги и модификация памяти о войне
Глава четвертая посвящена влиянию войны на «советско-еврейские» отношения; Вайнер считает, что радикализация советского государственного насилия по отношению к евреям, которые стали трактоваться как внутренний враг, позволяет сравнивать политику советской власти с нацистской, хотя, разумеется, автор отдает себе отчет в отличии форм реализации советского антисемитизма от нацистского. Глава насыщена конкретно-историческим материалом и далеко выходит – географически и тематически – за пределы Винницкой области. Вайнер рассматривает, среди прочего, кампанию по борьбе с «космополитизмом», историю вокруг «дела врачей»; он не ограничивается сталинским временем, а прослеживает антисемитские тенденции в политике руководства КПСС в период хрущевской «оттепели», причем вполне уместно – как, впрочем, и ранее – использует в качестве источника произведения художественной литературы, особенно творения писателей вроде Вс. Кочетова, с энтузиазмом выполнявших «социальный заказ» партии.
Среди наиболее впечатляющих архивных находок, которые обнародует Вайнер, – история об антиеврейском погроме в Киеве 7 сентября 1945 г. Предыстория погрома была такова: 4 сентября 1945 г. офицер киевского НКВД, некий Розенштейн, был избит двумя военнослужащими, называвшими его «ташкентским партизаном». Розенштейн застрелил обоих из своего табельного оружия. 7-го сентября, в день похорон, толпа свернула к еврейскому рынку и учинила погром. Около 100 евреев были зверски избиты, 37 из них госпитализированы; пятеро скончались. Киевский погром был высшей точкой в серии проявлений антиеврейского насилия, случившихся в городах восточной Украины летом 1944 г. Причем в Днепропетровске из толпы, избивавшей евреев, раздавались выкрики: «Тридцать шесть тысяч евреев уже убили, мы добьем остальных». Власти пресекли проявления антиеврейского насилия и проявили некоторый респект в отношении Розенштейна: он был расстрелян, но без конфискации имущества - мера, означавшая хоть какую-то защиту для его семьи.
Любопытно, каким образом происшедшие события преобразовались в массовом сознании. 21-летняя девушка, член ОУН, в своем описании поездки в поезде Луцк-Киев 18 октября 1945 г., названном ею «Жизнь и тревоги граждан Советской Украины», воспроизвела эту историю следующим образом (дается нами в пересказе):
Летчик, дважды Герой Советского Союза, после возвращения в Киев получил квартиру, принадлежавшую ранее еврею, эвакуировавшемуся в 1941 г. в Среднюю Азию; вернувшись, еврей потребовал от летчика возвращения жилья, а когда Герой указал на свои золотые звезды, тот заявил, что для него эти жестянки ничего не значат. Возмущенный летчик ударил еврея в нос, а тот, ничтоже сумняшеся, застрелил его. Выскочивший на шум еще один летчик был также застрелен евреем; мать Героя умерла от сердечного приступа, когда ей сообщили о происшедшем.
Разумеется, «условный еврей» именовался всюду жидом. Юная националистка сообщала, что еврей-убийца был объявлен душевнобольным и отправлен на лечение в Крым до тех пор, пока он сможет предстать перед судом - что, очевидно, не соответствовало реальным событиям. Любопытно, что девушка объясняет погром, случившийся во время похорон убитых, происками русских шовинистов, желавших отвести народный гнев от властей и направить его на евреев.
По точному наблюдению Вайнера, понятия о «плохом и хорошем» у члена антисоветской организации были в значительной степени сформированы советской пропагандой: пребывание на фронте само по себе доказывало правоту по отношению к тем, кто «отсиживался» в тылу.
Однако вернемся от «частностей» к общей политике советской власти в отношении евреев и проблеме памяти. Стремление к достижению единства советского народа естественно вело к отрицанию специфики страданий евреев. Советские евреи до Холокоста были, возможно, наиболее интернационалистически настроенными гражданами СССР. Нацистский геноцид привел к возрождению национального сознания; очевидный антисемитизм или равнодушие, проявленные большинством сограждан по отношению к несчастьям евреев, ряд антисемитских проявлений уже после освобождения заставили многих евреев в очередной раз ощутить свою «отдельность», обратиться к иным ценностям, нежели предлагаемым коммунистической идеологией. Что, в свою очередь, вызвало жесткую реакцию властей.
Волна антисемитских проявлений на Украине, антисемитская риторика, ставшая обычной в советских и партийных кругах, и достаточно резкая реакция на это еврейского населения вызвали даже специальное расследование НКВД, итоги которого были подведены в докладе от 13 сентября 1944 г., а также ответную объяснительную записку ЦК КП(б)У. Авторы объяснительной записки, не отрицая отдельных антисемитских проявлений, не соглашались признать их систематический характер и советовали НКВД сосредоточиться больше на борьбе с украинским и еврейским национализмом; разумеется, использовался термин сионизм. Для партийного руководства была очевидна роль памяти о геноциде и его жертвах в возрождении национального сознания евреев. И еще до окончания войны начинается борьба против сохранения памяти о Холокосте. Авторы упомянутой записки указывают работникам НКВД, что тем, кажется, остались неизвестными попытки сионистских элементов организовать демонстрацию еврейского населения в годовщину убийства евреев в Бабьем Яру. Решение стереть отдельную память об уничтожении евреев нацистами проявилось в наиболее ярких (и известных) формах вокруг увековечения памяти жертв Бабьего Яра. Уже в решении Совета Министров УССР о возведении монумента в память погибших в Бабьем Яру, принятом в середине 1945 г., ничего не говорится о евреях. Когда в конце концов в 1976 г. памятник был возведен, упоминание о том, какой национальности принадлежали 140 тысяч киевлян, уничтоженных нацистами 35 лет назад, на нем так и не появилось.
Случай с Бабьим Яром (так же, как с рассыпанным набором «Черной книги», подготовленной Ильей Эренбургом и Василием Гроссманом), наиболее известен. Однако в каждом регионе была своя специфика битвы за право на память. Борьба против «отдельной» памяти, разумеется, велась повсюду. Велась она и в Виннице. В сентябре 1945 г., в годовщину уничтожения еврейского населения Винницы нацистами, говорилось в рапорте МГБ, актив еврейской общины организовал на еврейском кладбище собрание в память погибших, в котором участвовали 2 тыс. человек. Собрание переросло в демонстрацию, на которой активисты общины произносили речи, содержавшие националистические высказывания. Попытки увековечить память убитых с использованием национальной религиозной символики жестко пресекались. Власти пригрозили сровнять с землей все обелиски, на которых звезда Давида не будет заменена пятиконечной советской звездой.
Память о еврейских страданиях должна была быть растворена в общей памяти. Большевистский эпос должен был быть очищен от еврейских элементов. Миф о Великой Отечественной войне не должна была постичь судьба мифа Октябрьской революции, констатирует Вайнер.
Говоря о наиболее тяжелом для советских евреев времени в послевоенный период – 1952-1953 годах – Вайнер упоминает о ходивших тогда упорных слухах о готовящейся массовой депортации евреев. Автор как будто склонен доверять версии о готовящейся депортации, ссылаясь на сведения А. Некрича и в особенности Я. Этингера. Любопытно, что часто повторявшиеся в публицистике «точные» сведения, неизменно основанные на устном предании или «пропавших грамотах», стали как будто проникать в научную литературу. Между тем никаких документальных подтверждений готовившейся депортации до сих пор так и не обнаружено. Полагаю, что и не будет обнаружено, ибо она, скорее всего, есть плод «страха иудейска». Как, на наш взгляд, достаточно убедительно показал в недавно вышедшей статье Г.В. Костырченко, российские публицисты, активно «раскручивавшие» версию о депортации, основывались преимущественно все на тех же слухах или же, иногда, черпали вдохновение в художественных произведениях. В частности, источником служили историко-фантастическая хроника В.П. Ерашова «Коридоры смерти» (1990) и неоднократно переиздававшееся собрание баек сталинской эпохи – «Сталиниада» Ю. Борева. Так, Костырченко продемонстрировал текстуальные совпадения произведения Ерашова и приводимого в мемуарах Этингера «документа».
Нацистам не удалось уничтожить все еврейское население виннитчины; часть оказалась на территории, оккупированной румынами, часть успела эвакуироваться, часть служила в советской армии. По возвращении евреи столкнулись с отрицанием их вклада в победу над нацистами, так же как с отрицанием специфики еврейской трагедии. Специфика геноцида еврейского народа отрицалась, и еврейская трагедия должна была быть растворена в общей трагедии советского народа. Любой бывавший в местах массовых расстрелов евреев мог убедиться, что на монументах, воздвигнутых в память жертв при советской власти – где бы эти монументы ни находились – отсутствует слово «еврей». Надписи говорили, как правило, лишь о «советских гражданах», погибших от рук фашистских оккупантов. Что было, разумеется, правдой. Но не всей.
Украинский национализм
В главе 5-й рассматривается деятельность организаций украинских националистов (ОУН, затем ОУН-М (Мельника) и ОУН-Б (Бандеры), позднее – УПА) в Винницкой области в военные и первые послевоенные годы и реакция местного украинского населения на идеологию и практику национализма. Как и ранее, Вайнер не ограничивается исключительно местными рамками, а рассматривает идеологию украинского национализма в сравнении с немецким и польским. Во всех трех случаях, доминирующей идеей был этноцентризм, а нация рассматривалась преимущественно с точки зрения биологической чистоты. Один из ведущих идеологов украинского национализма Д. Донцов в 1942 г. осуждал «гуманистов-толстовцев», для которых любой не принадлежащий к собственной расе – не чужак, а брат. Они считают «зоологическим националистом» любого, кто не борется вместе с мировым еврейством против гитлеризма, иронизировал Донцов.
Мишенями украинских националистов в многонациональной Винницкой области были русские, поляки и евреи. Наиболее сложной задачей для пришедших с запада националистов было решить «русский вопрос». Большинство украинского населения области рассматривало русских как «своих», и это было следствием не только 25-летнего «сожительства» при советской власти, но и трехвекового совместного существования в рамках Российской империи. Опросы, проведенные вскоре после окончания войны среди нескольких сотен оказавшихся на Западе «восточных» украинцев, показали, что антирусские настроения распространены среди молодых, образованных украинцев, но большинство опрошенных (37%) усматривало общность интересов между русскими и украинцами, в то время как 31% считал, что эти интересы противоречат друг другу.
Наиболее антирусски настроена оказалась городская украинская интеллигенция. Как несколько раз говорили одному из оуновских (М) лидеров винницкие интеллигенты, единственным средством ликвидировать русификацию украинских городов было бы полностью их разрушить, а затем построить новые, населенные исключительно украинцами.
Гораздо большую враждебность испытывало украинское население к полякам (лишь 12% опрошенных полагало, что они способны интегрироваться в украинское общество, и 18% усматривало общность интересов поляков и украинцев – показатель почти столь же низкий, как и для евреев). Еще до начала войны украинские националисты вели террористическую кампанию против польских чиновников на украинских территориях, входивших в состав Польского государства, подвергаясь в ответ беспощадным преследованиям. Хотя лидеры украинских националистов заявляли, что у них нет противоречий с польским народом, что они выступают против империалистических устремлений польского руководства, отрицающего право украинского народа на государственность, практика показала нечто иное. Украина стала ареной кровавых этнических чисток, осуществленных УПА. Только в соседней с Винницей Ровенской области в мае-июне 1943 г. было уничтожено несколько тысяч поляков, причем целые деревни и семьи сжигались заживо. Населению говорилось, что поляки – исконные противники украинцев и одно из главных препятствий для создания независимой Украины.
Однако наиболее горькую чашу пришлось испить евреям, которые трактовались в националистической литературе как извечные враги и мучители украинского народа. В одной из пропагандистских брошюр говорилось, что никакой другой народ не страдал так от ужасающей еврейской эксплуатации и угнетения, как украинский. Евреи всегда предавали украинцев. В период борьбы за независимость они стреляли в спину украинским казакам, отступающим из Киева под напором красных. Они шли вместе и с Красной армией, и с Деникиным(!), надеясь превратить Украину в «новую Палестину», а украинцев – в своих слуг.
Еще в апреле 1941 г. второй съезд ОУН-Б призвал бороться с евреями как с авангардом московского империализма на Украине. Неудивительно, что Ярослав Стецько, бывший главой украинского правительства в июле 1941 г., приветствовал германский способ уничтожения евреев, а украинские националистические формирования с энтузиазмом приняли участие в истреблении еврейского населения. Избыток антисемитской риторики даже начал тревожить некоторых лидеров националистов, напоминавших, что главные враги украинской свободы все-таки «москали» и московская имперская идеология.
Евреи для националистов оставались воплощением зла, даже если не имели прямого отношения к инкриминируемым им деяниям или же просто уже не существовали физически. Так, весной 1943 г. нацистами была начата эксгумация захоронений жертв террора 1937-1938 гг. Вероятно, вполне справедливо предполагает Вайнер, эксгумация винницких захоронений была вызвана желанием повторить пропагандистский успех эксгумаций могил польских военнослужащих в Катыни. В братских могилах было захоронено более девяти тысяч человек. Летом и осенью проводилась идентификация и перезахоронение трупов расстрелянных. Это спровоцировало наиболее яростную антисемитскую кампанию в Виннице за все время войны. Несмотря на то, что местное еврейское население было к тому времени почти полностью уничтожено. Жертвы террора представлялись исключительно как жертвы «иудео-большевизма». В кампании приняли активное участие деятели украинской автокефальной церкви, в частности - епископ Григорий, который в одной из проповедей говорил, что эти жертвы пали от рук евреев так же, как некогда от рук евреев принял смерть Христос.
В 1950 г. в украинской эмигрантской газете «Свобода» была опубликована статья о реакции советских властей на эксгумацию захоронений жертв репрессий после изгнания оккупантов. По словам автора статьи, местное население было собрано вокруг вскрытых могил, причем родственников казненных тут же расстреляли и их тела сбросили на то же место, где ранее покоились перезахороненные трупы. Остальных отправили безоружными на фронт, чтобы они погибли от рук немцев. Руководил экзекуцией якобы комиссар НКВД Рапапорт. «Вечный жид» опять жестоко посмеялся над украинцами, пишет Вайнер, не удержавшись от понятной иронии по поводу очередной фантазии пораженного юдофобией воображения. Историк тем не менее счел необходимым провести проверку в архивах: среди руководителей НКВД-МВД в Виннице в это время были только русские и украинцы, а возглавлял местные органы НКВД некто Касаткин. Всего же на 1 января 1945 г. национальный состав сотрудников НКГБ на Украине выглядел следующим образом: 7 881 русский, 3 853 украинца, 579 евреев и 138 белорусов из общего числа 12 888 сотрудников. Причем наиболее значительная группа сотрудников еврейского происхождения работала в отделе цензуры.
Неудивительно, что от нацистского геноцида на Украине вообще и в Винницкой области в частности спаслось лишь незначительное число евреев. Как показывают специальные исследования, процент спасенных напрямую коррелирует с отношением к евреям местного населения. Антисемитские настроения и антиеврейское насилие имели в Винницкой области давнюю традицию, включая несколько жестоких погромов в период Гражданской войны.
Подобные настроения были распространены, разумеется, не только на Украине. Подогреваемая послевоенной политикой советской власти (которая, в свою очередь, до известной степени учитывала массовые настроения), юдофобия продолжала оставаться составной частью мироощущения советских граждан. Примерно 35% писем трудящихся в «Правду» (выборка не очень репрезентативная, но тем не менее любопытная) - отклики на извещение о прекращении «дела врачей» - содержали негативную оценку реабилитации. Причем евреев обвиняли не только в том, что им инкриминировалось, но и в том, что они подписывали признания под пытками. В «пример» им ставились... Зоя Космодемьянская и Лиза Чайкина; один из авторов возмущался тем, что первыми реабилитировали евреев, в то время как в лагерях продолжают оставаться русские, арестованные в 1930-е годы. Вайнер подчеркивает, что в антисемитской риторике опять прослеживались «военные» мотивы и в пример слабодушным евреям ставились советские граждане, молчавшие даже тогда, когда нацисты вырезали им пятиконечные звезды на спинах.
Миф о войне
В главе 6-й рассматривается использование памяти о войне в формировании советского патриотизма – в сочетании с его украинским вариантом – среди крестьянства Винницкой области; «советизация» крестьянства, этой, по словам Вайнера, ахиллесовой пяты советского общества.
Пытаясь ответить на вопрос, может ли могущественный миф о войне избавиться от советского штампа и продолжить свое существование после распада Советского Союза, Вайнер указывает, что культ Великой Отечественной войны только усиливался по мере того, как СССР отдалялся от времени Октябрьской революции, да и от самой войны. Причем, если говорить об Украине, со временем происходила «украинизация» мифологии войны.
Вайнер остроумно, хотя и зло сравнивает новую украинскую мифологию войны с сербской и еврейской, в которых поражения превращались в залог возрождения нации. «Мы умрем, чтобы жить вечно», - говорит сербский князь Лазарь перед роковой битвой на Косовом поле. Таким же образом в сионистской историографии ряд катастрофических событий еврейской истории был преобразован в национальный миф, и поражения превратились в победы. Горсточка еврейских партизан изображалась предшественницей израильской армии, а официальный день памяти был назван «Днем Холокоста и героизма». Пассивный, покорный и беззащитный еврей диаспоры перевоплотился в «сражающийся Израиль».
Сходное явление наблюдалось и на Украине. Память о травмах коллективизации, голода и террора уступила место памяти о победоносной войне, воспоминания о коллаборационизме сменились памятью об общих страданиях, гражданская война завершилась единением нации. Забавны, хотя и весьма показательны слова из речи одного генерала, произнесенной в день празднования 50-летия победы во второй мировой войне. Генерал (разумеется, бывший советский) говорил, что страдания украинцев в период войны не пропали даром: в частности, Украина после окончания войны стала членом ООН! «Война была полностью украинизирована», - заключает автор.
Таким образом, полагает Вайнер, миф о войне занимает уникальное место в истории советского государства. Он способствовал его единению, впервые предложив нечто, способное интегрировать в советское общество прежде исключенные из него группы. Миф о войне способствовал созданию новых «контуров» государства. В то же время он пережил само его существование, будучи «приватизирован» политическими элитами новых государств. Разумеется, на этом этапе миф претерпел ряд изменений, делающих его приемлемым для политических элит и «электората» государств, возникших на обломках Советского Союза.
Полагаю, что перевод книги Вайнера на русский язык послужил бы неплохим провоцирующим фактором для российских историков; на наш взгляд, российская историография, несмотря на тонны книг, написанных отечественными историками о Великой Отечественной войне, страдает недостаточным вниманием к социальной и политической истории войны - как, впрочем, и историография англоязычная. Историю войны, свободную от мифов, еще предстоит написать.
