Эта статья была написана Ларисой Иосифовной Богораз через три с лишним года после августовской демонстрации 1968 года на Красной площади и, казалось бы, не имеет к ней отношения(1)×(1) Текст Ларисы Богораз был опубликован в одном из постоянных разделов самиздатского журнала "Евреи в СССР" — "Кто я?". Один из первых редакторов журнала - Александр Воронель - давний приятель семейства Богораз-Даниэлей. Журнал републиковался в Израиле в многотомнике "Еврейский самиздат". Богораз Л. Чувствую ли я себя частью еврейского народа? // Еврейский самиздат.- 1974.- Т.4.- (Евреи в СССР.- 1972.- № 1).. Но это лишь на первый взгляд.
Лариса Богораз рассказывает о своем происхождении: девочка из ассимилированной еврейской семьи, узнавшая о том, что она еврейка, «преимущественно от других народов» (по выражению Фазиля Искандера). Она избегала, однако, соблазна слиться с окружающей средой или противопоставить себя этой среде, или — бежать от нее.
Тут вовсе не отрицание корней. В воспоминаниях и рассуждениях Ларисы Богораз явственно слышится пушкинское «Два чувства дивно близки нам — / В них обретает сердце пищу — / Любовь к родному пепелищу, / Любовь к отеческим гробам…»
Но в итоге «остается крайне грустное чувство: я — человек без Родины, без нации, без своей среды…»
Ведь Лариса Богораз не примеряет к себе вторую пушкинскую строфу: «На них основано от века / По воле бога самого / Самостоянье человека, / Залог величия его».
Не знаю, знакома ли была Ларисе Иосифовне фраза из Талмуда: « ...и там, где нет людей, постарайся быть человеком» .
Но ее поиск, ее путь был именно таким: не прятаться в группе, за чьими-то плечами, — всегда отвечать за себя и, тем самым, за других.
Ее муж Юлий Даниэль писал в начале 1960-х годов, в повести «Говорит Москва, или День открытых убийств»: «Погоди, а что я буду делать? Я выйду послезавтра на улицу и буду кричать: “Граждане, не убивайте друг друга! Возлюбите своего ближнего!?” А что это даст? Кому я помогу? Кого спасу? Не знаю, ничего не знаю… Может быть, я спасу себя. Если не поздно…»
21 августа 1968 года день открытых убийств пришел в Прагу. А 25 августа Лариса Богораз и еще семеро вышли к Лобному месту, движимые, по сути, тем же призывом: «…постарайся быть человеком».
Хотя писала она в этой статье вроде бы о другом. Но — давайте еще раз прочитаем и прислушаемся к негромкому, с длинными паузами голосу, к тем вопросам, которые она задает, попробуем понять ее неотредактированную мысль, которая рождается прямо перед нами. Читаешь — и будто слышишь глуховатый голос, паузы — затянуться, зажечь новую папиросу…
Александр Черкасов
ЧУВСТВУЮ ЛИ Я СЕБЯ ЧАСТЬЮ ЕВРЕЙСКОГО НАРОДА?
ЛАРИСА БОГОРАЗ. «Евреи в СССР», №1, 1972 г. Раздел «Кто я?»
По крови я чистокровная еврейка, моя мать — Брухман (2)×(2) Брухман Мария Самуиловна (1901–1950). Родилась в Томашполе (Винницкая область, Украина) в строгой еврейской семье. Участница Гражданской войны — в политотделе армии., отец — Богораз (3)×(3) Богораз Иосиф Аронович (1896–1985). Родился в городе Овруч Житомирской области. Писатель, экономист. Заведовал кафедрой на экономическом факультете Харьковского университета, затем сотрудник Госплана УССР. Узник сталинских лагерей (1936–1941, Воркутлаг).. Родители родились и выросли в еврейской местечковой среде, но никакой связи ни с еврейской культурой, ни с еврейскими особенностями характера /как они мне представляются/ я у них не вижу. Не знаю, как это у них получилось. Еврейскую речь дома я впервые услышала во время войны, когда к маме пришел в гости эвакуированный еврей-западник /т.е. с Зап. Украины/. Он произносил грустные монологи, в которых я улавливала только тональность; мне помнится, что и мама не все понимала — во всяком случае, отвечала ему по-русски.
Язык моего детства — украинский: меня воспитывала няня-украинка. Дома говорили по-русски, а со мной и с няней — по-украински. Я ходила в украинский детский сад (4)×(4) По воспоминаниям Ларисы Богораз — для «детей работников Совнаркома».. Первая сказка, какую я помню не из книг и потом рассказывала своему сыну (5)×(5) Даниэль Александр (р. 1951). — украинская, про Ивасика-Телесика. Очень долго, и в юности, я говорила с заметным украинским акцентом.
До восьми лет я вообще не знала, что есть понятие «национальность». Дома разговоров о национальности не было. Недалеко от нас /в Харькове/ была еврейская школа, а также армянская, немецкая, две украинских и несколько русских. Меня без разговоров отдали в русскую школу. В школе я узнала, что я еврейка и этим в нехорошую сторону отличаюсь от многих соучеников; но к тому времени я уже была дочерью «врага народа», и это еще худшее обстоятельство перешибало нехорошую национальность. И без того было чего стыдиться!
Потом, во время войны и после, вопрос о национальности приобрел первостепенное значение. Молва назойливо повторяла слово «евреи».
Одни «евреев убивали, другие выдавали, третьи прятали». А сами евреи «покорно шли в газовые камеры, отсиживались от войны в Ташкенте» и бог весть что еще. «Иван воюет в окопе, а Абрам торгует в рабкоопе». Были герои — Александр Матросов, Николай Гастелло, Вася Теркин, воевавшие на совесть. Но я не помню, чтобы в те годы слышала о воинском подвиге еврея, о восстаниях в гетто, побегах евреев из концлагерей. «Иван спас Абрама, а Абрам бежал прятаться в Ташкент». Ощущение стыда за евреев не снимало то, что мои друзья и знакомые — юноши-евреи, вернувшиеся с войны, воевали не с кривым ружьем: кто пришел без ноги, кто с покалеченной рукой (6)×(6) «Без ноги» — Михаил Бурас, друг семьи Даниэлей; «с покалеченной рукой» — Юлий Даниэль., с осколком в легких. «С одной стороны — героический народ-освободитель, а с другой — всего несколько порядочных парней».
В то время я с вызовом, с показной гордостью, говорила: «Я – еврейка». Но гордость эта относилась к собственной смелости — мол, я не боюсь признаться в этом постыдном факте своей биографии; уж хоть тем искупаю трусость моих соплеменников.
Конечно, я к этому времени достаточно была интернационалисткой, чтобы понимать, что нет народов-трусов, как и народов-героев. Но — «Я-то знаю, что я не зерно, а курица, возможно, этого не знает». Не за евреев было стыдно, а стыдно, что все так о них думают. Я тогда ощущала необходимость отгородить себя от характерных, обычно окарикатуриваемых качеств евреев, — и тем подчеркнуть, что все люди одновременно разные и одинаковые, что вот я, еврейка, больше похожа на Иваненко, чем на Рабиновича. Пожалуй, тогда, в 45–46 гг. я больше всего была еврейкой. Но в этот период и мои национальные и антинациональные чувства были поверхностными.
Затем над евреями заметно сгустились тучи: ограничения при приеме в институты, при устройстве на работу, «антикосмополитическая» кампания, внезапное исчезновение еврейской культуры и интеллигенции — писателей, актеров, закрытие издательств, театров. Шло к апогею — «делу врачей-убийц».
Все это прямо коснулось и моей семьи: я и Юлий Даниэль не смогли получить работу в Московской области /хотя учителя нашей специальности были очень нужны/; многие друзья семьи Даниэлей были арестованы(7)×(7) Имеются в виду друзья и коллеги еврейского писателя Марка Даниэля (1900-1940), отца Юлия Даниэля: Перец Маркиш, Давид Гофштейн, Давид Бергельсон и другие арестованные по делу Еврейского антифашистского комитета., у нас в доме прятали от уничтожения несколько книг из еврейской библиотеки; в Институт Языкознания меня не взяли даже лаборанткой /"нам нужны носители языков народов СССР," - сказал мне замдиректора по науке/ (8)×(8) «Я сунулась в академический Институт русского языка, я сказала, что готова работать лаборанткой, исполнять любую техническую работу. Ответ я получила такой: «В наш институт мы берем на работу только носителей русского языка». Хотелось, конечно, спросить «А какого языка я носитель?» (Богораз Л. Сны памяти. Харьков, 2009. С.104-105). Вот тогда началось активное самоопределение евреев — во всяком случае, моего поколения. Некоторые старались найти формальные основания считаться русским или хотя бы детям записать русскую национальность. Другие — я знаю несколько таких случаев, — наоборот, записывались евреями из чувства протеста. Очень многие испытали прилив национальной гордости — и нередко в гипертрофированном виде /«евреи самые умные, самые способные, самые талантливые»/. Такого рода обоснования национальной гордости кого бы то ни было — евреев или великороссов — всегда были чужды и непонятны мне: каким образом добавляет людям достоинства то обстоятельство, что Лев Толстой — русский? Или, что Михаил Ботвинник — еврей? Или даже, что мой дедушка великий ученый? Ведь не я же!
В моем национальном самоопределении несчастья евреев сыграли скорее отрицательную роль. Логика моих ощущений была приблизительно такой: «Вы хотите, чтобы я вспомнила и помнила всегда, что я еврейка; вы хотите, чтобы я, во что бы то ни стало, почувствовала себя еврейкой — так нет же! Это вы можете зачислить меня в ту или иную рубрику в зависимости от записи в паспорте — меня вы этим не спровоцируете. Я — это я, для меня — никаких рубрик!»
Пожалуй, кампания 50-х гг. была последним внешним эпизодом, влиявшим на мое внутреннее национальное ощущение. В дальнейшем появилась потребность осознать себя вне зависимости от чьих бы то ни было воздействий извне. Поэтому на этом месте я прерву хронологическое изложение и обращусь к синхроническому плану.
Кто я есть сейчас, кем себя ощущаю? К сожалению, я не чувствую себя еврейкой. Я понимаю, что у меня есть безусловная генетическая общность с еврейством.
Предполагаю, что она сказывается в психическом типе, в способе мышления и деятельности. Но эта общность так же мало помогает мне ощутить свою принадлежность к еврейству, как сходство внешних черт, — видимо, недостает более глубокой — или более общей — общности языка, культуры, истории, традиции; даже, может быть, впечатлений, неосознанно воспринимаемых органами чувств: того, что видит вокруг глаз, слышит ухо, чувствует кожа. По всем этим свойствам я русская.
Мне привычны цвет, запах, шелест русской природы, как и русской речи, ритмы русского стиха. Все остальное воспринимается мною как чужое. Даже Крым для меня — экзотика, раздражающая чувства. Даже О. Мандельштам или Бродский для меня невнятны и кажутся нерусскими поэтами /как, впрочем, и Маяковский/. Французская история тоже кажется мне экзотической, — а русская затрагивает не только сознание, но и сердце; я ее кожей чувствую.
И при всем том — нет, я не русская. Я чужая сегодня в этой стране. Может быть, я не так все это чувствую, но так осязаю; может быть, тут работает тот самый генотип, который, хотя и не помогает мне стать еврейкой, но препятствует общности с так называемым, русским народом?..
Думаю, что дело не в этом. Среди людей, для которых существенны те же ценности, что и для меня, я вижу сейчас ту же неопределенность, те же попытки определить себя вне русского народа, независимо от их национальности, обозначенной в паспорте. Одни пытаются связать себя с культурой Молдавии, другие с бытом Литвы, третьи «могут жить только в Коктебеле». Я слышала даже о еврее, настолько проникшемся духом африканских негров, что он стал чувствовать себя негром и мечтает об отъезде на свою «Родину». Тот же, кто хочет остаться русским, — вы послушайте, о чем он говорит и пишет /сейчас так много появилось славянофильствующих изданий и авторов/: о возрождении народа; о спасении народа; о своем мессианстве. Никто из них не говорит о своем сегодняшнем, с народом как он есть, единстве, о взаимной общности.
Я — для себя — не верю ни в какое «возрождение и спасение» русского народа. Т.е. я хочу сказать, что эта идея не воодушевляет меня ни на какое действие. Я вижу распад и разброд моей среды. Я не верю, что Литва, Коктебель и Польша могут стать моей духовной Родиной.
Сомневаюсь, чтобы духовной Родиной для меня мог стать Израиль, — для этого я должна была бы переродиться. Мне остается крайне грустное чувство: я — человек без Родины, без нации, без своей среды. Где бы я ни была — мне остается «непонимаемой быть встречным». Думаю, что это не только моя судьба. То же, мне кажется, относится и к большей части русской /здесь это только географическое определение/ интеллигенции, если не считать тех, кто верит в свое мессианство.
Но я не хотела бы такой судьбы для своих детей и внуков. Я хотела бы, чтобы они знали свою национальность по крови и по духу — и признаваемы были ею, этой национальностью, своими, а не попрошайками Христа ради.
Подготовка текста и комментарии — Алексей Макаров.
1 из 1
1 из 1
