29 ноября в Париже умерла Наталья Горбаневская, поэт, правозащитник, участница памятной «демонстрации семерых» на Красной площади 25 августа 1968 года. Сегодня публикуем два письма Натальи Евгеньевны, написанные по следам демонстрации. Первое письмо — обращение к Прокурору Москвы о незаконном обыске, который был проведен у нее дома в октябре 1969 г. Второе — обращение в редакции иностранных газет, в котором говорится о том, что на самом деле происходило во время демонстрации. Текст к публикации подготовил Алексей Макаров.
Текст, предлагаемый сегодня читателю, написан Натальей Горбаневской в предчувствии неизбежного ареста: обыск, о котором идет речь в письме, был 21 октября 1969 года, арест последовал 24 декабря, письмо датировано 15 ноября. Дальше — экспертиза в институте Сербского, Бутырская тюрьма и чуть более года спецпсихбольницы.
Горбаневская вспоминала: едва ли не самым ужасным в советской психушке был страх по-настоящему сойти с ума (это подтвердил ей и Владимир Буковский) — каждое утро пытаешься понять: не присоединился ли ты к большинству?
Безумие советской жизни не ограничивалось стенами домов скорби, - оно было разлито на просторах шестой части суши. Так что ежеутренний вопрос был не менее уместен и на воле: "присоединение" могло произойти незаметно, просто человек начинал говорить тем же языком, что и все, изъясняться в тех же категориях.
Это заявление Горбаневской — замечательное доказательство ее нормальности. Что делать настоящему правозащитнику? Конечно — придираться к мелочам, к соблюдению статей и параграфов!
"От обыска, незаконного по существу, не могу ожидать законности в деталях," — пишет Наталья Евгеньевна, и переходит к сути. Она пишет о возвращении изъятых на обысках материалов, — и, вообще, о свободе распространении информации. Куда все это девается — в специальную библиотеку? на склад? Какое узилище уготовано человеческой мысли, преданной бумаге? Вместо страха и трепета в письме — рассуждения о праве собственности, о правообладании, о вложенном труде...
Другой аспект, не менее важный и не менее современный — Горбаневская рассматривает изъятые тексты как, говоря современным языком, запросы в прокуратуру:
"Целый ряд материалов самиздата сигнализирует о нарушениях законности в нашей стране. Почему бы прокуратуре не отнестись к этим материалам как серьезному стимулу в своей деятельности по охране законности?"
Вот она — одна из главных человеческих свобод: свобода выбирать точку зрения и масштаб рассмотрения, не оглядываясь на обстоятельства, на "необоримую силу", нависшую, и готовую вот-вот обрушиться.
Эта свобода позволяла Наталье Горбаневской соответствовать собеседнику, — будь то двадцатый век... или столкнувшийся с ней на лестнице ребенок со словами: "Привет! А я — Маша!" "Привет! А я — Наташа!"
Теперь она так же, на равных говорит там, в другом мире, с другими собеседниками:
"Тот Кто дал свободу грешить и Его же злоречить
ни в какую погоду нас одних не оставит
не раскидывай кости решить чет или нечет
отрешись от злости хоть на час, коль не можешь славить"
Александр Черкасов
Письмо №1
ПРОКУРОРУ гор. МОСКВЫ
Я являюсь убежденным противником любых насильственных методов, — даже насильственного сопротивления незаконным действиям представителей власти, — поэтому я допустила факт проведения незаконного обыска. Мое отношение к этому факту я выразила как устно, так и отказом заслушать и подписать протокол.
Я не приношу жалоб на поведение обыскивающих и на составление протокола, так как от обыска, незаконного по существу, не могу ожидать законности в деталях.
Прокуратура имела время убедиться в том, что содержание взятых у меня материалов не подпадает под формулировку ст.190-1, а также любой другой статьи УК РСФСР. Следовательно, эти материалы не могут быть приобщены ни к какому уголовному делу и должны быть возвращены мне безотлагательно.
К сожалению, мне известна практика невозвращения материалов, взятых при обысках. Я сама стала жертвой этой практики: машинописные сборники моих стихов, подаренные мною Ларисе Богораз, Людмиле Алексеевой, Павлу Литвинову, не возвращены их владельцам, хотя и не были приобщены ни к какому делу. Точно так же не возвращены зарубежные издания Солженицына и Окуджавы Ларисе Богораз, том стихов Мандельштама — Павлу Литвинову. Как правило, никому не возвращаются изымаемые материалы самиздата.
Какова судьба изымаемых материалов? Они, за немногими исключениями, не приобщаются к делу. (Так, из ста с лишним документов, изъятых на обыске у Ирины Белогородской, ей инкриминировался и был приобщен к делу один. Но остальные материалы ей не вернули.) Значит ли это, что они остаются в следственных органах?
Мне не хочется верить, что эти органы возродили средневеково-сталинскую практику сжигания книг, — так, может быть, изъятые книги пополняют фонд неких закрытых библиотек? Может быть, туда же идут наиболее значительные и интересные произведения самиздата (как это известно на примере рукописей Солженицына)? Для этого способа комплектования книжных фондов нетрудно найти соответствующую статью УК, но это уже не мое, а Ваше дело, гражданин прокурор.
Или книги, статьи, письма, стихи, создания человеческой мысли и чувства, рассчитанные на читателя, на ответное чувство и мысль, лежат немым и мертвым грузом на складах? Я прошу Вас разрешить мои сомнения по этому вопросу. Опровергнуть мои печальные предположения можно единственным путем: вернув не признанные криминальными книги и материалы самиздата их законным владельцам.
Я хочу особо остановится на материалах самиздата. Я не вполне уверена даже в том, что они надлежащим образом сохраняются. Не исключено, что пренебрежение к «бумажкам» обрекает их на уничтожение.
Если книги и пишущие машинки в глазах следственных органов представляют некую материальную ценность, то материалы самиздата, особенно преобладающие в нем документы небольшого объема, вообще не рассматриваются как собственность, отнятая у владельца. А между тем, в каждую страницу самиздата вложен труд безвестных машинисток, очень часто труд непрофессиональный, с большими затратами времени, труд, которым люди занимаются вне основной работы, отрывая время и силы от сна, отдыха, личной жизни, — труд, который я не побоюсь назвать героическим. Эти затраты труда создают в виде машинописного произведения ценность не только духовную, но и материальную — материальную ценность особого рода, которая не может быть выражена в денежной форме (столько-то копеек за страницу текста), а может быть представлена лишь самой собой. Поэтому долг прокуратуры — вернуть владельцам все не признанные криминальными материалы самиздата, более четко инструктировать своих работников, производящих обыски (а то они готовы изъять любой машинописный текст), а в качестве надзорной инстанции следить за тем, чтобы и органы КГБ сознавали свою ответственность при производстве обысков и обращении с изъятыми материалами.
Мне вообще кажется, что в отношении самиздата прокуратура впадает в глубокое заблуждение. Каждому ясно, что стремление любым путем (обыски, угрозы, аресты) искоренить самиздат противоречат конституционным гражданским свободам. Между тем, прокуратура, санкционирующая подобные действия, — это орган заботы о соблюдении законности. Более того: являясь таковым, прокуратура должна бы увидеть в самиздате своего верного союзника. Целый ряд материалов самиздата, особенно последних лет, сигнализирует о нарушениях законности в нашей стране. Почему бы прокуратуре г. Москвы не отнестись к этим материалам как к серьезному стимулу в своей деятельности по охране законности?
Итак, зная о существовании противозаконной практики невозвращения изъятых материалов владельцам, я настаиваю на прекращении этой практики и требую возвратить мне все изъятое на обыске 21 января 1969 года.
На поставленные мной более общие вопросы — о судьбе изымаемых материалов и об отношении прокуратуры к самиздату — прошу ответить по существу.
Прошу также Вас выразить свое отношение к незаконным, немотивированным обыскам 21 октября 1969 г. (у меня, у Т. Ходорович и А. Якобсона).
Н.Е. Горбаневская
Москва, А-252, Новопесчаная улица, д.13/3, кв. 34
15/XI-69
Текст письма находится в архиве Международного Мемориала.
Письмо №2
//Письмо в редакции европейских газет в связи с демонстрацией на Красной площади
Наиболее решительным выступлением против агрессии в Чехословакии явилась сидячая демонстрация протеста, состоявшаяся 25 августа 1968 года в 12 часов дня на Красной площади. Исчерпывающую информацию об этом событии дает письмо участницы демонстрации НАТАЛЬИ ГОРБАНЕВСКОЙ.//
Главным редакторам газет: «Руде право», «Унита», «Морнинг стар», «Юманите», «Таймс», «Монд», «Вашингтон пост», «Нойе Цюрихер цайтунг», «Нью-Йорк Таймс» и всех газет, которые опубликуют это письмо.
Уважаемый господин редактор, прошу Вас поместить мое письмо о демонстрации на Красной площади в Москве 25 августа 1968 г., поскольку я единственный участник этой демонстрации, пока оставшийся на свободе.
В демонстрации приняли участие: КОНСТАНТИН БАБИЦКИЙ, лингвист, ЛАРИСА БОГОРАЗ, филолог, ВАДИМ ДЕЛОНЕ, поэт, ВЛАДИМИР ДРЕМЛЮГА, рабочий, ПАВЕЛ ЛИТВИНОВ, физик, ВИКТОР ФАЙНБЕРГ, искусствовед, и НАТАЛЬЯ ГОРБАНЕВСКАЯ, поэт. В 12 часов дня мы сели на парапет у Лобного места и развернули лозунги: «Да здравствует свободная и независимая Чехословакия» (на чешском языке), «Позор оккупантам», «Руки прочь от ЧССР», «За вашу и нашу свободу». Почти немедленно раздался свист, и со всех концов площади к нам бросились сотрудники КГБ в штатском: они дежурили на Красной площади, ожидая выезда из Кремля чехословацкой делегации. Подбегая, они кричали: «Это все жиды! Бей антисоветчиков!» Мы сидели спокойно и не оказывали сопротивления. У нас вырвали из рук лозунги. ВИКТОРУ ФАЙНБЕРГУ разбили в кровь лицо и выбили зубы, ПАВЛА ЛИТВИНОВА били по лицу тяжелой сумкой, у меня вырвали и сломали чехословацкий флажок.
Нам кричали: «Расходитесь! Подонки!», но мы продолжали сидеть. Через несколько минут подошли машины, и всех, кроме меня, затолкали в них. Я была с трехмесячным сыном, и поэтому меня схватили не сразу: я сидела у Лобного места еще около десяти минут. В машине меня били.
Вместе с нами было арестовано несколько человек из собравшейся толпы, которые выражали нам сочувствие, — их отпустили только поздно вечером. Ночью у всех задержанных провели обыски по обвинению в «групповых действиях, грубо нарушающих общественный порядок». Один из нас, ВАДИМ ДЕЛОНЕ, был уже ранее условно осужден по этой статье за участие в демонстрации 22 января 1967 г. на Пушкинской площади.
После обыска я была освобождена, вероятно потому, что у меня на руках двое детей. Меня продолжают вызывать для дачи показаний. Я отказываюсь давать показания об организации и проведении демонстрации, поскольку это была мирная демонстрация, не нарушившая общественного порядка. Но я дала показания о грубых и незаконных действиях лиц, задержавших нас, я готова свидетельствовать об этом перед мировым общественным мнением.
Мои товарищи и я счастливы, что смогли принять участие в этой демонстрации, что смогли хоть на мгновение прорвать поток разнузданной лжи и трусливого молчания и показать, что не все граждане нашей страны согласны с насилием, которое творится от имени советского народа. Мы надеемся, что об этом узнал или узнает народ Чехословакии. И вера в то, что, думая о советских людях, чехи и словаки будут думать не только об оккупантах, но и о нас, придает нам силы и мужество.
НАТАЛЬЯ ГОРБАНЕВСКАЯ
28 августа 1968 г.
Москва, А-252
Новопесчаная ул., д. 13/3, кв. 34.
Источник: Хроника текущих событий. Выпуск 3. 30 августа 1968 г.
