Первая часть воспоминаний здесь.
В детстве папа был маленьким и худеньким, его не хотели отдавать в школу. Тетя Фрида (сестра его мамы) учила папу дома, с ее помощью он сдавал аттестационные экзамены начальной школы сразу за два года и к девяти годам закончил все четыре класса. Он был очень умным. Тогда дедушка решил, все-таки, отдать его в гимназию. Самой лучшей в городе была гимназия пиаристов, куда они поехали и записались. Довольный дедушка пришел с любимцем Имике домой, сел за стол, упал на него и умер. Вот такая неожиданная смерть. Он никогда ни на что не жаловался. Дело было в 1910 г. Дедушка был еще молодым, не успел выйти на пенсию. Вероятно, страховая контора, где дедушка работал, какое-то время финансово поддерживала вдову, а потом просто наняла на службу. От квартиры на улице Илка пришлось отказаться и переехать к бабушке и дедушке (к родителям бабушки Паулы) на улицу Тёкёли. Они жили в том доме, где находилась редакция, квартира была служебной. У Паулы своей квартиры больше никогда не было. Она жила либо в пансионе, либо в комнатенках у друзей. Папа и тетя Като каждый месяц давали ей денег. Прабабушка тогда, кажется, жила с (сыном) Йошкой в небольшой квартире.
Мой папа (Имре Кински) учился у пиаристов и получил аттестат с отличием. С двумя двоюродными братьями и близкими друзьями они решили писать в «Хусадик Сазад»(1)×(1) Журнал, выходивший с 1900 по 1919 г., с 1901 г. являлся периодическим изданием Социологического общества. С 1906 г. стал главной трибуной буржуазных радикалов (при редакторе Оскаре Яси).. Приходят они к Яси(2)×(2) Оскар Яси, редактор «Хусадик Сазад», и тут выясняется, что папа уже был у него и даже оставил статью. Очень на него похоже.
Семейными делами ведал Отто (брат бабушки со стороны отца). Он позаботился о том, чтобы отца взяли к текстильщикам, после того, как ему дважды отказали в приеме на медицинский факультет из-за еврейского происхождения. Папа хотел поступить на биолого-педагогическое, но и там его не приняли, и он пошел в Национальный союз промышленников. Там была большая канцелярия, папа в основном вел переписку на иностранных языках.
Мою маму звали Илона Гардони. Сначала их фамилия была Грюнбергер, но ее переделали на венгерский лад, наверное, еще дедушка. Мама родилась в 1899 г. Она закончила общеобразовательную школу, потом год училась на коммерческих курсах и стала служащей, стенографировала и вела переписку.
Мне кажется, что мои родители познакомились на работе, в Национальном союзе промышленников, точнее в Союзе производителей текстиля. Они сидели в одной комнате. Мама много работала, часто задерживалась допоздна, за все бралась.
Папа был очень застенчивым, и когда пришли на кладбище, сел на скамейку и положил рядышком шляпу, чтобы мама, не дай бог, не села рядом. Тогда мама устроилась как можно дальше, разговор пошел о науке. Дома папа объявил, что хочет жениться на Илоне Гардони, из-за чего случился чудовищный скандал, почему такой образованный, говорящий на пяти языках юноша хочет жениться на голодранке...
Папина семья, кажется, ассимилировалась на несколько поколений раньше, чем мамина — настолько отличалась атмосфера, в которой они жили, и образ их жизни. Папа родился в семье, где было естественно говорить по-немецки, по-английски и по-французски, а мама за всю жизнь даже немецкого не выучила. Она не раз упрекала бабушку, у которой немецкий был почти родным и которой в голову не приходило учить ему дочь — так хотелось ассимилироваться.
Собрался семейный совет и вынес вердикт: уволить маму. Дядя Отто пригласил ее к себе и сказал, что очень ей доволен, но, к сожалению, у них сокращается штат. Мама сразу поняла, что к чему, и сказала, что подпишет отказ выйти замуж за Имре — у нее и так полно забот. Она сильно рассердилась, так как очень любила работу, место было хорошее. Мама, конечно, без труда устроилась в другую фирму, но папа не отставал. Он поджидал ее в первый же день и отправился провожать. Мама не была влюблена в него, но папа проявил настойчивость, а младшие сестры без конца теребили маму, потому что в еврейской семье первой выходит замуж старшая, и только потом — младшие. Тогда мама согласилась. Потом она очень сильно полюбила папу. Его невозможно было не полюбить. Он был очаровательным, великодушным, милым, скромным.
Не думаю, чтобы у папы было специальное намерение жениться на еврейке, так получилось. Венчания у них и не было. Они поженились в 1925-м. Свадьба была чудесная.
У мамы были очень хорошие братья. Они вдвоем скинулись и купили ей мебель. В те времена было очень трудно найти квартиру. Мама и папа поселились в Зугло, потому что там можно было снять красивую двухкомнатную квартиру за деньги, которых в Будапеште хватило бы на собачью конуру. Когда родители поженились, мама работала в кинотеатре «Урания», была секретарем у дядюшки Лакнера(3)×(3) Детский театр Артура Лакнера, или дядюшки Лакнера — труппа детей-актеров, существовала с 1926 по 1943 гг., владельца детского театра. В те времена в «Урании» проводили большие литературные вечера. Маму все знали, потому что она была прекрасной стенографисткой, писатели диктовали ей произведения, а она печатала их дома на машинке. На этой работе мама проработала до рождения моего брата. Потом она печатала на дому. К ней приходили писатели и диктовали тексты, или она ходила к ним. Дядюшка Лакнер подарил ей машинку. Мы долго с ним дружили. Меня и брата хотели взять в детскую труппу, но папа не разрешил делать ручных обезьянок из своих детей.
Мой брат Габор родился в 1926 г. Папа не хотел, чтобы ему делали обрезание, но мои дяди возмутились.
Он преклонялся перед английским образом жизни и хотел жить, как благородный англичанин. Я ни разу, нигде не слышала из папиных уст слова «еврей» применительно к религии или человеку.
Папа всю жизнь проработал в Национальном союзе производителей текстиля при Национальном союзе промышленников, пока с принятием законов о евреях его не уволили, точнее отправили на пенсию. Папа был экспертом в области текстильного производства и корреспондентом газеты «Текстиль Цайтунг». Его жалование составляло 500 форинтов (то есть пенгё), которого бы нам с лихвой хватало, если бы он не отдавал 200 форинтов бабушке. Потом дядя (Имре, дядя по маме) поехал учиться в Печ на врача и ему стали каждый месяц посылать 100 пенгё на квартиру и прочее.
После работы папа фотографировал. Говорят, мама еще до рождения моего брата купила ему фотоаппарат, раньше он о фотографии и не помышлял. Сначала папа фотографировал детей, но качество фотографий было низким. Он не успокоился и решил, что научится проявлять сам. Все необходимое хранилось высоко на подоконнике в ванной. Папа придумал аппарат с исследовательским микроскопом, который делал микроскопические снимки, и назвал его «Кинсекта». Он стоял в маленькой комнате для прислуги, которой у нас не было. Папа приходил с работы во второй половине дня, а вечером шел в писательское кафе «Централь»: он продолжал водить дружбу с литераторами. Многие из его друзей приходили к нам домой, они любили у нас бывать. Жизнь в нашем доме кипела. Мама пекла потрясающе вкусное печенье и сооружала вкусные бутерброды буквально из воздуха.
Когда я родилась (в 1934 г.), родители переехали этажом ниже в трехкомнатную квартиру. Под детскую отвели угловую комнату, там стояла моя кроватка, кушетка брата, письменный столик и разноцветная мебель. Дальше шла спальня с двумя кроватями и ночными столиками. Была еще столовая с небольшой нишей, в которой располагался папин письменный стол, красивый, резной, купленный еще при холостяцкой жизни. Имелся большой аквариум – папа обожал рыбок, он собственноручно вылавливал их из речушки Ракош, у нас был даже тритон. Там стоял книжный шкаф и гарнитур в стиле «бидермейер»: большой круглый стол и шесть стульев — подарок на свадьбу от семьи тети Фриды. Еще была передняя.
На переходных балконах нашего дома всегда кипела жизнь. Это был четырехэтажный дом с переходными балконами с одной стороны, куда всегда светило солнце. Малышами мы учились там ходить, там брызгались водой, делали уроки, а во внутреннем дворике носилась детвора. Игры были бурные. Мы были в доме единственными евреями, и это никого не интересовало.
Прислуги у нас не было. Когда я была совсем крошкой, приходила некая тетя Тери. Помню, была швейная машинка, и раз в месяц приходила женщина ставить заплатки. У папы отрезали сзади кусочек от рубашки и делали новый воротник. Постельное белье и прочее всегда приходила штопать эта женщина. Бабушка Кински прекрасно вязала. Все, что я носила, начиная с трусиков, было связано бабушкой. У меня были вязаные трусики, носочки, пальто, зимние вещи для коньков, комбинезон, свитер, варежки — все связала бабушка.
Мама каждый день ходила в магазин и готовила. На рынок, что на площади Бошняк. Некоторые продукты: молоко, творог — нам приносили. Каждое утро у всех дверей поджидали молоко и булочки. Мама отлично пекла. Пока у нас не стало туго с деньгами, мама пекла пять видов выпечки: «Дамский каприз» (с абрикосовым повидлом и взбитым белком), «Пишингер» (торт с вафельными коржами, смазанными шоколадно-ореховым кремом), «Ишлер», «Эштике» и еще что-то пятое. Мы с братом вертелись под ногами, помогали ей. Была такая большая коробка, куда складывали всю выпечку, в передней стояло два одинаковых белых шкафа. В одном были полки, в другом вешалки. В шкафу с полками стояла запасная посуда — обеденного буфета не было — а еще там был крюк, на который вешалась коробка с выпечкой. Выпечка там не переводилась. Папа ее очень любил. И еще мама умела одну вещь. Когда приходили друзья, она из ничего изобретала холодные закуски. Если дома была ветчина, ее сворачивали трубочками, ставили по бокам зеленые мини-помидоры — получались пушечки. Сваренные вкрутую яйца, котлеты — все красиво раскладывалось. И очень часто бывал чай. Когда мама увольнялась, коллеги подарили ей настоящий чайный сервиз фирмы «Розенталь» — изумительный по красоте и изяществу – и ложки в серебристой коробке. Одна мерная ложка и 12 серебряных чайных ложечек. Мы доставали их из коробки, когда приходили гости, не каждый день ими пользовались.
Мой отец был пацифистом. У нас в квартире не было ни игрушечного ружья, ни лука, никаких солдатиков. Была железная дорога, животные, зоопарк.
Я училась играть на пианино. Мама решила купить в рассрочку и по векселям подержанное пианино, ко мне ходила учительница. Вскоре выяснилось, зачем меня нужно учить игре на пианино. У моего дяди-врача (дядя Фреди со стороны мамы) была любовница, воспитательница в детском саду и учительница музыки. Дядя сказал, что если я буду учиться игре на пианино, он будет оплачивать уроки. Таким способом дядя хотел приплачивать любовнице, не обижая ее. Он еще хотел, чтобы я ходила в детский сад — с той же целью, чтобы давать деньги — но я взбунтовалась. А вот на пианино играть училась, пока не началась история с евреями.
Мы с братом катались на коньках, плавали в холодной, как лед, воде. Брат старался всему меня научить. Он сталкивал меня в воду в середине бассейна, я барахтаясь, выбиралась из воды, он снова сталкивал, и так я потихоньку научилась плавать. Та же история была с коньками.
Лето мы всегда проводили в Ноградверёце. Там была семья учителя по фамилии Силади, в их саду имелся деревянный домик, который мои родители арендовали за 500 пенгё на весь сезон. Когда заканчивались занятия в школе, мы отправлялись туда. Приезжала подвода, на нее грузили корзины с постельным бельем и всем остальным, и мы на все время, до начала учебы, уезжали. У папы был отпуск — три недели, не меньше — и он тоже приезжал. А когда отпуска не было, папа приезжал каждый день на поезде. Когда я немного подросла, стала каждый день ходить к поезду, встречать папу. В Ноградверёце устраивались длительные экскурсии в горы, на маленьком поезде. Мы долго туда ездили. У меня есть фотография оттуда, где мне всего год от роду. Все прекратилось с наступлением военных трудностей.
Мы ходили в начальную школу на улице Ангол. Габор всегда был отличником. У нас всегда нужно было хорошо учиться. Не сделать чего-то наилучшим образом было стыдно. Перед каждым всегда лежала книга — все что-то учили или писали. Папа и брат очень любили математику и все время решали математические задачи. Когда я пошла в школу, учительница сказала: «Учись так же хорошо, как брат». Когда я пошла в школу, то была уже греко-католичкой.
Первая часть воспоминаний здесь.
Продолжение следует.
Выставка «Имре Кински: ФРАГМЕНТЫ» идет в московской Галерее Классической фотографии до 10 января.
«Букник» благодарит Венгерский культурный центр в Москве за возможность опубликовать воспоминания Юдит Кински. Интервью: Дора Шарди / Sárdi Dóra, перевод с венгерского: Виктория Попиней. При содействии Фонда CENTROPA.
