Мы продолжаем публиковать переписку Анны и Авраама Сумов. Начало XX века. Сестра — член партии социал-демократов, брат — директор школы в Палестине. В прошлом выпуске сестра писала брату из тюрьмы. После тюрьмы ее ждала ссылка, а потом — попытки устроить свою жизнь на свободе. Анна по-прежнему предана «святой идее» учения Маркса, но думает о поездке в Палестину — конечно, только на время.
1 из 4
В общей сложности Анна провела в заключении, в одесской и вологодской тюрьмах, три года. Как и другие арестованные, которым предстояла ссылка, она мечтала учиться, много читать, чтобы «стать основательным, твердо определившимся социал-демократом». Представляла, что ссыльные будут вместе, куда бы ни выслали, хоть в Сибирь.
Анну выслали не в тундру, а в город Вейск Вологодской губернии. Там каждый предоставлен сам себе. Многие ссыльные совершенно пали духом.
***
« <...> хорошо себя чувствую только в революционной работе, но только тогда, когда была в работе, как только прихожу домой, мною овладевала гнетущая тоска, сознание, что я только кричу… Тюрьма мне кое-что дала, но что это значит, надеялась на ссылку: нарисовала план, а тут создалось такое душевное состояние, что не то, что заниматься, но самую легкую вещь никак не прочтешь, это не только со мной, люди, которые занимались и шли в ссылку с твердым намерением заниматься, и то ничего у них не вышло.
Сидеть в ссылке и не заниматься не имеет никакого смысла, некуда тратить энергию, и она начинает растрачиваться на мелочи. Мне самой не хочется теперь жить нелегально, для нелегальной жизни нужно быть здоровым, это пока невозможно. Начала хлопоты по переводу в Вологду, вероятно, скоро получу разрешение, поживу там, все-таки губернский город.
***
<…> Становится временами очень тяжело, но все-таки я жить хочу и готова ее отдать только ради великой святой идеи <…> Провести параллель между мною и тобою трудновато; тогда как ты переставал жить, я только начинала… Принадлежу я к пролетарской партии, то есть к Р.С.Д.Р.П., поскольку я в состоянии ознакомиться с положениями и основами этой науки, поскольку я ее поняла, я уверена, что только с.д. является выразительницей интересов пролетариата, что ее путь единственный правильный. Напиши, пожалуйста, какие брошюры ты читаешь, раз уж мы заговорили на эту тему. Знаком ли ты с учением Маркса и Энгельса и вообще твой взгляд <…>»
***
«Я прямо затрудняюсь, о чем бы тебе писать! Все так безжизненно и лишено всякого интереса. Реакция свирепствует вовсю, что и начало отражаться на жизни политических ссыльных. Вот уже который месяц как казенные деньги выдаются вместо 1-го числа 15-го, сможешь себе представить, каково положение семейных и многих других, кроме конечно тех, которые получают достаточно из дому от родных, прямо голодных повально. На той неделе еще была совершена экспроприация, не удавшаяся. Это, вероятно, отразится и на нас, ибо общество уже хлопочет у губернатора, чтобы он постарался избавить их от ссыльных. Колонией СП [ссыльнопоселенцев] было напечатано письмо в местной газете, в которой колония снимает с себя ответственность за поступки отдельных личностей, ссылаясь на то, что ссылка теперь массовая, и в ссылку попадают люди, ничего общего с политикой не имеющие. <…> Среди п[артии] с[оциал]- д[емократов]имеются до сих пор два течения по этому вопросу, то есть об участии или неучастии в этих обществах, но теперь большинство пар[тии] высказалось за участие <…>»
Хотя Анна задает брату прямые вопросы о его отношении к марксизму, Авраам не вступает с ней в споры. Оба ценят близость и теплоту; особенно в этом нуждается сестра. Она жаждет большей откровенности, стремится усилить их душевную связь.
***
<…> Я тебе не могу выразить свою глубокую благодарность за частую переписку, прямо слов таких сильных не хватает у меня. Они мне так много дают, особенно теперь я в них сильно нуждаюсь, от них становится так тепло, веет такой нежной заботливостью и глубоким чувством, ты у меня единственный друг и брат, были у меня друзья, но это все прошло, самодержавие то и дело забрасывает одного в одну сторону, другого в другую <…>
***
<…> ты так мало пишешь о себе, о твоих настоящих взглядах на жизнь и твоем образе жизни, как будто мы уже так чужды друг другу. Неужели это в самом деле так? Неужели мы только брат и сестра и ничего больше?»
Шло время, революционный азарт ушел. Анна живет благодаря помощи брата и стремится освободить его от этой заботы. В Харькове она работает в модной мастерской («глаза побаливают, вечером тяжело работать, особенно черное») и готовится к экзаменам, чтобы потом поступить на аптекарские курсы. 11 декабря 1908 года из Вологды, последнего ссылочного места, она отправляет доплатное письмо, в котором три известия: свободна, экзамен подготовила, денег нет ни копейки.
«Дорогой Авраам!
Я тебе недавно писала о том, что я уже свободна. Положение создалось у меня довольно некрасивое. Денег ни копейки, ехать нечем, а этапом идти при моем теперешнем здоровье довольно рискованно. Во-вторых, мне бы необходимо было здесь прожить еще до 15 января, тогда я могла бы пойти к экзамену на аптекарскую ученицу. А это было бы очень важно в том отношении, что я, может быть, получила бы место и могла бы тебя оставить в покое, а поступив на курсы, я все-таки до окончания последних буду нуждаться в помощи. К экзамену я уже почти готова, работать пришлось очень много, нужно было пройти за 3 месяца курс 4-го класса по латыни, алгебре и по-немецки. Для работы у меня, конечно, времени совсем не оставалось и поэтому ужасно скверно живу все время материально. Возня с полицией тоже отразилась на материальной стороне — вот еще до сих пор за один месяц не заплатили: за сентябрь. Написала Хае о том, что хочу туда ехать, а от нее ответа нет, вероятно, что-то у них неладно, они обыкновенно очень аккуратно мне отвечают. Денег, которые ты мне прислал, еще не получила, спасибо за открытку — она мне очень нравится.
Прости, что посылаю тебе письмо без марки — ну, поверишь, прямо ни одной копейки нет! Все время жила очень скромно, но такого кризиса не помню уже давно. Прости, что пишу такое письмо, я знаю, оно тебя сильно огорчит, но что делать — ведь поговорить не с кем! Будь здоров. Твоя Анна.
Если ответишь скоро, может быть, письмо меня еще застанет — я буду теперь по возможности стараться дотянуть здесь до экзамена, в противном случае, пропадет мой труд — экзамены бывают только 2 раза: в январе и сентябре. Я только не знаю, как я пробьюсь материально — ведь из полиции нам, освобожденным, не дают».
Была еще одна общая тема в их переписке: чувство вины перед родственниками.
Авраам: «Из дому я также не имею никаких сведений. Давно-давно не писал им и не получал от них никаких писем. Я сознаю, что от этого сознания, конечно, ничуть не легче, что непростительно с моей стороны, что допустил это. Ты только одна, может быть, поймешь меня и не осудишь. Бог знает, что с ними, где и как живут. Ведь уже более пятнадцати лет, как никого из них не видал».
Анна тоже считает, что далека от родных: «Я уже от всех своих отвыкла. Но когда вспомнишь иногда, что с ними, где они, живы ли они, жутко становится. Господи, какие несчастные жертвы, как жизнь их исковеркала», — но очень хочет с ними увидеться.
Деньги от Авраама Анна получила, экзамены сдала и окончила фельдшерскую школу. После чего наконец приехала в местечко.
Копысь 11-го сентября [1909]
«Дорогой Абрам!
Я приехала в Копысь в понедельник вечером, так что я тебе не могла написать до сегодняшнего дня. Ты, наверное, ждешь подробного описания о жизни наших родных, но, к великому моему сожалению, я тебе ничего нового не имею сообщить: живут по-старому, та же бедность! Вообще здесь так мало отрадного. Брат Исаак постарел неузнаваемо, пятидесятилетний седой старик! Я бы его никогда не узнала. Одно удовольствие я имела, я застала здесь детей, дети очень славные. У Хаима очень хорошие способности, но учение такое безалаберное, без всякого метода. По-русски знает очень мало, пишет и читает, прямо жаль его, такой бойкий и славный мальчишка. О, если бы могла осуществиться наша мечта — взять бы его в Палестину! Дрейза тоже не пристроена. Она была у шляпницы несколько месяцев, потом ее Лейба отнял. Люди были очень мерзкие, они ее заставляли нянчить детей и т.п. Летом она заболела, так что доктор признал, что ей нужен свежий воздух, так ее отправили сюда, и вот уже полтора месяца, как она здесь в Копысе. Я бы совершенно успокоилась, если бы дети были пристроены. Дрейзу я бы могла пристроить, если бы я могла побывать в Вязьме, «авось» удастся, если я достану несколько рублей <…> я еще не знаю, где я останусь, здесь, наверное, нет. Я уже так отвыкла от такой жизни, мне кажется, что никоим образом не сумею здесь жить, по всей вероятности, поеду в Кривой Рог, а если Рахель останется дома, так поеду в Екатеринославль, у меня там теперь много знакомых <…>
А на лето, может быть, ты найдешь возможной мою поездку в Палестину. Напиши подробнее об этом, ответь немедленно, очень может быть, что я здесь долго не пробуду, с месяц думаю пробыть, не больше. Папа и Исаак не любят писать, папу я нашла таким, как он был, здоровье его не хуже и не лучше. Несмотря на все неприятности и невзгоды, я очень рада, что, наконец, увиделась с нашими дорогими родными; как-то легче страдать вместе с любимыми существами! С папой мы по целым дням говорим, ты служишь темой наших разговоров» [письмо оборвано].
Последнее письмо из архивной папки:
«Дорогой Аврам!
Неделю тому назад отправила тебе письмо, но я решила по мере возможности писать чаще, в надежде, что и ты постараешься поддержать переписку, так как здесь единственным развлечением являются письма. У меня ничего нового. Служится неплохо, народ здесь хороший. На масленице здесь был учителями поставлен спектакль, съехалось много публики из соседних деревень — все учителя и учительницы. Приехали ко мне в гости фельдшерицы, которые вместе со мною кончали школу; они служат от меня в 60 верстах. Доктор уезжает на месяц в город, придется опять самостоятельно вести работу — чего мне очень не хочется. Будь здоров. Жду с нетерпением письма. Анна».
Село Огибалово Новгор[одской] губ[ернии]. Кирил[ловского] уезда. Воскресенское вол[остное] прав[ление]
***
Видимо, Анна затерялась в русской глубинке, так и не встретившись с братом и так и не поняв, что его привязывает к палестинскому «захолустью». Авраам Сум часто говорил о сестре со своим другом и коллегой Иосифом Виткиным; в 1908 году в письме из Одессы Виткин заметил: «Да, твоя сестра смогла отдать свою жизнь чужим».
Авраам Сум, так низко ценивший свой вклад в общее дело, ночами готовил учебный материал и переводил учебники на иврит, а на свое жалованье покупал книги для школьной библиотеки. Двадцать лет он учительствовал в Гедере, одиннадцать — в тель-авивской школе для девочек и везде пользовался любовью. Когда школьный совет мошава Реховот переманил Авраама к себе, гедеровцы снарядили экспедицию и с помпой вернули его домой, устроив по поводу своей победы всеобщий праздник. Авраам Сум умер одиноким. Книги из его библиотеки вошли в архив музея Билу в Гедере. Это там единственные книги на русском языке. Посетителям рассказывают об Аврааме Суме и его работе. Что касается местечка Копысь, демографический источник сообщает: «В настоящее время [2009] евреев в этом городе нет».
1 из 4
