1.
Cвязи со своими близкими и друзьями философ Аарон Штейнберг (1891–1975) часто делал сюжетами очерков-портретов или воспоминаний. История отношений его с тетей, младшей сестрой матери Эсфирью Эльяшевой-Гурлянд (1878¬–1941), темой очерка не стала, хотя отношения эти были длительными (с его детства и до ее смерти) и чрезвычайно многоплановыми. Дневниковые записи и письма, хранящиеся в архиве Штейнберга (Archives for the History of the Jewish People. Jerusalem, A. Steinberg’s Collection. P/159), позволяют представить эту историю.
1910-е годы. Эсфирь Эльяшева открыла своему племяннику глаза на высшую из наук, и под ее влиянием Аарон поступает на философский факультет Гейдельбергского университета. Неокантианство было духовной почвой развития обоих. Но для Эсфири философия стала почвой целого куста специальностей, в которых она проявляла себя: критики, театроведения и искусствоведения, максималист Штейнберг не собирался стать профессором философии. Его цель — «спасти человечества мудростью». А для того, чтобы служить «Прекрасной Даме философии», жить отшельником и отказаться от брака (ибо в «женщине нет человека, как нет его и в мужчине; в человеке есть человек!»). Девушек притягивали загадочность и эрудиция юноши, он же держался доверительно, но не подавал надежд.
В 1910 году 32-летняя Эсфирь, уже доктор философии, известная в интеллектуальных кругах как способный философ, живет в Москве с мужем, а 19-летний племянник приезжает из Германии на каникулы, и они много времени проводят в обсуждении близких тем. В дневнике Штейнберг описал крах своего отшельничества.
Эсфирь Эльяшева23. VIII. 1910. Вильно. Вчера выехал из Ковно в Москву. Остановился здесь в гостях у Э. Э. Г. Мне теперь несколько больше понятна моя ошибка: здесь с Эстер живет ее маленький злой муж. Боже мой, как некритичен даже такой ясный женский ум, как ум тетушки! Я от души ее жалею и понимаю, в сколь многом она не виновата…
9. Х.1911. Позавчера написал письмо Эсфири в ответ на ее «нежный и теплый привет» и немного позировал.
26. XII. 1911. Николаевская ж. д. под Тверью. Вчера вечером покинул Петербург. Бегу в Москву. Милая, дорогая Эсфирь.
8.I.1912. Удивительно, как сердечность будит во мне ответные чувства. Это плохо. Еду в Heidelberg. От Э. получил совсем нежные письма, и я тоже пишу ей совсем нежно: мы очень, очень любим друг друга.
7. IV. 1913. Я вместе с Э. поехал в Ковно и прибыл туда в понедельник утром. 21-го (воскр.) я выехал обратно и поселился в том же доме, что и Э. В Ковно на Пасхе мы на виду у всех вели себя как влюбленные дети. Э. еще не знала своей судьбы, я же уже не сомневался в будущем. 22-го (понед.) Э. уезжала к своему мужу в Озерки, 25-го, в четверг, я сказал Э., что «мы могли бы быть счастливы…»
2.
За увлечение пришлось заплатить: задержавшись на родине из-за любви, Штейнберг не успел представить в срок диссертацию по философии. Потом началась война, и как российский гражданин он был интернирован в немецкую деревню Раппенау. На расстоянии можно было подвести итоги. «Мой нежный и необыкновенный роман открыл мне целый мир сказочных увлечений <…>. Я чувствовал всю силу любви и нежности, на которую я способен, и я не обманулся. Эсфирь нашла во мне верного друга и на всю жизнь (1915). И я клянусь Господом, что не оставлю ее никогда». Он сумел перевести свои переживания в план дружбы и сотрудничества. Эсфирь пишет подбадривающие и нежные письма, радуется интеллектуальному росту Аарона, у которого она может поучиться «технике философского писательства». «Благодарю тебя за твои ободряющие советы. Дорогой Аронинька, и я много за это время потеряла из моей школьной философской предвзятости. <…> Будь здоров, учись и мысли, а главное — продолжай сохранять ясность и спокойствие души. Благословляет тебя твоя тетя Эсфирь Гурлянд».
После войны в 1918 году Штейнберг вернулся на родину, в Петроград. В Театральном отделе Наркомпроса, в Вольной философской ассоциации Эсфирь руководила отделом «Введение в философию», Штейнберг, ученый секретарь ассоциации, руководил отделом «Чистая философия», оба преподавали в Еврейском университете, печатались в одних изданиях (в сборнике «Развитие и разложение в современном искусстве»). Когда в 1919 году наряду с другими членами «Вольфилы» Штейнберг был арестован и посажен в подвал ЧК, Эсфирь представила ходатайство: «...это лицо является беспартийным, исключительно посвятившим себя ученой деятельности». Аарон был освобожден.
3.
1935 год. Эсфирь Эльяшева-Гурлянд в Ковно. В независимой Литве еврейская интеллигенция могла свободно развивать так называемую «адаптированную Хаскалу» — распространение европейских ценностей, но ориентированных на идишскую культуру. Объем работы, выполняемой Эсфирь, — философа и эстетика, просветителя и организатора — поразителен. Аарон Штейнберг в Лондоне, куда он перебрался из Берлина в конце 1934 года, работает так же много: журналист, переводчик, ученый. Он до сих пор убежден, что «еврейству нужен монашеский орден» и что женитьба помешает «выступить инициатором того дела», которое ему предстоит. Но для того, чтобы вывезти из Берлина своего близкого друга Софью Владимировну Розенблатт, есть только один способ — женитьба. Штейнберг предлагает «Сонечке» некий «семейный союз», она соглашается и приезжает. В марте 1935 года они оформляют свои отношения (с годами Соня завоевала любовь и привязанность мужа). Эсфирь, как это видно из письма, искренне рада этому событию. Свою жизнь она описывает подробно и откровенно, все ее грани и оттенки, особенно — одаренность мужа, Ганса Вайсборта, которого она недавно потеряла.
22.IV. 1935. Kaunas, Vilniaus gatve 16 /7
Дорогие Сонюра и Арон! Masol Toiw! Я от души рада, что вы закрепили тот душевный контакт, который годами рос и развивался между вами. Продолжайте всю жизнь быть опорой друг для друга. Мы вчера весь день провели с твоей мамой, и моя задача была, милая Сонюра, ее знакомить с тобой и рассказывать про тебя без конца. Сегодня она зашла ко мне сияющая и радостная, и поздравления со всех сторон, конечно, со вчерашнего дня не заставляют ждать себя. Поспешите теперь сняться и прислать свои фотографии. Хорошо, что вы имеете уже свой уголок, где сможете спокойно жить и работать.
Не могла до сих пор ответить тебе, дорогой Арон, на твое прочувствованное письмо от 21.XII.34. Я еще до сих пор разбита и не могу прийти в себя. Я и теперь еще сплю только одну ночь — и недостаточно — в два дня. Я ½ месяца была больна и после этого еще долго у меня температура поднималась по вечерам.
Но жизнь даже не дает по-настоящему горевать. Мне уже не дают замыкаться абсолютно. Мне даже за последнее время пришлось говорить на общественных собраниях. К שלושים Гансу устроили Gedenkfeier, где с большим пониманием и крайне положительно говорили о том, как быстро он вжился в еврейские интересы, как много ценного было в его работе художественного критика и в его культурных и писательских проявлениях. Недавно к 10-летию «Фолькес блеттер» — газеты, в которой мы 3 года работали, среди почтения памяти покойных наиболее ценных сотрудников остановились на том, что Ганс внес в нашу жизнь. Горюю я до сих пор о Гансе не столько из-за того, что я его потеряла, но что так быстро оборвалась его столь богатая, много обещавшая жизнь. Как только я немного пришла в себя, я взялась за его труды, чтоб подготовить их к изданию. Он оставил одну еще ненапечатанную вполне законченную, очень оригинальную большую работу «Die Eigenweltlichkeit der Kunst», которая могла бы выйти как отдельная брошюра. Крайне интересна его статья «Spinoza now Gesthatischen aus gesehen», где выдержанно показано, что весь характер учения Спинозы — эстетического порядка. Его статьи о бывших за время его жизни здесь выставках дают полную картину художественной жизни Литвы и в то же время они так мастерски написаны, что они могут научить смотреть и разбираться во всех стилистических и технических тонкостях, причем он одновременно вскрывает всю зависимость современных художников от прежних мастеров рядом с проведением характеристики всех новых течений, которые действуют в настоящее время. Имеются у Ганса и работы, освещающие основные вопросы искусства. И все это проникнуто строгим духом выдержанности и точности.
Сейчас я, к сожалению, это должна была на время отложить, потому что я должна закончить для нашего литературно-философского сборника статью о специфически еврейском философском образе мышления у таких мыслителей и творцов, которых евреи меньше всего считают своими уже по одному тому, что они признаны классиками европейской мысли и творчества. Сейчас я это стараюсь показать на Спинозе. Обещала еще одну работу о греческих трагиках для литовского журнала, для которого пишу (за последнее время болезни Ганса я там писала уже о художественных выставках). Когда ваши «Feierwochen» пройдут — по существу они должны тянуться всю жизнь, чего от души желаю вам, — подумайте о работах Ганса, и если сможете помочь мне в публикации за границей части его работ или советами по изданию всех его сочинений здесь, сделайте это.
Если б ты, Арон, пожелал написать статью на интересующую тебя философскую тему или литературную с философским нюансом для нашего сборника «Геданк ун лебн», была бы тебе очень благодарна. Еще лучше была бы статья, оценивающая философские подходы Маймонида. Сборник, который уже набирается, выйдет через месяц, и ты бы мог успеть, мы бы из-за тебя отложили момент выпуска.
Тебя, милая Сонюра, прошу написать мне все, что знаешь, о близких Ганса. <…>
Пока еще раз: Masol Toiw! Целую вас крепко и желаю вам много ярких, отрадных и радостных дней.
