Лиза Розовская перечитала письма, которые девочкой, в первый год репатриации в Израиль писала своим бабушке и дедушке в Подмосковье. В колонках для израильского сайта «Самое жаркое место в аду» она пытается воссоздать реальность, которая стояла за этими письмами. Теперь мы можем прочитать по-русски о том, почему детям нравилась война в Персидском заливе, чем опасен район Гило и кто такой «Ванка».

Дорогие баба, деда, Регина, Алёшка, Вова, Аля, Вера, Люда, Лена, Лиля, Павлик, Лёня, Маша, Геня и Сашенька!

Завтра мы уже перебираемся в Иерусалим. В нашу роскошную, меблированную квартиру. Недалеко есть школа Тали с традиционным воспитанием, но не религиозная. Туда можно ходить даже в джинсах, но утро начинать с молитвы.

Рядом с нами есть еще супер Соль, это что то воде супер-маркета. Но мы наверное будем ходить только на Шуг, то есть на рынок. Потому что там дешевле, а значит можно закупить всего на 1–2–3 недели.

Ещё рядом с нами есть банк Леуми и банк Апоалим. В этих банках мы состоим.
Вообще мы живём в очень красивом районе.

О наших путешествиях я уже рассказала бабе и она вам обо всём расскажет. Потому-что если я сейчас буду обо всём рассказывать, то получится по крайней мере 2 толстых тома.

Я наверное пойду в школу с октября потому что весь сентябрь я буду ходить в ульпан. Это там где учат иврит.
У меня, у мамы и у папы завелись тут новые друзья — сов. евреи.
Да, кстати! Мы в Ерушалайме живём рядом с Марьясиными. Оказалось что у кого бы мы не произносили между делом эту фамилию, все их знают.

У нас всё хорошо!
А как у вас? Приезжайте к нам в Израйль! У нас 4 комнаты и для всех будет место!
Мы по радио поймали Союз. Каждый вечер случаем, что передают с одной шестой части суши, сидя в земле обетованной.
Пишите ответ!
Целую!
Лиза!

Задним числом я понимаю, что первая война в Заливе стала для меня самым приятным воспоминанием первого года в Израиле.

В ульпан я так и не пошла. 1 сентября 1991 года я оказалась сразу в школе, и не в «Тали» с «усиленным изучением иудаизма», а в обычной «Гило Гимель», при которой можно было учить иврит. Мой словарный запас на этом языке составлял тогда не более десятка слов.

Упомянутые в письме «советские евреи» — это компания психологов, с которой мои родители познакомились в первые месяцы после приезда. Их дружба была в тот момент на пике. Они бежали с детьми от обстрелов из Тель-Авива к нам в Иерусалим. Мы часами играли в «Пакмана» и «Диггера» на компьютере с зелено-желтым экраном, а главное — не нужно было ходить в школу.

Мои родители и их новые друзья вместе учились на репатриантских курсах в престижном иерусалимском институте. Интенсивная тусовка «военного времени» была началом конца компании. Жизнь развела едва познакомившихся друзей. Одни начали медленное восхождение к «итмахуту» (многолетняя производственная практика и экзамены, которые нужно пройти, чтобы получить лицензию психолога), кто-то ушел из профессии, а кто-то просто уехал.

Роскошь нашей первой меблированной квартиры в Израиле — это трюмо 70-х годов в родительской спальне и ковер производства тех же лет в «салоне» — убранство, оставленное нам хозяевами. Район Гило, где я провела отрочество и юность, как раз в 70-е и был построен на свежезавоеванных землях — один из так называемых «районов кольца», основная цель которых была — застолбить территорию. Архитектура и дух района соответствовали целям. Со временем я поняла, что два банка, которыми я так гордилась, когда писала письмо, не придают Гило ни лоска, ни уюта.

Долгие годы, даже в пору надежд и грусти нежной, я ходила по району, как по минному полю: вот в этом дворе поджидают злобные «арсы» (израильский аналог гопников, как правило, с левантийской спецификой), на этой улице живет мальчик, который бил меня в школе, а здесь, в подъезде собственного дома, вечно торчат соседи и соседские дети, встреча с которыми всегда чревата конфликтом.

Несколько месяцев назад я рылась в шкафу и обнаружила пакет с письмами, которые писала своим бабушке и дедушке в первые месяцы после приезда в Израиль — в 10–11 лет.

Наивность киногероев вызывает у зрителей болезненную жалость. Разрыв между тем, что известно им, и тем, что знаем мы, и создает драматический эффект. Нам больно видеть, как он нежно обнимает ее перед сном, — ведь мы знаем, что в предыдущей сцене она была с другим. Хочется закрыть глаза и отвернуться, когда мать ведет сына за руку, а мы предчувствуем, что мгновение спустя мальчика собьет машина. Жмуримся, но продолжаем смотреть.

Именно с таким чувством я открыла пакет с письмами: садомазохистская неловкость зрителя, который уже знает, что произойдет с этой наивной девочкой, страдающей избытком жизнерадостности и литературных оборотов и полным отсутствием ориентации в мире, в котором она очутилась. Сочетание наивности ребенка с наивностью иммигранта — это уже чересчур жалкое зрелище.

Возможно, стоит немного сбавить тон. Это история не о Холокосте, не о чудовищной автокатастрофе и даже не об измене. Это всего-навсего очередная история репатриации-эмиграции. Но эмиграция может быть не менее стыдной, чем измена, и не менее внезапной, чем автокатастрофа.

Где-то классе в седьмом я обнаружила в учебнике литературы чеховского «Ваньку». Это было одно из немногих произведений русской литературы, которые изучали в израильской школе. Встреча с «Ванкой» (на иврите, как известно, отсутствует мягкий знак) была радостной и немного странной — я далеко не сразу поняла, что это тот самый Ванька, которого я знаю с детства.

В отличие от Ванькиного дедушки, мои бабушка и дедушка, жившие в подмосковном военном городке, мои письма получали, читали, бережно хранили и привезли в Израиль. Вот уже несколько месяцев они пылятся у меня на столе. И только сейчас я поняла, что они напоминают мне то самое безнадежное письмо, которое Ванька отправил «на деревню дедушке».

Ведь в конце концов не так уж важно, доходит ли письмо. Важно, насколько адресат способен понять ту реальность, из которой оно отправлено. И важно, что даже самые любящие бабушка и дедушка не смогут «взять меня отседа» и повернуть жизнь вспять.

Я попытаюсь прочесть вслух эти письма и восстановить переживания, которые в них не попадали. Потому что в письмах, как мне кажется сейчас, я слишком старалась быть сильной.


Авторский перевод колонки для сайта «Самое жаркое место в аду»//