В начале марта в центре Игарки можно прогуливаться примерно час. Впрочем, слово «прогулка» вряд ли годится для обозначения мелких перебежек между магазинами шаговой доступности — иначе не продержаться. Да и слово «центр» не совсем точное: в нынешней Игарке жизнь происходит в так называемых «микрорайонах», в промежутках между пятиэтажными жилыми домами. Это не очень похоже на городскую среду и тем более на «центр», но другого здесь нет, а настоящий центр с деревянными домами сгорел еще в 1960-е. Сейчас его остатки выполняют транзитные функции — через них добираются из микрорайонов до аэропорта, построенного на острове. В старом центре находится и Музей вечной мерзлоты — единственное заведение в городе, куда приводят всех командированных.

В общем, за время моих шатаний по магазинам игарчане успели заметить «не местную», быстро определили, что я приехала в музей, и на обратном пути отловили меня в аэропорту, чтобы рассказать о главном: о театре.

В первый раз театр появился в Игарке в 1937 году благодаря энергичной московской актрисе Вере Пашенной — она приезжала в Заполярье в роли культуртрегера, знакомить игарчан со столичным искусством, и между делом основала первый театр за Полярным кругом. Правда, большого успеха Театр имени Пашенной не имел — во всяком случае, успех был не таким оглушительным, как у сменившего его в 1949 году лагерного театра.

В тот год жизнь Игарки радикально изменилась: сюда переместилось управление строительством Трансполярной магистрали, железной дороги между Салехардом и Игаркой. Строительством занимался ГУЛАГ, а начальник стройки Василий Барабанов, сосланный на север за пьянство и кулацкое происхождение, был большим эстетом — очень любил театр. По всем зонам севера Сибири он собирал зэков — актеров, режиссеров, художников, писателей и костюмеров, — чтобы создать свой собственный театр, которому позавидовали бы лучшие театры «на материке». ГУЛАГ не испытывал дефицита в творческой интеллигенции, поэтому мечта Барабанова сбылась.

«Мама была в этом театре. А я была только в фойе — мамина двоюродная сестра работала там буфетчицей, и мы к ней приходили», — говорит мне Зинаида Александровна, пока мы ждем объявления о посадке в самолет до Красноярска. После смерти Сталина строительство уже почти достроенной железной дороги прекратилось, и других путей из Игарки до сих пор нет. Очевидцев постановок лагерного театра практически не осталось. «Сестра раза два приглашала маму на спектакли, и мама всегда говорила, что это было очень интересно, — продолжает Зинаида Александровна. — Все у них до того было натуральное! Вода как будто настоящая. Бывает, в театре лодочка по воде плывет, но все равно видно, что это стекло. А там этого не было. И декорации были, говорит, очень интересные. Она всегда вспоминала и сравнивала с другими театрами: “Нет, у нас не так, все равно не так”».

Сотрудники краеведческого музея успели записать воспоминания очевидцев — и судя по всему, лагерный театр по-настоящему потряс Игарку, и этот культурный шок остался в коллективной памяти до сих пор. «12 месяцев» — единственный полноценный спектакль, который поставили и сыграли в этом театре, не считая музыкальных номеров и отрывков из опер. Именно его всю жизнь вспоминала мама Зинаиды Александровны. Пьеса была сильно переписана — в нее вплели лагерные реалии и местные шутки, но главный эффект произвели сценография и декорации. Неизвестно как оказавшийся в Игарке трофейный поворотный круг, лес, похожий на лес, вода — на воду — все это так возбудило зрителей, что они долго не давали актерам играть. Вероятно, подобные чувства испытывали первые зрители прибывающего поезда братьев Люмьер — «все до того натуральное!».

Театральным художником был ленинградец Дмитрий Зеленков, племянник художницы Зинаиды Серебряковой и потомок Бенуа. До войны он успел поработать в Мариинском театре, потом попал в плен и концлагерь в Финляндии, после чего закономерно оказался на советской зоне. «Спектакль “Двенадцать месяцев” стал потрясающей сценической феерией, — писал в воспоминаниях завлит театра, заключенный Роберт Штильмарк. — На глазах у зрителей волшебно расцветали разноцветные огоньки под волшебную музыку, написанную заключенным композитором и пианистом. Таяли на сцене льды над омутом, и бежала ветровая рябь по озерному зеркалу, деревья зеленели и сбрасывали листву, снег устилал лесную опушку, и пока маленькая падчерица, прекрасно сыгранная з\к девушкой Леночкой, “кружила” по лесу в снежной метели, прежде чем начинать свой монолог, театр бушевал от оваций художнику...»

Завлит Штильмарк, тоже прошедший войну, отправился в лагерь в 1945 году за критику градостроительной политики: не одобрял снос Сухаревой башни и ругал современную архитектуру. А также за расстрелянного в 1938 отца и вообще за иностранную фамилию. Во время войны Штильмарка считали немцем, сам он настаивал на своем скандинавском происхождении, а в Игарке про него до сих пор говорят, что еврей. Здесь вообще скучают по Сталину и переживают, что он так рано умер, — еще пару лет, и дорогу бы достроили. Игарчане, среди которых много потомков ссыльных и заключенных, помнят мелких лагерных начальников, среди которых было много евреев, и полагают, что только еврей мог так хорошо устроиться в лагере.

Штильмарку, хотя он, кажется, и не еврей, повезло устроиться трижды. Только попав на стройку, он оказался в центре внимания местного уголовного авторитета Василевского. Авторитет занимался распределением работ среди заключенных и, хотя имел большую власть, оставался таким же зэком и мечтал о свободе. Он слышал, что Сталин любит исторические романы и может отпустить автора — типичный сюжет лагерного фольклора. Увидев Штильмарка, который развлекал заключенных пересказами исторических событий, Василевский предложил ему написать исторический роман в обмен на облегчение режима. По одной версии, Василевский уже сам начал к этому моменту писать некое произведение, от прочтения которого Штильмарку делалось так нехорошо, что он готов был писать сам, лишь бы больше не читать. По другой версии, Василевский обманом заставил Штильмарка сочинять роман, отбирая уже написанные части. По третьей, написание в будущем знаменитого «Наследника из Калькутты» с самого начала было договором: один получает легкую работу, другой — авторство и надежду на свободу. Штильмарк зашифровал в одном из абзацев слова «лжеписатель вор плагиатор» (чтобы прочесть, нужно складывать первые буквы каждого второго слова), но в 1959 году, когда суд наконец признал его авторство, этого доказательства не понадобилось: оказалось достаточно графологического анализа рукописи. В любом случае роман был закончен и с успехом читался перед заключенными, потом переплетен и отдан начальству под фамилией Василевского. Якобы тот готовился убить Штильмарка, но тут писателя перевели в топографы.

Тогда Штильмарку повезло устроиться во второй раз. Он успел получить образование топографа еще во время войны, и при прокладке железной дороги эта профессия оказалась не менее востребованной, чем писательские навыки. Так Штильмарк снова избежал тяжелой физической работы: он ходил вдоль уже проложенного полотна и делал измерения.

В третий раз Штильмарк попал в «крепостной театр» Барабанова. Там заключенных усиленно кормили и даже однажды оставили на всю ночь в театре — праздновать новый, 1950 год. Счастье было настоящим, но длилось всего несколько месяцев.

В 1950 году начальник политотдела по фамилии Штанько, долго терпевший безобразия, разогнал театр Барабанова, и заключенных увезли обратно на стройку. Художника Зеленкова отправили в Ермаково работать в местном клубе, где он вскоре повесился. Штильмарк отбывал остаток срока в Енисейске и Лесосибирске. Здание уже пустого театра сгорело в 1952 году: Зинаиде Александровне, моей собеседнице из аэропорта, было шесть лет, и она хорошо помнит пожар, который длился сутки. В том же году Барабанову дали Героя Социалистического Труда и орден Ленина за очередную стройку — канала Волга — Дон. Потом умер Сталин, и стройку свернули, оставив недоделанными несколько десятков километров. Через год у Штильмарка родился сын Александр. В 1980-е он основал газету «Черная сотня» и прославился как радикальный антисемит.