Занимался изучением творческих способностей человека, огромное значение придавал изучению интуиции, воображению и фантазии. Автор многочисленных трудов: «Информация и память» (1966); «Эмоции и чувства» (1972); «Мышление и творчество» (1976); «Юмор, остроумие, творчество» (1977) и др.
18 сентября 1951 года
Здравствуй, Влад!
Уже шесть недель прошло со дня моего отъезда, а я только сейчас нашел время и место, чтобы написать.
Собственно говоря, я мог бы нацарапать открытку с дороги, сообщить, что «жив-здоров», но это не интересно, и я ждал, когда же смогу взяться за подробный пересказ всего, что видел и слышал. Не все, может быть, одинаково интересно, но я напишу обо всем по порядку, ничего не присочиняя. Вот только естественную протяженность событий во времени передать не смогу, но это к лучшему — The briefity is the soul of wit (так, кажется, сказано у Шекспира).
Начну с цифр. Проехал я, в общей сложности, свыше 11 тысяч километров: до Москвы — 800, от Москвы до Владивостока — 9300; морем до порта Холмск — 1020 и, наконец, до поселка Леонидово еще около 500 по Южно-Сахалинской железной дороге. Всего в пути я был 35 суток. Из них 22 дня пребывал в Москве, Владивостоке, Холмске, Южно-Сахалинске и всего 13 дней продвигался «к месту своего назначения».
В Москве пришлось пробыть всего только два дня, но кое-что я посмотрел. Попутчики мои ребята хорошие. Правда, эскалатор они упорно называют «эскаватор» и говорят «константировать» и «скомпроментировать», особенно напирая на «н». Один из них к тому же со смаком, захлебываясь, рассказывает еврейские анекдоты. А когда в кафе нам подали счет на 39 рублей и я уплатил точно 39, он был шокирован и сказал, что больше в кафе со мной не пойдет — ему неудобно. Так же неудобно было ему во Владивостоке выпить пива в ресторане. Он заявил. что «в ресторан зайти — так надо оставить там рублей сто».
Впрочем, не буду злословить: был момент, когда я благодарил Б-га, что еду не один, а с этими двумя попутчиками. <…>
Девять дней мы ехали на восток, и только в этом поезде я понял. что означают слова «необъятные просторы».
Дорогой я не очень скучал. Знакомился со старыми дальневосточниками, разными строевыми бурбонами. Ко мне они относились с почтением: «В двадцать три года институт закончить — это не взводом командовать», — именно так один из них выразился. <…>
До Урала ничего интересного я не узрел. А на Урале ожидал встретить лес заводских труб, но вместо этого увидел красивейшие речушки с лесистыми берегами, невысокие, но очень живописные горы. <…>
Потом потянулись сибирские просторы — самая скучная часть пути. Я смотрел на незавидные сибирские городишки; видел вокзал в Новосибирске, о котором почему-то говорили. что он сверхъестественно красив; глядел в мутные волны Оби и Енисея. Все это имело довольно унылый вид.
А утром седьмого дня мы увидели Байкал. Огромное озеро с далекими гористыми берегами. Солнце только всходило, и горы были оранжевые. По черной воде шла легкая зыбь, и шевелились опрокинутые сопки. Поезд летел по узкой полоске земли в шести-восьми метрах от берега; с другой стороны нависали почти отвесные скалы.
В Улан-Уде все набросились на необыкновенную байкальскую рыбу — омуля. Я тоже попробовал. О замечательном вкусе этой рыбы говорили от самой Москвы. Если хочешь и ты узнать этот дивный, чудесный вкус, то купи воблу — сходство до того поразительно, что я даже пробурчал что-то вроде того, что «омуль — это просто вобла». На это мой бесподобный оппонент-майор резонно возразил: «Вы глупости говорите, молодой человек, перевозить сюда воблу невыгодно с экономической точки зрения».
За Байкалом, возле станции Могоча, прямо в горах высечен бюст Сталина каким-то заключенным (он заработал себе помилование, как говорят всезнающие дальневосточники). Но мимо этой станции проезжали, когда уже стемнело, и я ничего не увидел (соседи уверяли, что видели).
Дальше станция Волочаевка. На знаменитой Волочаевской сопке, где стоял полковник из фильма «Волочаевские дни», теперь стоит памятник. Станция относится к еврейской области, и надпись сделана по-русски и по-еврейски. Если бы полковник это мог предвидеть, он, наверно, околел бы.
Потом проехали Хабаровск, мост через Амур и повернули на юг. Дорога все время вьется, как змея, — обходит бесконечные сопки.
Ровно через девять суток прибыли во Владивосток. Первое, что я увидел там, — это афиша. Вот она:
//ЦИРК
Сегодня и ежедневно
группа дрессированных обезьян под художеств. руководством
В.А. ЯНУШЕВСКАЯ
и говорящие попугаи
Я. Острин демонстрирует победу человеческой воли
производя в уме пятизначные арифметические вычисления
а также разнообразная программа//
Неплохо? Афиша отпечатана в три краски, без знаков препинания.
Я думал отдохнуть во Владивостоке, поесть мороженого в кондитерской, выпить пива в ресторане. Но в городе не оказалось даже газированной воды.
Не понравился мне город.
Расположен он на полуострове. Там очень сыро, часто идут проливные дожди, и текут такие ручьи, что выворачивают огромные булыжники из мостовой (мы попали под такой дождь).
Горбатые улицы (город построен на сопках) очень грязны. Мало красивых домов. Допотопный дребезжащий трамвай.
Поселились мы в девяти километрах от города, на станции Вторая речка. Есть там и Первая речка, и Сухая речка, и Чертова речка. Но речек этих черт и видел, — там их вовсе нет. На Второй речке расположена перевалочная база — оттуда служивый люд направляется на Сахалин, на Камчатку, Чукотку и на Курильские острова.
Мы расположились в офицерском общежитии. Это шестнадцать огромных казарм на 400 человек каждая. В этой казарме у меня украли кепку и ножик в первый же день, а майку — на третий. <…>
28 августа, когда выдался жаркий денек, я отправился на станцию Девятнадцатый километр, на пляж.
Впервые в жизни я купался в море. Правда, спутники мои не поехали, но я познакомился на берегу с отличной девицей из дома отдыха и не скучал.
Это был блаженный день; моя физиономия все время улыбалась, а душа просто пела. Я лежал на песке, купался, катался с девой на лодке и философствовал.
Позавчера я готов был выть, а сейчас ликую! Как мало нужно человеку для счастья — море, пляж, лодка, девушка.
Впрочем, не так уж это мало.
Когда я вернулся на перевалочную базу, все спрашивали — не отправляют ли меня домой, в Киев, — такой у меня был радостный вид.
На другой день нас вызвало начальство, объявило мне мое назначение и велело в ожидании парохода временно поработать в госпитале — «помочь».
<…>
Вскоре я перестал ходить в госпиталь, рассудив, что это ни к чему, если назначение у меня в кармане.
<…>
Второго сентября я получил билет и сел на пароход «Крильон» («Krilyon») Говорили, что это немецкий пароход, переданный в счет репараций. «Крильон» — это мыс на Сахалине.
В первые сутки я гулял по палубе и все хотел увидеть китов или акул: в Японском море есть и те и другие. Но не увидел ничего — только волны с аккуратными белыми гребешками.
А на другой день разыгрался небольшой шторм, и я пролежал весь день на полке в грязном вонючем твиндеке, дыша испарениями шестисот человеческих тел. Пол был залит блевотиной, стонали женщины, младенцы пищали, не переставая; то и дело кто-нибудь начинал изрыгать завтрак или вчерашний обед. Корабельное радио весь день передавало вальсы Чайковского.
После почти пятидесятичасовой морской прогулки мы пришвартовались в Холмске. Я смотрел на берег, ожидая торжественной встречи. Но должен честно признаться, что ни орудийных салютов, ни цветов почему-то не было. Я взял свои чемоданы и сошел на сахалинскую землю.
19 сентября. Леонидово
Сойдя с парохода, я в темноте вступил в огромную лужу. В эту лужу попадали все сошедшие с парохода — иначе невозможно пройти в город. Так что омовение в луже — это своего рода ритуал, священная традиция.
Из лужи я «выплыл» в небольшой городок Холмск. Японцы называли его Маока. О гостинице, разумеется, нечего было и думать. Пришлось ночевать у вокзала, под звездами. Удовольствие сомнительное, если к тому же учесть, что я был без пальто. Выручил меня один подполковник-врач. Увидев мое бедственное положение, он предложил соорудить из наших чемоданов ложе на двоих и укрыл меня своей шинелью. Я лежал и думал: укрыл бы я своей шинелью незнакомого человека? Не знаю.
Подполковник уехал утренним поездом, а я как младший офицер должен был ждать вечернего.
Сдав вещи на хранение, я пошел знакомиться с первым сахалинским городом. Прежде всего афиша.
//Ленинградский цыганский
ансамбль песни и пляски
Худ.руков. И.Гуревич
Только один день 3 сентября и 4//
«И 4» было приписано от руки.
Потом я брился в корейской парикмахерской. У корейца все повадки были как у артиста китайского цирка. Бритву он правил не на ремне, а на собственной ладони.
Южно-Сахалинск. Улица Сталина, 1946 год Между Холмском и Южно-Сахалинском расстояние небольшое — 80 километров. Но поезд идет четыре часа. Все время подъемы, спуски, мосты, десятки тоннелей (точнее, шестнадцать).
Прибыв в Южно-Сахалинск, я поселился в гостинице и приготовился ждать, когда восстановят железную дорогу на север, в поселке Леонидово.
Последствием тайфуна накануне моего приезда — сочетание дождя, ветра (дождь льет почти горизонтально) и особого режима меняющегося давления — было то, что стальные фермы мостов лежали в шестидесяти-ста метрах от железнодорожного полотна. Дома сносило, как бумажные кораблики. Были и человеческие жертвы.
Корейцы-старожилы не помнят такого тайфуна — давно отмеченное в литературе свойство всех старожилов.
На другой день я начал знакомиться с Южно-Сахалинском. Город меньше, но значительно лучше Владивостока. Много заасфальтированных улиц. Был в кино («Вратарь», «Странный брак»). Между прочим, в магазинах водки нет, продается «питьевой спирт», т.е. обыкновенный 96-градусный спирт. Торгуют им очень бойко.
Несколько раз заходил в библиотеку. Хороший читальный зал. Но, кроме учеников 9–10 классов, никого нет. Кое-что вычитал из географии и истории Сахалина. Был в областном музее — красивом здании в китайском стиле.
До 14 сентября ждал я, когда же пойдет поезд в Леонидово. Ехал я в мягком — жестких мест не хватило. Я охотно доплатил разницу и путешествовал с комфортом. Жесткие вагоны здесь дачного типа и спать в них нельзя. Прочие офицеры, которые пропивают немалые деньги, поскупились доплатить 90 рублей и остались ждать еще сутки. Странная психология.
Поезд довез меня до станции Паранайск, а оттуда я добирался на машине и днем 15 числа явился в полк.
<…>
Поселился я временно в медицинском пункте, стал хлопотать о жилье и обмундировании. С понедельника 17 сентября приступил к работе.
Переодевание в форму вызвало у меня еще один (второй по счету) приступ тоски. А 18 сентября был на полковом юбилее, где жрали спирт и мясо. Приходят со своими вилками и ножами, так как в офицерской столовой они давно разворованы. Нажравшись, горланили песни. Потом был приличный мордобой: били вновь произведенного младшего лейтенанта — «салагу».
На утро он, весь в синяках, сообщил мне в столовой, что «крепко обижается», что он «человек правильный» и «зубы и ребра кое-кому посчитает».
Таковы первые впечатления. А.Л.
Еще о Сахалине в рубрике «Частная история» — «На остров Сахалин!»
