Когда было темно

Темно. Немножко тревожно. Встаю в своей кроватке и смотрю в окно. Ручками перебираю ограждение, переступая ножками по скомканному одеялу. На мне короткая рубашечка. <…>
Мне два с половиной года. Мама с папой ушли в кино. Это здесь же, рядом, во дворе. Какое-то деревянное строение, приспособленное под кинотеатр. Это я увижу потом, когда спустя много лет приеду в Одессу и ностальгия затянет меня на пару часов в Пехотное военное училище им. Ворошилова.<…>

Я увидела тот двор и горку, с которой перед Войной каталась на санках. Господи, до чего же теперь все миниатюрно! Это не горка, а всего-навсего клумба. И площади перед магазином, которая осталась у меня в памяти, нет, а есть расстояние между двумя домами. И дома-то маленькие, двухэтажные. А магазин! Это же просто сарай какой-то! Но это я уже ощущаю в свои тридцать с небольшим, а пока для меня все ОГРОМНОЕ. И мама с папой ушли в кино. А я — одна. Я хорошая девочка — так мне всегда говорят, и я не должна плакать. Я буду ждать маму, стоя в кроватке. Она обязательно вернется. Она же всегда со мной. <…>

Мне с мамой уютно и не страшно, хотя вчера ночью кто-то закричал, залаяла собака, пришедшая вместе с топотом сапог. Мама с папой всю ночь шептались, и папа сказал, что если что-нибудь случится, то он ни в чем не виноват… Мама плакала, а утром на кухне все молчали, и никто уже не жил в комнате слева от нашей.

А сейчас мама складывает вещи. Ей это приходится делать довольно часто, так как иногда нашу оседлую жизнь от новой и неизведанной отделяют одни сутки, а часто — и часы…

//Автор в 6-месячном возрасте//

Папе сшили новый коверкотовый костюм. Это первый настоящий костюм в его жизни. До того, как он надел военную форму, ему пришлось работать грузчиком в порту, слесарем, выбойщиком, резчиком, мастером, начальником участка цеха. Потом он становится председателем рабочкома и райпрофсовета, учится в машиностроительном техникуме и, наконец, надевает военную форму. Грамотный и думающий, привлекает к себе внимание руководства, и его посылают на специальные курсы. Он становится преподавателем. Звания — очередные, поэтому к началу Войны он уже батальонный комиссар. Но Война будет ЗАВТРА…

А сегодня он неотразим в новом, цвета какао костюме. Материал — в какую-то мелкую крапочку и пахнет магазином. В том же ателье маме сшили новое зимнее пальто из шевиота темно-синего цвета. Непозволительная роскошь! Но ведь папа снова получил какую-то премию (кажется, за лыжный пробег в конце зимы), и они уже могут себе это позволить. Воротник на мамином пальто — завиток коричневый. Каракуль называется. Мне разрешают его погладить. Мама зашила это пальто в марлю и повесила на стенку, вбив специально для него гвоздик. После лета наступит зима, и очень хорошо, что так удачно и своевременно «справили» пальто. Мама еще не знает, что ей не придется его надеть и через всю ее жизнь пройдет фраза «ничего не надо жалеть!».
Папа же успеет походить в костюме две недели, пока они будут гостить у бабушки в Киеве. Это будут выходы на Крещатик в теплые июньские вечера, когда толпа гуляющих заполняет милые сердцу улицы, знакомые маме с детства. <…>

Мама на последних неделях беременности. Меня подготавливают к тому, что нужно, ну просто уже необходимо купить мне сестренку или братика. К нам в Одессу приехала мамина старшая сестра Раечка. Придя вчера с базара, они сообщили мне, что здесь нет маленьких детей, купили вот только яблоки, а в Киеве — непременно есть! <…>
В Киеве мама ложится в больницу «на сохранение», а я живу у бабушки, где живет еще одна мамина сестра — Бусинька с двумя мальчишками. По вечерам приходят с работы отец Леськи и Мишки и из больницы — мой папа. У нас весело и шумно.

Мамина лечащая врач очень беспокоится за исход беременности — у мамы вены на ногах не в порядке, может быть осложнение. Мама обещает Лидии Васильевне, что если все закончится благополучно и родится дочка, то имя ей будет Лидочка. Мама сдержала свое обещание. Лидочка родилась за сутки до начала Войны, в пятницу. А в субботу был суматошный день — в воскресенье, 22 июня, весь Киев должен был быть на открытии нового стадиона, кажется, имени Хрущева. Будущий матч будоражил умы горожан…

Удостоверившись, что роды прошли благополучно, моя тетушка, прелестная тогда тридцатитрехлетняя толстушка, занялась запущенным домашним хозяйством и перестирала все белье. Нужно было воспользоваться ночными часами, чтобы просушить его на балконе, который выходил на одну из центральных улиц — Маловасильковскую. Днем на балконе ничего не должно висеть — за этим тщательно следил дворник. Вешая под утро очередную партию белья, Бусинька услышала гул самолетов и увидела дальнее зарево. Над городом пролетали самолеты! Это было непонятно, странно; и объяснить мог только отец. Он понял все сразу. В этот же день отец отбыл по месту своей службы. НАЧАЛАСЬ ВОЙНА.

//Автор с родителями. Одесса, 1936 год//

Начало Войны было столь неожиданным в этой мирной жизни, что осмысление подтверждалось только действительностью — по улицам продвигались подводы с ранеными, медицинские учреждения освобождались под госпитали. Маму пришлось забрать из роддома. Выписали ее на второй день после родов, и Бусинька привезла ее домой на извозчике. Я стояла на балконе и сквозь ветви огромного каштана, тянувшегося до нашего пятого этажа, увидела подводу, с которой очень медленно сошла мама с маленьким сверточком в руках <…>

Эвакуация. Предпоследний пароход

Друг Ефима [муж Буси. — Прим. ред.] Костя сказал, что оставаться в Киеве опасно. Отец мой — офицер, коммунист, а мы — евреи. То же самое говорила маме ее врач Лидия Васильевна. Но поезда уже не ходили, оставалась дорога по Днепру. Костя был настоящим другом Ефиму и Бусиньке, и он приложил максимум усилий, чтобы втиснуть нас в один из последних пароходов, отходящих тогда из Киева. Этот пароход оказался именно последним, так как предыдущий и последующий были потоплены немцами на наших глазах. Мы были почти без вещей. Каких-то два чемодана, в которые, очевидно, побросали детскую одежду на первое время. А что можно было взять с собой с такой оравой? Да и рук-то не хватало… Мама была «не в счет» — она несла двух-трехнедельную Лидочку, а у бабушки да беременной Бусиньки — трое.

Темный, без огней, пароход. Плывем только ночью. Днем отстаиваемся в каких-то зарослях. Очевидно, моряки нашего парохода были классными профессионалами, а может быть, это был просто спаянный коллектив молодых ребят, любивших жизнь.

Что-то случилось. Вероятно, снаряд попал, так как пароход начал вдруг заметно крениться на один бок. Палубу заливало водой. Пассажиры бросились на противоположную сторону, не забывая свои вещи. Теперь пароход кренился на другую сторону. Палуба стала почти вертикальной. Команда кинулась перебрасывать вещи с одного борта на другой. Пассажиры бегут за своими вещами, и ситуация возвращается к первоначальной. Палуба раскачивается вверх-вниз, и обезумевшие мокрые люди, скользя, падая, теряя вещи, мечутся в панике, а сверху бомбят…
Не помню, как долго продолжался этот ад, но, вероятно, нас сверху не заметили. Вслепую бомбили они нас и в ту ночь, когда Мишка в свои неполные два года не хотел понять, почему нет ужина и, крича, требовал привычную котлету и молоко, которые в мирной жизни съедал в это время. Но не было даже сухаря. Не успели об этом подумать, бежали, просто закрыв на ключ все нажитое в течение жизни и не взяв даже необходимого. А разъяренные пассажиры уже ломились в нашу каюту, требуя выбросить в иллюминатор «кричащее дитя», так как «немец услышит»… Мама встала в проем двери и, размахивая какой-то палкой, теснила толпу, которая так обезумела, что походила на сборище зверей, а не людей. Мишку удалось «отбить», и он с благодарностью вспоминал об этом до конца маминых дней.

Рядом с нами на пароходе оказалась такая же многодетная семья, кажется, там было трое детей и молодая мама — Аня Берестова. <…> Аня с детьми, сойдя с парохода в Херсоне, позвала нас с собой, и мы, не раздумывая, сошли тоже. Нужна была передышка.

Несмотря на нездоровье после родов, мама оставалась самой боевой в этой компании и решала нашу судьбу, сообразуя все со своим опытом. Поэтому, остановившись у Аниной мамы, она тут же совершила поход к «местным властям» — военному коменданту города Херсона. <…> Горе окружающих пока было понятно, и к эвакуированным тогда, надо сказать, относились доброжелательно. Действительность еще не ожесточила. Комендант пообещал помочь и помог, как только представился случай. А случай представился уникальный, и я его классифицирую как первую СЛУЧАЙНОСТЬ в нашей жизни. <…>

//Лариса и Лида Мирчевские, 1942 год//

Отец в первый же день Войны оказался в Одессе, так как воинский долг предписывал в любой непредвиденной ситуации явиться к месту службы. Военное училище разделилось на две части: одна отправлялась на Фронт — это были молодые курсанты-старшекурсники, не успевшие еще насладиться жизнью. Вторая часть состояла из вновь поступивших, а также преподавателей с семьями. Они должны были продолжать «ковать кадры» в тылу. Для отца тыл отпадал: по должности, да и по характеру. <…> Он вез на Фронт курсантов училища. Переформирование и слияние с военными частями, прибывшими ранее, должно было произойти в Херсоне. Естественно, что в первую очередь отец отправился к коменданту города. Оформив все дела и решив первостепенные проблемы, он на прощанье пообещал исполнить просьбу коменданта — помочь семье некоего офицера, застрявшей здесь случайно. Немцы уже приближались к городу, через несколько дней они возьмут его.

Урожай яблок в этом году в саду Берестовых был богатый — для нас это было большим подспорьем. Мама сварила огромную кастрюлю компота, от которой не отходит Мишка. Она кормит Лидочку грудью, молока почти нет, но говорят, что надо много пить, и они с Мишкой все время пьют компот. Живем мы «как у Бога за пазухой». Берестовы очень заботятся о нас, и, кажется, что мы в раю: овощи в изобилии, молоко, яйца, свежий воздух и раздолье. После неожиданного скитания и расставания с близкими — желанная пристань.

Вдруг скрипнула дверь, мама подняла голову. На пороге, загородив собой весь дверной проем, стоял статный военный, но не абстрактный, а свой, родной. А как он бежал сюда по той записочке от коменданта, прочтя на ней свою фамилию! Вот и увидел он Лидочку. В первый в день Войны ему не удалось познакомиться с ней, а теперь само Провидение участвовало в этой неожиданной встрече. Но больше он ее не увидит никогда…