«Букник» публикует фрагменты нескольких интервью, использованных в пьесе.
Мой дедушка с ними подружился. Еще в 1945 году. Дедушка был пожарник, они вместе работали, и жили в одном бараке. В Сумгаите это было. Эта дружба продолжалась до 1989 года, то есть до самого конфликта. Отцу дали путевку в Ереван. Это был 1988-й или 1989 год, точно не помню, но уже возникал какой-то конфликт. И дома уже немножко боялись за него. А отец в Ереване приходил к этой семье в гости. Он там много снимал — и фотоаппаратом, и на кинокамеру: ереванские друзья отца, озеро Севан, и он сам там в снежки играет. Я все это видела на старых пленках. И ему подарили большой такой коньяк, марка не помню, как называлась. У нас бутылка сохранилась, интересная такая штука была.
И родители много лет после этого беспокоились. Это были единственные люди, кого они знали в Ереване, и они очень беспокоились, как у них там все? Как они живут? Как у них все пошло дальше? Они не могли связаться, потому что уже проверялась переписка и они боялись, что проверяют письма и телеграммы. Последнее, что они получили, была телеграмма: «НЕ БЕСПОКОЙТЕСЬ, У НАС ВСЕ ХОРОШО».
Мы сейчас на эту тему уже не разговариваем. Эта тема уже закрыта. До того, пока дедушка скончался, они с отцом беседовали об этом, а сейчас, когда дедушка умер, отцу уже не с кем это обсудить... У нас дома вообще не говорится о конфликте. Из-за того, что у них друзья были армяне, они их как врагов не воспринимают.
Мы жили на одной площадке с типичной такой армянской семьей в бакинской многоэтажке. И как водится в таких случаях, были близкими друзьями. Все изменилось буквально за один день. Уровень озлобления и ненависти тогда еще не дошел до высшей точки. Но кровопролитие уже началось. И было понятно, что все необратимо. Я забежала к своей армянской подруге-соседке и закричала: «Собирайтесь быстрее, мы поможем вам уехать. Мой муж довезет вас до границы. — А потом добавила: — Но мы больше никогда не будем друзьями». Вот так просто. Мне даже не пришло в голову закончить эту фразу банальным «к сожалению». В тот момент мне хотелось, чтобы она поняла: мы теперь враги. Я помню, что в моих словах не было эмоций, совсем. Неприязнь к народу, который делал страшные вещи с моим народом, полностью перекрывалась, нейтрализовалась нашей бывшей дружбой. Хотелось поступить по-человечески, но не более. Им удалось благополучно уехать. Они спаслись. Но с тех пор мы больше никогда не виделись.
Он мой кум. Его жене пора рожать, у них дома из всей мебели табуретка и диван. Он говорит: «Я свое дело сделал» — и ушел. А мы с друзьями замок на дверь повесили и квартиру в порядок привели и привезли ребенка. Ну, он потом мастерскую открыл, взял первый заказ на 20 000 лари. Половину истратил, повез заказчику окна, которые в другой мастерской купил, размеров не снял. В результате пришлось отдавать 50 тысяч. Он в долги залез. Ко мне приходят и говорят: «Ты его кум, давай его долги отдавай, а не то мы ему руку сломаем». Я отвечаю: «Если вы ему руку сломаете, он еще дольше будет долги отдавать». Но тут Майдан начался, все стали следить за новостями из Украины, и всем стало не до долгов.
ЭЛЬГАР
Мы жили в одном поселке в Апшеронском районе. Там у нас был дом культуры и театральный кружок. Я записался в этот кружок, когда учился в 9 классе.
В кружке были мои одноклассники и Вилен — он на три года младше. Он говорил по-азербайджански, и я немного по-армянски знал. Так началась наша дружба, с театрального кружка, а потом и наши семьи подружились.
Я бывал у них дома, он — у нас. У нас была очень хорошая дружба. Мы все время вместе были. Он однажды пришел и сказал: «Мы уезжаем. Я хочу попрощаться с моей мамой» — а это была моя мама, мама азербайджанца. Когда он прощался, я плакал. Слезы были в моих глазах. Мама плакала и сказала: «Пиши мне».
Они не поехали в Ереван. А года через два пришло письмо из Украины — как раз в тот день, 26 января 1990 года, советская армия вошла в Баку. Я написал Вилену, но ответа не было. Я снова писал, просил прислать мне номер телефона. Я спрашивал у одноклассников, у общих друзей — никто ничего не знал. Уже началась война, и один парень, у него была мать армянка, сказал: «Я буду стрелять в своего дядю». У меня на этой войне погиб младший брат. В 2012 году я был в Киеве и пошел по адресу, который у меня был, но семья Вилена оттуда уже переехала. А потом наш общий друг Айдин дал мне его телефон.
Я один раз позвонил, мне не ответили, два — не ответили. А на следующий день мы сидим с приятелями в кафе, там были и старые друзья-одноклассники, и беженцы из Карабаха. И один друг, Ильхам, мы все вместе учились, стал очень плохие, неправильные вещи про армян говорить. И тогда я достаю телефон, звоню, и Вилен мне отвечает. Я по-армянски стал говорить, и все на меня смотрят. Он меня не узнал сначала, я говорю: «Вилен, это Эльгар» и поставил телефон на громкую связь, и он отвечает на чистом азербайджанском, с бакинским акцентом. И он начал плакать, это все слышали. И я даю трубку Ильхаму. А он не знал, что сделать. То ли трубку к уху поднести, то ли к губам, как разговаривать, не знал. Но они говорили. А один из друзей сказал: «Ребята, на нас смотрят».
И я потом Вилену еще несколько раз звонил, мы разговаривали. Но вокруг меня стали осуждать, и брат говорит: «Нельзя с ним общаться, сотри номер». Я, конечно, не стал, но недавно вижу — нет номера Вилена, наверное, брат стер.
