Бродский создаёт образ нас самих: после него, залезая в комод утром, мы уже знаем, что день потерян. Жванецкий даёт нам возможность выжить в этом потерянном дне.

Михаэль Рыжик
Любимым героем моего детства был капитан Джеймс Кук, а любимым народом - англичане. В какой-то момент мне достаточно случайно попался в руки не учебник датского языка, как я хотел, а «Элеф милим», разрозненный ксерокс, первые шесть или семь уроков. На этом языке была дана Тора, и язык помнит это, даже если люди забыли. Отсутствие лишних слов всегда, хотя бы подсознательно, оставалось основным достоинством текста для евреев.

Обладая уникальной с любой точки зрения книгой, бесконечной и непознаваемой, евреи предпочли ей все что угодно – Соловьева, Махабхарату, Аристотеля, Бердяева, собственно, неважно что, лишь бы не «затхлый и скучный мир местечкового талмудизма». Люди с семейных фотографий начала ХХ века сняли шапки, чтобы превратиться в усредненных европейцев с закрученными чуть вверх кончиками усов и аккуратными славяноватыми бородками, – превращение, поражающее даже не столько своей направленностью, сколько быстротой и легкостью. Так же легко, как входит в дерево резец, рассчитанный на гранение алмазов, вошли эти люди в математику и в русскую литературу.